Так каждый день после студии я жаловался Джону Кораби, который после своих последних проблем с женщинами снова поселился в моём доме для гостей (guest house). Затем мы отправлялись в лес и выпускали пар, стреляя по мишеням (target-shooting). Прежде чем он покинул группу, он познакомился с несколькими стриптизёршами и пригласил их поехать пострелять с нами.

Мы проехали с ними мимо Ланкастера (Lancaster) и оказались в голой пустыне (open desert). Мы надели свои защитные очки, перчатки и затычки для ушей и столкнулись с двумя местными шерифами, которые восхищались моим оружием. Один из них взял стальную пластину, установил её на расстоянии в двадцать пять ярдов (около 23-ёх метров), и сказал, “Вот, стреляй сюда”. Он стрелял в неё весь день из 22-го калибра (0.22 ~ 5,6 мм), и хотел посмотреть, что будет, если выстрелить из большого оружия.

Пластина была наклонена вверх, и я прицелился (nailed) прямо в её центр. Когда я выстрелил, то услышал, как голос позади меня вскрикнул, “Ай” (”Ouch”). Это была подружка Джона. “Меня только что ужалила пчела”, проскулила она. Но я понял, что произошло: крошечный осколок медной шрапнели от оболочки пули срикошетил от пластины, просвистел мимо моего лица и попал ей в бок.

“Это была не пчела”, сказал я ей. Я отнял её руку от её живота, и кровь потекла струёй. Я промыл рану, которая оказалась просто поверхностной царапиной шириной примерно одна шестнадцатая дюйма (около 1,5 мм). Осколок шрапнели был размером с ноготь, но у меня было достаточно опыта общения с людьми, подобными ей, чтобы понимать, что, если я не позабочусь о ней, она возбудит дело против моей задницы. Я привёз её в больницу на своей машине, пока Джон держал её за руку, и она сказала, что с ней всё будет в порядке, и пообещала не пред’являть иск.

Я привёз её домой из больницы и сказал ей, что оплачу медицинские счета, достану пластического хирурга, чтобы не осталось никаких шрамов, и уверил её в том, что я обо всём позабочусь. По пути к моему дому я извинился перед Кораби.

“Всё в порядке”, сказал он. “Она всё равно была сучкой”.

Пока она была в больнице, ей звонили сотни адвокатов. Внезапно она стала утверждать, что её изуродовали, и что этот полуторамиллимитровый шрам разрушил её многообещающую карьеру стриптизёрши (exotic dancer). Она стала таким же жадным врагом, как бывшая жена, утверждая, что в тот день мы с Кораби пили и курили “травку”, что было полной ерундой (bullshit). В итоге, по решению суда я заплатил ей что-то около десяти тысяч долларов, это было почти всё, что оставалось на моём счету. Она, наверное, потратила эти деньги на то, чтобы сделать себе сиськи или что-нибудь вроде этого.

Когда история с судебным процессом выплыла наружу, газеты сообщили, что я пошёл и намеренно выстрелил в свою подругу. Именно поэтому я никогда не доверяю тому, что читаю. Поверьте мне, если бы я хотел подстрелить кого-нибудь, то это не был бы край живота. Это был бы один выстрел в голову. К чёрту выстрелы в тело (Fuck body shots).

«КОРОТКАЯ БЕСЕДА, В КОТОРОЙ СТОЛЬ ОБСУЖДАЕМЫЙ ПРОДЮСЕР ВЫСКАЗЫВАЕТСЯ ОТ СВОЕГО ИМЕНИ»

Каковы были твои первые впечатления от работы с группой?

Они, знаешь ли, очень уникальные люди. Сначала было круто работать с ними, потому что это всегда было драматично (drama). Когда я впервые с ними встретился, этот драматизм носил характер веселья. И я любил наблюдать за тем, как Томми играет на своих барабанах, просто разбивая тарелки вдребезги и разбрасывая сломанные барабанные палочки направо и налево. Но затем, неожиданно, сидя в своём продюсерском кресле, я осознал, что никого из них (кроме Мика) невозможно заставить приходить в студию вовремя. Через какое-то время мы ввели систему штрафов: сто долларов за каждый час опоздания. Потом была другая битва за то, чтобы каждый из них отключал свои пейджеры и сотовые телефоны. Дни просто проходили впустую, без какой бы то ни было результативной работы.

