Кстати говоря, Софья меня так близко к себе не подпускала: эта кобылка вороная упорно не желала болеть.

Олег и Юрка были здоровые мужики, а вот Диня Дмитриенко доставлял мне порой неприятности по причине врожденной склонности к астме.

О Черепашке даже не упоминаю: мы с нею были почти что свои.

В общем, я очень удивился, увидев рыженькую у себя на пороге. Настолько удивился, что даже не предложил ей ни войти, ни сесть, и она, после некоторого выжидания, распорядилась этим делом сама.

Одета Леночка была по-домашнему. На ней был длинный халат из голубого шелка, расписанный зелеными и красными попугаями. Когда моя гостья опустилась в кресло, откинулась к спинке и закинула ногу на ногу, тяжелый шелк пополз с ее колена. Кожа у нее была совершенно снежной белизны, как это свойственно рыжеволосым.

"Внимание, Алексей, — сказал я себе. — Похоже, нас собираются обвораживать".

Эта мысль была, естественно, скрыта за надежным блоком и до Леночки не дошла.

— Красиво у тебя, — сказала Леночка вслух, оглядев мою меблировку.

Ответа на эту реплику не требовалось, и я лишь неопределенно пожал плечами — в смысле: тут ведь как? Тем более что на лице рыженькой не видно было особого восхищения, скорее наоборот.

— Мне сказали, что ты собираешься выяснять отношения с администрацией школы, — заговорила Леночка после некоторого молчания. — Я хочу попросить тебя, Алёша: не делай этого, будь так любезен.

— А почему? — спросил я. — Тебя устраивает неопределенность?

— Никакой неопределенности нет, — возразила Леночка. — Во всяком случае, для меня. Дело в том, что мне некуда возвращаться. Мать от меня отказалась еще до моего рождения, про отца вообще никому ничего не известно. Здесь мой единственный дом. Не делай скандала, прошу тебя, Алёша. Ты ведь не хочешь мне зла?

Красивое личико ее сморщилось, она поспешно достала из кармана халата белоснежный платочек, опустила голову и беззвучно заплакала.

Когда я вижу плачущего человека, у меня тоже начинают слезиться глаза.

— Да я и не собираюсь устраивать никаких скандалов, — сердито сказал я. — Единственное, что мне нужно, — это правда. Пускай мне скажут всю правду: зачем мы здесь и что с нами собираются делать?

— Учителя тебе этого не скажут.

— А я и не собираюсь их спрашивать. Ты нашла правильное слово: мне нужна встреча именно с администрацией, то есть с теми, кто затеял всю эту бодягу.

— Но для этого совсем не обязательно с ними встречаться, — проговорила Леночка, вытирая слёзы… — Я сама могу тебе всё рассказать.

Вот как раз в этом у меня были основания усомниться: если они упорно не желали доверяться мне, чем заслужило их доверие это слабое слезливое существо?

— А почему ты так не хочешь, чтобы я с ними общался?

— Они обидятся, — убежденно сказала Леночка. — Не надо их обижать, умоляю тебя! Они столько для нас сделали… так о нас заботятся…

— Ты с ними разговаривала?

— Конечно. Я часто с ними говорю. Они хорошие, они добрые, они лучше людей. Они красивые, как ангелы. Они могут всё. Но они очень обидчивые и несчастные.

— А где ты с ними говоришь? Здесь, на территории школы?

— Да… То есть нет… — Моя гостья замялась. — Я разговариваю с ними во сне.

Я посмотрел на Леночку с тревогой: как бы не пришлось лечить маниакально-депрессивный психоз. И что будет со мною, когда я начну пропускать через себя такую боль?

Но нет, на душевнобольную Леночка не была похожа. Глаза ее, хотя и в красноватых обводах, смотрели осмысленно и ясно.

— Значит, они тебе являются в сновидениях, — повторил я, чтобы собраться с мыслями. — А разве ты не блокируешься на ночь?

— Зачем? — Моя гостья пожала плечами. — Это так приятно — спать без блокировки, да еще нагишом. Попробуй, и они тоже прилетят к тебе поговорить.

— Обязательно нагишом? — уточнил я.

— Конечно, — нимало не смущаясь, подтвердила Леночка. — Они понимают это как знак доверия и беззащитности.

