Биоробот постоял, помолчал, вновь взглянул на тетрадь.

— Дневник ведешь?

Вот проклятый стукач. Всё ему надо знать.

— Слушай, а сколько тебе лет? — спросил я вместо ответа.

— Кому? Мне-роботу или мне-кукловоду?

— Кукловоду.

— Да уж не шестнадцать, пора бы и поумнеть, — ответил Олег. — По вашему земному счету — пятую сотню разменял. Так что можешь спокойно обращаться ко мне на вы.

— Пятую сотню? — не поверил я.

— Именно пятую.

— А сколько же вы вообще живете?

— Примерно тысячу лет. Плюс-минус пятьдесят. Вот от чего ты отказался, приятель. Может быть, еще передумаешь?

— Нет, — твердо ответил я. — Хочу домой.

— Я вижу: упаковался. В последовательности тебе не откажешь.

Тетрадка моя не давала Олегу покоя. Видно было, что он борется с желанием ее полистать.

Если только у биороботов бывают желания.

— А не противно ли тебе… спросил я, — не противно ли вам работать на этих птеродактилей?

— Чудак, да я и сам такой, — добродушно ответил Олег. — А это, — он похлопал себя по животу, — это же кукла. Человеческая кукла.

— Ну, хорошо, а человеческую куклу водить не противно?

— Ты знаешь, свыкся. Первое время, конечно, было тяжело: особенно жестикулировать и улыбаться.

— Улыбаться? — Я не поверил своим ушам.

— Ну да, улыбаться. Что ты так удивляешься? Есть у вас, у людей, такая противненькая привычка — усмехаться, ухмыляться, склабиться, щериться, вообще юмористически шевелить своей мордой лица, как будто она каучуковая. Птицы, как ты знаешь, ничего этого не делают. И все ваши шуточки, приколы и хохмы очень нас утомляют. Особенно хохмы. Жизнь, друг мой Лёха, штука ежеминутно серьезная, особенно в полёте, человеку этого не понять.

"Да, — подумал я, специально не блокируясь, — с чувством юмора у птиц слабовато".

Стриженый пропустил мою мысль мимо ушей.

— Что еще? Да, вот: плюетесь вы много, особенно пацаны. Всю территорию заплевали. Отвратительная привычка. Видел ты хоть раз, чтобы птица плевалась?

— Зато вы капаете на лету, — не удержался я.

— Не фантазируй. Мы же в пище не нуждаемся, и капать нам нечем. Так что вот, дорогой, свыкся я. Даже иногда, знаешь, жалко мне вас. Мучаетесь вы в своей нынешней оболочке. Слишком она уязвима и требует постоянного ухода. Переселить вас в другую плоть — это, я считаю, великое благо. И через какое-то время у вас это поймут. В очередях на интеграцию будут давиться. Но пройдут, естественно, не все.

— Отбраковывать станете?

— Это уж само собой. Рожденный ползать — летать не сможет. Впрочем, заболтался я с тобой. Долгое прощание — лишние слёзы. Вертолет уже ждет.

— Вертолет?

— Да, вертолет. Что здесь странного? Отсюда путь один: только на вертолете.

— А где мы находимся?

— Опять-таки глупый вопрос: естественно, в Чулпане. Тебя доставят в город Новый Уренгой, а там и до Большой земли рукой подать. Ты уж не поминай нас лихом.

— Не буду.

— Вот тебе небольшой сувенир на память.

Олег протянул мне коробочку. Я с сомнением повертел ее в руках.

— Да ты открой, посмотри. Не бойся, не взорвется.

В коробочке лежал прозрачный кубик, в который был впаян миниатюрный макет «Инкубатора» — с куполом, пальмами и бассейном.

Макет — не совсем точное слово: там крошечные пальмы покачивались на ветру, вода в бассейне слегка рябилась, по дорожкам беспечно прогуливались шестеро ребят, среди которых я узнал и себя, постриженного под курсанта милицейской школы.

Интересная безделушка. Маме наверняка понравится.

Я спрятал сувенир в сумку — вместе с тетрадью, естественно. При этом еще успел заглянуть украдкой на первую страницу: нет, моя писанина пока еще никуда не исчезла.

— Вот билет на поезд… — продолжал Олег. — Да, на поезд, не обижайся, мы должны экономить, да и срочности теперь уже нет. А это — деньги на дорогу и на первые расходы по возвращении. Можешь не сомневаться, рубли настоящие.