Дела стали обстоять ещё хуже, когда мы переместились в навороченный (gated) особняк Никки. Каждый день Никки мог улизнуть с записи, занявшись делами с садовником или парнем, который следит за бассейном (pool guy), или со специалистом по разведению рыб (fish lady), или с автомехаником, или с горничными (maids), которые приходили два раза в день, чтобы приготовить завтрак и ужин и сделать уборку. Это был нескончаемый поток людей, работавших на поддержание дома.

Одна из вещей, о которых я хотел бы поговорить с тобой — шляпа Мика.

Шляпа Мика? Что?

Он сказал, что ты созвал целое собрание менеджмента, чтобы пожаловаться на его шляпу?

Это определенно подтверждает всякую чепуху, которую мне уже приходилось слышать изо рта Мика Марса. Потому что это смешно.

Значит, у тебя никогда не было проблем с его шляпой?

Это просто невозможно. Мик Марс всегда носит шляпу, за исключением тех моментов, когда он находится на сцене. Но кому какое дело, носит он её или нет?

Тем не менее, Мик не из тех, кто просто так выдумывает.

Я бы запомнил, если бы такое произошло, никто больше не упоминает об этом, кроме Мика. Я думаю, что это какая-то причуда (it’s kind of weird). [пауза] На самом деле, знаешь что? Он всегда носил эту гоночную кепку с надписью «Motley Crue» (Motley Crue racing hat), и мне это нравилось. Я сказал, “Эй, Мик, ты можешь достать мне такую же?” И несколько месяцев спустя он мне её достал. Я сейчас посмотрю у себя в шкафу, думаю, что она всё ещё там. Я акцентировал внимание на его шляпе, потому что хотел такую же, а не потому, что она мне не нравилась.

Вот она. Нашёл. Сейчас, я только сдую с неё пыль. На ней нарисованы череп и кости и гоночные флаги. Это чёрная кожаная кепка. Теперь я это отчётливо припомнил. Он, должно быть, всё перепутал: кепка была клёвая. Наверное, что-то другое было не так.

Хорошо, он действительно ощущал себя так, будто ты лишил его законной силы гитариста.

На самом деле, это не имело ко мне никакого отношения. Томми и Никки нравился стиль, которым Джон Кораби играл на гитаре, и они всегда поощряли игру Джона. Как продюсер ты хочешь быть абсолютно открытым и позволять каждому вносить свой вклад в общее дело (bring their parts to the table). Но Мик просто не хотел, чтобы кто-то ещё играл на гитаре. Он кричал, “Я гитарист”. Я говорил, “Ладно, ты гитарист, но два других парня из вашей группы хотят слышать игру Джона Кораби”. Иногда, когда два разных гитариста одновременно играют одну и ту же партию, это звучит превосходно, как в случае с «AC/DC».

Забавно, что он упомянул меня как парня, который не желал слышать его гитарные партии, т. к. я хотел сделать альбом «Motley Crue», который звучал бы подобно раннему материалу. Что мне действительно нравилось, так это чистая сырая гитара Мика Марса. Фактически, я всегда поощрял Мика, и он приносил мне эти кассеты, так называемые “отходы со стола” (table scraps), где были куски и фрагменты вещей, над которыми он работал дома. Что действительно заставляло эту группу хорошо работать, так это когда Мик писал гитарные риффы, Никки сочинял на них какие-то вещи, а Винс всё это пел. Это была идеальная формула. Большинство риффов, над которыми мы работали, базировалось на гитарных партиях Джона Кораби, и это были те самые блюзовые “цеппелиновские” гитарные риффы (bluesy Zeppelin guitar riffs). Практически, было похоже, что механизм сочинительства «Motley Crue» заглох (Motley Crue writing machine had shut down). Кораби, вероятно, ненавидел меня с самого начала (from the get-go), потому что джемминг был тем, что он привнёс в группу, а я хотел, чтобы они снова вернулись к написанию песен.

Выходит, ты был тем, кто хотел сделать сырой альбом «Motley»? А остальная часть парней хотела звучать более современно?