Лучшей характеристикой для этого русского Готье являются его собственные слова:

Выпущенный в начале 1922 г. петроградским Центральным кооперативным издательством «Мысль» тиражом 1000 экз. сборник «Лампада» имеет подзаголовок: «Собрание стихотворений. Книга первая».

По замыслу автора, «Лампада» открывала представительное издание всего запаса лирической продукции Георгия Иванова, накопившейся к моменту его отъезда за границу. Соответственно, помимо новых стихов, составляющих во всех отечественных стихотворных сборниках Георгия Иванова их первую часть, в следующие за ней разделы включены стихи из «Отплытья на о. Цитеру», «Горницы», «Памятника Славы» и периодики. Таким образом, хотя «Лампада» и вышла после «Садов», назвать ее итоговым сборником «петербургского периода» Георгия Иванова нельзя. На эту роль, несомненно, претендуют «Сады». (Упомянутого в некоторых библиографиях второго, берлинского издания «Лампады» 1923 г. никто из современных исследователей творчества Георгия Иванова не видел, ни в одной отечественной или зарубежной библиотеке обнаружить его не удалось; скорее всего, как и в случае с еще некоторыми печатно объявленными сборниками поэта – второе изд. «Горницы», «Розан», «Ночной дозор» и др., – тираж его отпечатан не был.)

Отзывы на первую книгу собрания лирических сочинений не радовали, да и немного их было. Илья Эренбург в письме к М. Шагинян от 4 июля 1922 г. отозвался совершенно уничижительно:

«Иванов редко скучен и пошл» («Диаспора-IV». Париж; СПб 2002. с. 540).

Даже критики, не слишком затронутые новыми советскими веяниями, отозвались кисло. В машинописном московском журнале «Гермес» (тираж около 12 экз., мы пользуемся ксерокопией, любезно предоставленной нам Г. А. Левинтоном) 1 июля 1922 г. Л. В. Горнунг в рецензии на «Лампаду» писал:

«Многие стихи разбираемой книги печатались раньше и в „Вереске", и в „Горнице""', и в „Памятнике Славы", а некоторые и нигде, может быть за своей технической слабостью. Теперь Г. Иванову пришло в голову объединить их <…> в хронологическом беспорядке, причем большинство из них средние, <…> а меньшая часть даже плохие.

Таким образом, собрав для первой книги стихов не лучшие стихотворенья, Г. Иванов не взял, — например, из „Вереска", как раз те, которые можно бы считать лучшими. После всего этого нечего и говорить, что „Лампада" несколько портит впечатленье, оставленное „Садами".

Немногие хорошие стихи, разбросанные в разных местах „Лампады", как-то бледнеют на ее страницах и теряют свои достоинства. Например: стихотворенье „Италия! Твое амуры имя пишут" гораздо выгодней бросается в глаза в „Альманахе Муз" (Пг., 1916) среди стихотворений других поэтов других стилей.

<…> Прекрасное стихотворенье „Прощай, прощай, дорогая!" подходит по стилю к „Садам".

<…> В некоторых стихах „Лампады" встречается немало режущих ухо лапсусов (так. — А. А.), иногда в рифмовке, иногда в целой строфе. Напр: „Павловск", „Путешествующие гимнасты" и др. Есть и еще стихотворенья и хорошие и плохие, но не хочется снова затрагивать их потому, что они напечатаны в этом изданьи не в первый раз, служили поводом для рецензий и разговоров в свое время и заставляли критиков приходить к вопросу: будет и захочет ли Георгий Иванов стать настоящим поэтом.

Положительный ответ дан „Садами", а „Лампада" не дала ничего нового» (с. 116—117).

На страницах утвердившихся к этому времени изданий с «Лампадой» не церемонились. Сергей Бобров под псевдонимом Э. П. Бик писал в обзоре «Литературные края»:

«…Вот куча книг, все последние издания. Какой срам и стыд. <…> Воздух отравлен, и мы не смеем этого не констатировать.

