Арья повела носом. Обоняние часто подсказывало ей, как люди относятся друг к другу. Кажется, у нее на глазах рождалось взаимное увлечение. За глухой стенкой светского нейтралитета оба прятали отчетливое возбуждение и обоюдное желание. Может быть, они сами еще не понимали, что происходит, но Арья уже знала.

После ужина сестра пошла следом за Арьей; та не сопротивлялась. В тесной каюте можно было сидеть только на койке, друг рядом с другом, но такая близость уже не раздражала. Невинный разговор длился минут пятнадцать — перемыли кости синринцам, вновь выругали секретаря. Потом Арья нелестно высказалась об идее Анджея послать их вместо более компетентных специалистов.

— Тебе не нравится, что он настолько тебе доверяет? — после паузы спросила сестра.

— Э… я вижу, он и тебе мозги запудрил всей этой ерундой. Какое доверие? Это просто сброс балласта… — Арья не хотела откровенничать на тему своей семейной жизни, но ее вдруг понесло. — Типичные его фокусы. Самую грязную рискованную работу сваливать на самых ненужных.

Аларья подняла голову, тяжело и недобро взглянула на сестру. В упор.

— Ты никогда не умела ценить хорошее отношение и любовь. Что в детстве, что сейчас не выучилась…

— Дура! — едва не ударила ее по щеке Арья. — Хорошее отношение? Любовь? Родителей, да? Это вокруг тебя всегда прыгали, с твоими кружками, танцами и музыкальной школой. Аларье нужно то, ей нужно это, она не может ходить в обычную школу, она не может носить такие туфли! Мне доставались объедки с твоего стола… их ты предлагаешь ценить? Ну ты и дрянь…

— Я дрянь? Я? Это ты с пятого класса звенела на весь город, шаталась по всем помойкам со всякой швалью, а тебе прощали все, совершенно все! Любые выходки, любые пакости! Это вокруг твоих писем раз в полгода родители плясали до следующего. Арья будет штурманом, Арья отличница учебы, Арья то и Арья се… а меня для них просто не было! Ты меня еще музыкальной школой попрекать будешь — да меня туда засовывали, чтоб с глаз долой… А ты, ты… Ты уехала, и оказалось, что у них одна дочь, и кто бы это был? Я? Хрена с два!

— Ага, и это тебя вые**л в подвале директорский сынок, и тебе сказали, что ты сама виновата, да?

— ЧТО-О?

— Так ты не знала? — осеклась Арья. — Ты не знала?!

— Нет… — сестра прижала руки к щекам и опустила голову. — Нет, нет, не знала… Отец всегда был тряпкой, но чтоб настолько… Черт, черт, черт!..

— Был? — Арья лет десять как перестала переписываться с родителями, а потом и вовсе запретила секретарю передавать их сообщения.

— Он умер три года назад. Я первый раз с 86 года туда приехала, на похороны. Мать говорила, что писала тебе — он хотел тебя видеть. Если б я понимала…

— Вот как, — Арья вздохнула. — А я его так и не простила. Ты знаешь, я почти не помню годы до училища. Это как сплошной крик в темноте, и никому не было дела. Ни им, ни тебе. Я пыталась докричаться до них, а становилось только хуже.

— Да… у меня то же самое. Пытаешься обратить на себя внимание, а тебя просто нет… и хочется пойти за любым, кто тебя замечает.

Арья молча кивнула. Двадцать лет прошло, а без воющей звериной тоски вспоминать прошлое не получалось. Два года до училища пролетели в хмельном угаре. Вереница чужих рук, отчаянные попытки заглушить собственный крик, найти понимание и тепло. Каждый шаг — все глубже и глубже в грязь, в безумие. Когда-то она подговорила приятелей затащить в подвал одноклассницу — та казалась слишком надменной, но если не врать себе, то просто слишком чистой. Девчонка плакала и умоляла отпустить, а Арья смеялась, наблюдая, как вожак стайки рвет на той платье. Потом жертву хорошенько запугали, пригрозили зарезать, если она посмеет кому-то рассказать. Девочка не вернулась в школу; Арье казалось, что одноклассница получила по заслугам. Только много лет спустя Арья начала осознавать, что и почему тогда делала.

— Прости меня, если можешь, — сказала Аларья.