"Ну нет, — подумал я. — Такой способ общения мне не подходит".

— Ты сказала «прилетят». Значит, они птицы?

— Ну вот, и ты догадался! — счастливым смехом засмеялась моя гостья. — Да, они — птицы. Большие красивые птицы. Первый раз, когда ты их увидишь, будет немножечко страшно, но потом ты их непременно полюбишь.

— А почему будет страшно?

— Глазищи у них огромные, желтые такие, и клювы крючком, и когти. И гребни такие огненные, как у драконов. Вообще они — как огонь. Горячие и очень красивые!

— Если они такие красивые, почему же они от нас прячутся?

— Они не могут жить под куполом. Им здесь слишком тесно. У них размах крыльев знаешь какой!. Зато в открытом космосе, среди звезд они чувствуют себя хорошо. Они все такие светящиеся. Когда летит целая стая — это сказка.

— У них своя планета?

— Нет, они живут прямо в космосе. А гнёзда вьют на астероидах.

— Но там же нет воздуха!

— Им воздух не нужен. То есть, не обязателен. Раньше они жили на какой-то планете, потом стали вылетать за пределы атмосферы, потом улетели совсем. От тех времён у них и остался птичий язык. В открытом космосе, сам понимаешь, он не нужен.

— А почему они не хотят говорить с нами напрямую?

— Они хотят! — горячо воскликнула моя гостья. — Это мы пока еще не готовы.

Помолчав, моя гостья мечтательно прибавила:

— Скоро я буду такая, как они.

— Ты и сейчас ничего, — заметил я.

— Ой, что ты! — Леночка пренебрежительно махнула тонкой белой рукой. — Эти волосы, эта кожа, всё такое гадкое, так плохо пахнет… Да еще надо всё время дышать, как этой… как лягушке. Я ненавижу себя такую.

"Нет, Алёша, — сказал я себе, — тебя не будут обвораживать. А жаль".

Я понял, что колено у моей гостьи открылось совершенно случайно, она этого даже не заметила, ей всё равно.

Она уже наполовину птица.

А у птиц коленки вывернуты назад.

— Значит, ты решила стать как они, — заговорил я после долгого молчания. — Это твое твердое и окончательное решение?

Леночка энергично кивнула.

— А ты уверена, что сама этого захотела?

Рыженькая удивилась.

— Конечно, сама. Но они мне советуют еще чуть-чуть подождать.

— Нет, ты подумай, — настаивал я. — Ведь тебе придется обрасти перьями…

— Да! — воскликнула Леночка. — Я очень этого хочу: покрыться красивыми, светящимися перьями — и навсегда позабыть вот об этом хламье…

Она презрительно приподняла двумя пальцами отворот халата.

— Ты извини меня, — замявшись, проговорил я, — но, кроме того, тебе придется… как бы это половчее выразить…

— Откладывать яйца? — перебила меня моя гостья, и глаза ее засияли. — Да я об этом только и мечтаю: у меня будут целые гнёзда красивеньких пестрых яиц! Ты не представляешь себе, как это прекрасно… И, главное, совершенно не больно! Не то что у людей.

Ну, что тут можно возразить? Директор Иванов основательно поработал — и промыл-таки бедной девочке мозги.

— Но яйца еще нужно высиживать, — сказал я. — По-моему, это довольно скучное занятие.

— Высиживать будет Диня, — ответила Леночка.

От неожиданности я засмеялся. Мне живо представилась картина: Дмитриенко в блузоне с нашейным платочком сидит на астероиде в гнезде.

Мой дурацкий смех Леночку рассердил.

— Странно, что ты смеешься, — блеснув на меня светло-эмалевыми глазками, проговорила она. — Любящие отцы высиживают яйца сами, и ничего смешного в этом нет.

— Любящие отцы? — переспросил я. — Это Дмитриенко — любящий отец?

Леночка смотрела на меня по-птичьи, искоса и очень зорко. Веснушчатое ее личико было само похоже на перепелиное яичко.

— Ах, вот почему ты смеешься! — воскликнула она. — Тебе рассказали про кузиночку-Мариночку. Про эту ощипанную четырехлапую курицу, про эту тиходайку! Да с той поры, как мамаша ее с Диней застукала, она уже сто тысяч других нашла. Не любит он ее больше, ненавидит ее, презирает и думать о ней позабыл!