Ну, правильно: ведь снаружи Сибирь.

Я достал из кармана перочинный нож, проскреб в инее небольшое оконце — и увидел голубоватые снежные барханы, на которых местами чернел вымерзший бурьян.

Так странно было смотреть на этот, в общем-то, обычный зимний пейзаж, зная, что за спиной у тебя — вечнозеленые пышноцветущие жакаранды.

И когда успело навалить столько снега?

Тут между сугробами появилась серебристо-черная лиса. Она бежала, быстро семеня тонкими темными лапками, опустив голову и хвост, и к чему-то принюхивалась. Почуяв на себе мой взгляд, остановилась, пыхнула в мою сторону огненными глазами — и вновь пустилась в путь по своим нечеловеческим делам.

Вот уж не думал я, что в тайге живут дикие чернобурки.

Я вернулся на радиальную дорожку и снова подошел к центральному столбу.

Возле лифта стоял директор Иванов. Он по-отечески на меня посмотрел:

— Обследуешь территорию?

Я покачал головой.

— Нет, ищу, куда бросить письмо.

И для пущей убедительности достал письмо из нагрудного кармана.

Иванов внимательно смотрел на мои руки.

Я тоже взглянул: руки были покрыты кровоточащими царапинами.

— Ох, какие же врунишки эти русские мальчишки, — покачав головой, проговорил Иванов. — Без смысла, без цели — всё равно первым делом надо соврать.

— Да нет, я правда ищу почтовый ящик, — тупо сказал я.

— В кустах? — спросил директор.

На это мне нечего было сказать.

Не дождавшись ответа, Иванов вздохнул и нажал кнопку вызова лифта.

Двери раздвинулись. Внутри кабины рядом с пультом висел синий почтовый ящик.

Вот где, оказывается, я его усмотрел.

Пока я засовывал письмо в щель, лифт закрылся, и Иванов остался снаружи.

Сам не зная зачем, я с силой вдавил в панель клавишу «Подъем» — и лифт помчался наверх, к вертолетной площадке.

"Посмотрим, — думал я, еле сдерживая волнение, — посмотрим!"

Легкий толчок — лифт остановился, дверцы разъехались, повеяло таким резким холодом, что я испугался.

Я стоял на круглой лифтовой площадке под самым куполом и сквозь голубые пластиковые шторки видел далеко внизу дорожку, по которой в сторону учительского домика подпрыгивающей походкой шел Иванов.

Экое дело, мальчик решил покататься на лифте.

Постояв в нерешительности, я пошел по широкой каменной лестнице наверх, на вертолетный круг.

Но на полпути сверху посыпалась мелкая снежная пыль.

— Ай, к черту! — сказал я вслух. — Что мне, больше всех надо?

Сел на лифт и поехал обратно.

Целый месяц после этого я наслаждался жизнью вовсю.

Учился, купался, ел за троих, ходил в гости к Черепашке.

Просто бродил по территории, любуясь цветами и стрекозами.

Стрекозы стали совсем ручные, повсюду летали за мной, только что не ели из моих рук и охотно со мной разговаривали. Правда, словарный запас у них был невелик. Подлетит, фыркнет "Пр-ри-фетик!" — и кружится над моей головой.

А ответить на вопрос "Как дела?" ей уже не под силу.

Для верности я спросил Риту, слышит ли она, как разговаривают стрекозы.

А вдруг это мой личный глюк?

— Разговаривают? — без особого удивления переспросила Черепашка. — Разве они разговаривают? Вот уж не думала.

— Но они с тобой здороваются?

— Нет, а зачем?

Так, сказал я себе. Одно из двух: либо я все-таки ненормальный, либо…

Либо стрекозы не уважают девчонок.

— А почему тебя это интересует? — спросила Рита.

Ее простодушие меня разозлило.

— Ах, простите, мадемуазель, я забыл, что вы из города Воронежа, — сказал я. — Там у вас даже мухи знают несколько языков.

— Не сердись, — ответила Рита. — Я на стрекоз внимания не обращаю. Это же биороботы.

— Биороботы? — переспросил я, про себя подивившись той легкости, с которой воронежская девчонка произнесла такое мудреное слово. — А зачем?

— Не знаю, — Черепашка пожала плечами. — Наверно, чтоб было как в мультиках.

— А зачем как в мультиках?

— Чтоб интересно.

Это объяснение показалось мне недостаточным: говорящие стрекозы — удовольствие наверняка не бесплатное и совсем бесполезное.

А что касается «интересно», то интересно в школе было и без стрекоз.

Каждое утро я спешил на уроки с радостным нетерпением и предвкушением чуда.

Сказал бы мне кто-нибудь пару месяцев назад, что это со мною произойдет, — я засмеялся бы предсказателю в лицо.

Странным образом изменилось мое отношение к телевизору. Настолько странным, что это удивляло меня самого. Там, на воле, приходя из школы, я сразу же врубал телевизор и выключал его только поздно вечером. Ел, готовил уроки, читал, просто валялся на диване — всё под бормотание включенного телика. Здесь же выдержать это бормотание я мог не больше десяти минут: оно мешало мне думать.

Но зато жадно читал — и заказывал себе новые и новые книги.

Очень быстро стал читать. В сутки — четыреста страниц, это мой абсолютный рекорд.

В считанные дни осилил Конан Дойла, Виктора Гюго.

Дошел даже до «Наполеона» Тарле.

Мудрости, однако, чтение мне не прибавило.

Так, в одно прекрасное утро я осуществил свою дурацкую задумку и заказал себе на завтрак кошачью голову с мышиными хвостами.

В результате остался без завтрака: точнее, получил черствую холодную котлетку с вермишелью. Повторный мой заказ принят не был: кушай, деточка, кушай то, что просил.

Электроника электроникой, но какие-то ограничители были в нее введены.

А то дай нам, переросткам, волю: сегодня мы пожелаем на завтрак кошачью голову, а завтра — печень Дениса Дмитриенко.

Через пару дней я сделал еще одну попытку и потребовал на ужин салат из красных муравьев: тропический изыск, о котором я прочитал в какой-то книге.

Вместо этого мне выдано было блюдечко прихваченной морозом рябины.

Стало ясно: умная электроника советует ограничиться тем, что я хоть раз в жизни пробовал сам.

Думаю, не я один проводил кулинарные опыты. Олег сидел на особой спортивной диете и в столовую ходил только для компании, а стряпней занимался у себя в комнате: там у него была мини-кухня. Что он готовил — не знаю, но пахло из комнаты номер шесть всегда вкусно и совсем не диетически: то грибным супом, то блинами.

— Одно дело готовая еда, — говорил он, — и совсем другое дело — приготовленная собственными руками.

Но на свою стряпню нас не приглашал.

История с салатом из тропических муравьев очень насмешила Черепашку. Вообще она оказалась смешливой девчонкой и, привыкнув ко мне, хохотала по любому поводу.

— Значит, ты ел на ночь мороженую рябину? — заливаясь смехом, спрашивала Черепашка. — Сидел и клевал ее, как этот… как дрозд?

Лично я не видел в этом ровно ничего смешного и сообщил подруге, что смех ее глуп.