— Ты разве в чем-то виновата? Ты ничего не знала и не понимала. Так уж получилось. Хватит уж, позлились друг на друга, правда?

— Да уж… ладно, пойду я. Спокойной ночи!

Сестра ушла, а Арья осталась сидеть на койке. Таблетки лежали в кармане пиджака, и нужно было сделать два шага до двери, но вдруг не хотелось искать успокоения в транквилизаторах. Тяжелый разговор, и неожиданно нужный. Словно просыпаешься после долгого кошмарного сна, и следом за слезами страха приходит облегчение: все кончилось.

Бранвену Беллу понадобилось примерно тридцать секунд, чтобы рассмотреть светловолосую вольнинку, и еще секунды три, чтобы сказать: «эта женщина должна быть моей». Как именно и когда это случится, он не планировал и не загадывал. Первый этап переговоров закончился чуть раньше, чем все ожидали, текст меморандума был отправлен на Синрин. Делать до пяти утра было совершенно нечего.

Бранвен сменил китель на тонкий свитер из светло-серой шерсти, переплел косу и улегся на койку. Он предусмотрел и возможность вечерней скуки. В памяти карманного компьютера хранилось несколько еще не прочитанных книг. Но, вопреки обыкновению, текст в голову не лез. Одну и ту же страницу нудного документального повествования о жизни государственного деятеля второго века приходилось перечитывать трижды.

Кайсё Белл аккуратно положил на столик «читалку» и уставился на план-схему базы. Кого в какую каюту разместили, он уже знал. В том, что вольнинская женщина занимает симметричную каюту, виделся некий намек. Согласно схеме, от заветной двери его отделяли два блок-поста — синринский и вольнинский. Между ними размещался холл «нейтральной зоны». Узкий коридор, первый пост, холл, второй пост, симметричный коридор. Потом лестница на второй уровень.

Выйти в нейтральную зону Бранвен мог в любой момент. Пройти за вольнинский блок-пост, даже с сопровождающим, — едва ли. По всем правилам и регламентам ему категорически нечего было там делать. Рабочее время закончилось, да и тогда в жилых помещениях представителям другой стороны места не было.

Сидеть на койке без дела сил не нашлось. Хотелось чего-то несбыточного — то ли встретить женщину в нейтральной зоне, совершенно случайно, то ли чудом пройти на запретную половину базы.

Бранвен спустился к блок-посту. Глазам его открылось зрелище, при виде которого он еще утром схватился бы за табельное оружие. Охрана на обоих постах отсутствовала! «Расстрелять на месте», — подумал он и, не размышляя, попер вперед.

Писк биодетектора, жужжание металлодетектора — первый контур, с синринской стороны. Никакой реакции. Двадцать гулко отдающихся шагов по металлу пола. Писк, жужжание. Бранвен был внутренне готов к чему угодно — к окрику, приказу остановиться, даже к выстрелу в спину. Полная тишина его ошеломила, но об этом он размышлял уже на лестнице и в коридоре второго уровня базы.

Бранвен постучал в дверь; она открылась почти сразу, он даже не успел заготовить ответ на вопрос «что вам тут нужно?!». Женщина отреагировала мгновенно — сначала втащила незваного гостя за свитер в свою каюту, захлопнула дверь, и только потом открыла рот, собираясь что-то сказать.

— Вы всегда так открываете незнакомым?

— Я узнала ваши шаги.

— Через дверь?!

— У меня хороший слух.

В каюте царил сумрак, едва нарушаемый светом крохотного ночника. Бранвен стоял у самой двери, женщина, так и держа руку на его груди — вплотную, прикасаясь бедром и плечом. На ней было только короткое одеяние из легкой ткани, небрежно запахнутое и стянутое пояском. Волосы распущены. Гость не представлял, что можно еще сказать; слова чужого языка вдруг встали в горле комом, да и свои на ум не приходили. Он положил руки на плечи женщине, зная, что либо его примут сразу, либо со скандалом вышибут вон…

Она не стала сопротивляться.

Все было иначе, так, как никогда еще в его жизни не случалось. Ни одна шлюха, ни одна горничная не была такой смелой, сильной и жадной. Бранвен опомниться не успел, как оказался лежащим на спине на узенькой койке. Одежда его куда-то улетучилась; с такой скоростью он не успевал раздеться и в кадетской школе по сигналу отбоя.