Стишки: Георгий Иванов „Лампада", и не просто стихов, а „собрание стихотворений, книга первая", значит что-то уже сложилось, определилось, выяснилось. И что же выяснилось, – а выяснилось, видите ли, что Г. Иванов может писать писулечки вроде: „Несется музыка с вокзала…" <…> Ну и что вытекает из того, что он это может, — и кто теперь этого не может? Однако книга печатается, продается (а русские математики печатаются в Варшаве на немецком языке-с), занимает какое-то место, когда ее ненужность превосходит очевидностью любой утюг» («Красная новь». М., 1922, кн. вторая, март—апр., с. 351).

Более корректна, то есть не касается прямо «политики», рецензия Иннокентия Оксенова:

«По известной схеме Ю. Верховского, Георгий Иванов должен быть отнесен к разряду поэтов чисто «пластического типа». Сфера Георгия Иванова — романтический пейзаж и, отчасти, человеческие лица минувших веков, как один из живописных элементов рисуемых поэтом картин. Только в этой области силен поэт; для лирики ему недостает темперамента, лирика Георгия Иванова не убедительна, отравлена вялостью и пассивностью. <…>

Мир неярких, меланхолических красок, полуистлевшие гравюры, архитектурное величие Петербурга — проходит перед читателем в легких, хорошо сделанных стихах, не волнующих и быстро забывающихся. <…>

Вдохновение Георгия Иванова почти всегда отправляется от предметов искусства; мы напрасно стали бы искать в его стихах непосредственно пережитого: воплотить последнее поэт органически не способен. Хорошо, впрочем, то, что поэт знает пределы своего дарования и большей частью берется за посильные темы, создавая порою стихи довольно приятные…» («Книга и революция. Пг, 1922. № 7 с. 62—63).

Если отвлечься от эмоций, то прав был бесхитростный П.К. (видимо, П. Комаров) из Новониколаевска:

«Едва ли можно найти другую книгу, изданную в России в 1922 году, являющуюся более полным органическим и непримиримым отрицанием революции, чем «Лампада». Бледные стихи становятся безупречно-прекрасными, когда поэт воспевает «Антуанетты медальон», портрет крепостника-помещика, «двор Екатерины», «Павловский мундир», «ордена пяти кампаний и голубые обшлага», барскую усадьбу, царский Петербург, с киверами гвардейцев, дворцовой площадью, адмиралтейской иглой, памятником Суворова и французским говором. Как у своей генеральши, у Георгия Иванова „все в прошлом". От настоящего же только тоска и желание бежать в религиозную муть какого-нибудь „скита"…» («Сибирские огни». 1922, № 4, с. 197). Перечень достаточно объективный…

В Берлине только что писавший о «Садах» Ю. В. Офросимов (под инициалами Ю. О.) начинает рецензию на «Лампаду» с очередного обличения. О начальной строфе стихотворения «О, сердце, о, сердце, / Измучилось ты! / Опять тебя тянет / В родные скиты…» Офросимов пишет:

«.. .Мотив этот, может быть, наиболее глубокий, звучит до крайности фальшиво, надуманно. Какие же „родные скиты", если сплошь и рядом, как о родине, пышно восклицает Г. Иванов то об Италии, то о туманной Шотландии? Думается, не в скитах, не в Италии и не в Шотландии родился поэт, „полирующий щеточкой ногти, слушающий старинный полифон" — весь он от прошлого промозглого Петербурга <…>. Где же, как не в недрах „Бродячих собак", разгуливали такие поэты <…>. Это, пожалуй, единственное настоящее, вошедшее в плоть и кровь Георгия Иванова. А остальное — искусственно, наиграно. В манерности Г. Иванова — известная искренность, а в искренности — претящая манерность. И даже луна — уж на что просто! — если и всходит у Г. Иванова, то „совсем как у Вердена" — как же иначе у поэта, „томно наигрывающего"? Вот почему не верится даже в его сокровенное — в эти скиты, а вся книжка приобретает характер нарочитой сделанности и, если говорить об этой сделанности — то внешность, форма передана блестяще. Тут и щеголяние рифмами, и трудными размерами, и тонкая стилизация… Все эти достоинства и недостатки очень характерны для той школы, к которой Г. Иванов принадлежит. Но все это удивляло и, может быть, тешило лет шесть — восемь назад. А встретить эту книжку с датой выпуска в 22 году — прямо страшно. Неужели и по сию пору процветает в России поэзия молодых людей с „полированными ногтями"?