— За билет — спасибо, — сказал я. — А деньги — это, наверно, лишнее.

— На Земле, друг мой, еще нет такого места, где деньги были бы лишними, — возразил куратор. — . Мы ж тебя оторвали от дел, и за это полагается компенсация. Еще вопросы есть?

— Есть, — сказал я. — Только не вопрос, а скорее просьба. Не стирайте у меня в памяти хотя бы таблицу умножения. Обидно будет учить ее заново. Я уже не в том возрасте…

Биоробот нахмурился.

— Что-то я тебя не понимаю, парень, — проговорил он. — О чем ты толкуешь?

— Не надо придуряться, — обиделся я. — Конечно, вы сотрете всё, что считаете нужным.

— Сотрем… где?

— Я же сказал: у меня в памяти.

— У тебя в памяти? — удивился Олег. — А разве мы туда что-нибудь записывали?

— Ну, как же: мнемонику, эвристику, ту же орнитологию, алгебру, шестнадцатеричную систему исчисления… да мало ли что.

— Но ты же это понял и выучил сам. Хочешь — помни, хочешь — забудь, это твои заботы.

— А чтение мыслей?

— И этому тоже ты сам научился. Возьми и разучись.

— Ну, а вообще всё, что было… могу я это помнить?

— О Господи, — куратор вздохнул. — Все-таки вы ущербный народ. Да разъясни ты мне наконец: что было? где было? когда и с кем?

— Со мной.

— Так это ж с тобой, а не с нами. Как же мы можем заставить тебя это забыть? Захочешь — сам позабудешь.

Всё это не очень укладывалось у меня в голове.

— Но тогда я, наверно, должен соблюдать какую-то тайну эксперимента… — неуверенно сказал я. — И этот сувенир… не слишком ли рискованно?

— В каком смысле?

— Я же не смогу его никому показать.

— Глупости, — сказал биоробот. — Показывай кому угодно — с любыми комментариями. Всё равно тебе не поверят. Придется потрудиться и измыслить подходящую версию. В этом мы всецело на тебя полагаемся.

"Врешь на голубом глазу, — подумал я за блокировкой. — Так мы тебе и поверили".

А вслух скромненько сказал:

— Спасибо. А ты… А вы что собираетесь делать?

— То, что делали. Тебе же Егоров сказал: у нас нет вариантов. Готовим новый набор.

— Новый набор? — обрадовался я. — Значит, наши все отказались?

— Понятия не имею, — ответил Олег. — Меня от этой группы отстранили.

— Из-за меня?

— Из-за кого же еще? Ты, братец мой, меня вчистую засветил. Старичками теперь будет заниматься другой коллега, ты его не знаешь, да и незачем тебе его знать. А я должен голову ломать, как набрать новеньких. И хочу тебя предупредить: если ты и в этом будешь чинить мне помехи, я достану тебя из-под земли. И оторву тебе башку в натуре, можешь не сомневаться.

Нет, все-таки блокировка — замечательная штука. Жалко, если она пропадет. Идею насчет Навруцкого я запрятал так далеко, что даже сам позабыл, за которым из блоков она теперь притаилась.

Но не мешало и подстраховаться.

— Да не собираюсь я чинить вам помехи, — сказал я как можно небрежнее. — Очень надо. Спасайте свою стаю, если сможете. Даже совет могу дать.

— Совет? Какой?

— Разместите объявление в газете.

Это был ход на опережение: пусть анонимы думают, что я окончательно смирился. И если они примут мой совет, у нас с Аркадием Борисовичем появится дополнительная улика.

Какая улика? Естественно, газетное объявление. Его можно и к делу подшить.

Но стриженого куратора моя идея в восторг не привела.

— В газете? — с сомнением произнес он. — Ты это всерьез?

— Конечно. Расклеивать листочки на фонарных столбах — это, простите меня, ребячество. Вы же не щенков покупаете. Только уж, пожалуйста, пишите всё как есть. Так и так, принимаем подростков на учебу с перспективой навечного выезда за пределы планеты Земля. Предпочтение отдается друзьям пернатых, которые не любят курятину и не разоряют гнёзд.

— Замечательная идея, — сказал Олег. — На такое объявление откликнутся только психи. А нам нужен здоровый биоматериал.

— Придут и здоровые. Из любопытства придут.

— Сомневаюсь. Но за совет спасибо.