“Отпусти его”, сказал я. “Я хочу погулять с ним. Ты хочешь пойти посмотреть на лягушек, Брэндон?”

Наш пруд на заднем дворе за зиму неожиданно наводнился лягушками, и я подумал, что это хорошее место для того, чтобы отдышаться и успокоиться. “Убирайся отсюда!” истерично закричала она.

“Послушай”, сказал я. “Я хочу показать ему лягушек, чтобы он смог успокоиться. Ты останешься с Диланом, т. ч. вы оба тоже сможете прийти в себя. Всем нужно просто перестать кричать”.

Но все продолжали кричать, кроме Памелы, которая снова со мной не разговаривала, что лишало нас возможности что-либо решать.

Я взял руку Брэндона, но она оттащила его от меня. Внезапно, мы начали бороться за него, и каждый из нас снова обезумел. Независимо от того, что я делал, ситуация только обострялась. Когда я оторвал Брэндона от неё, я толкнул её, и она опрокинулась назад на маленькую доску, на которой наши дети рисовали мелом. Она попыталась ухватиться за доску руками, но лицевая часть доски завертелась вперед, и она сломала свой ноготь.

Прежде, чем она закончила вопить, я взял Брэндона на руки и пошёл с ним на улицу. Я отнёс его к пруду с лягушками и усадил его там. Пока он хлюпал носом, я сказал ему, что мама и папа очень любят друг друга, и его мы очень любим. Я обещал, что мы никогда больше не будем сердиться и повышать голос, если это напугало его. Я взял одного славного лягушонка и посадил его в свои ладони, сложенные чашечкой. Когда мои руки сомкнулись вокруг него, он начал крутиться и вырываться. “Вот так и папа иногда чувствует себя. Именно поэтому хорошо иногда выйти наружу, вдохнуть свежего воздуха и прояснить свои мысли”.

Успокоившись и высушив наши слезы, мы пошли назад внутрь. мне хотелось думать, что Памела извинится и предложит заказать какой-нибудь обед. Я обыскал все комнаты нижнего этажа и не смог найти её. Я принес Брэндона в его детскую, и пока я усаживал его рядом с его игрушками, я услышал голоса позади меня. Я обернулся и увидел, что там стоят двое полицейских.

“Повернитесь спиной, мистер Ли”, пролаяли они мне.

“Зачем?”

“Повернитесь”.

Это было похоже на то, что снова повторяется инцидент с Бобби Браун. Были двое полицейских, которые собирались арестовывать меня независимо от того, что я говорю. Если требуется два человека, чтобы затеять ссору, то почему я всегда единственный, кого арестовывают?

Я повернулся и почувствовал, как двумя щелчками холодные металлические обручи сомкнулись вокруг моих запястий. “Вы надеваете на меня наручники? Вы разыгрываете меня, вашу мать? Тогда наденьте наручники и на неё. Она ударила меня в лицо”.

“Нас это не волнует, мистер Ли”.

“Но … ”

Они повели меня вниз, мимо гостиной (где я увидел Памелу, сидящую с её родителями), через переднюю дверь и на заднее сидение полицейской машины. Затем они оставили меня там одного, а сами вернулись внутрь, чтобы задать вопросы Памеле. Я расслабился, когда понял, что они, вероятно, просто разделили нас, чтобы расспросить нас в индивидуальном порядке. Меня, вероятно, не заберут в тюрьму. Час спустя офицеры вышли из дома. Один из полицейских нес пистолет времён Гражданской Войны, который висел у меня на стене в качестве украшения, и когда я это увидел, мое сердце ёкнуло. Я понял, что они каким-то образом хотят ввернуть антиквариат в обвинение во владении огнестрельным оружием, что нарушало условия испытательного срока, который я получил четыре года назад после того, как я упаковал полуавтоматический пистолет в свою туристическую сумку и глупо понёс её через рамку металлодетектора в аэропорту.

Безмолвно полицейские сели в машину и вырулили на дорогу. “Эй, куда вы едете?” спросил я в панике.

“Вы едете в центр города”.

Снова я почувствовал, что ситуация, которая могла бы легко разрешиться, раскручиваясь по спирали, вышла из-под моего контроля и вылилась во что-то, что будет для меня теперь настоящей болью в заднице. “Чувак, вы, парни, даже ещё не поговорили со мной. Вы слушаете только её сторону истории. Как же относительно моей стороны?”

Они не сказали ни слова. Они просто не обращали на меня внимания и продолжали движение. А я, брат, только колотил, чёрт подери, своей башкой в проволочную сетку, отделявшую переднюю часть автомобиля от заднего сидения. Я беспомощно бился о проволоку, вопя, “Почему вы, мать вашу, не хотите меня выслушать? Поговорите со мной, чёрт возьми!” Я снова превратился в ребёнка, потому что мне опять прописали молчаливую терапию. А молчание равняется смерти.

«О ПЕЧАЛЬНОМ РАЗГОВОРЕ, КОТОРЫЙ ПРОИЗОШЁЛ МЕЖДУ СВОБОДНЫМ ГРАЖДАНИНОМ НИККИ СИКСОМ И ЗАКЛЮЧЁННЫМ ТОММИ ЛИ, КАСАТЕЛЬНО ИСТОРИИ О ТОМ, КАК ГОРИТ КОЖА НА СПИНЕ ПАМЕЛЫ АНДЕРСОН ЛИ» (rug burns on sombody’s back — красные следы на спине от занятия сексом)

Томми каждый день звонил из тюрьмы в слезах. Разлучённый со своими детьми и женой, он был в агонии. Как бы он ни был зол на Памелу за то, что она обвинила его в нападении на супругу и впаяла ему шестимесячный срок, он по-прежнему ужасно хотел вернуть её. Но она продолжала заигрывать с ним, сводя его с ума. Он каждый день изливал свою душу в письмах к ней, ни одно из которых он нам так и не показал.

Для группы это было просто ужасно — потерять Томми в такой критический момент нашего спора с «Электрой». Вдобавок ко всему, у Винса возникли серьёзные проблемы с деньгами, и мы запланировали независимый от лейбла тур, потому что, если мы все вместе не помогли бы ему собрать внушительную сумму для его кредиторов, они наложили бы арест на его — а соответственно и на наши — активы. Если Томми оставался в тюрьме в течение всех шести месяцев, то тур должен был быть отменён за наш счёт, Винс был бы признан банкротом, а мы бы предстали перед «Электрой» уязвимыми как раз в тот самый момент, когда им этого больше всего хотелось. Как и любому из нас, Томми был необходим этот тур, потому что деньги помогли бы ему оплатить его судебные издержки и помочь его детям. Но разум Томми пока был далёк от всех этих проблем: всё, о чём он мог думать, это попытки вернуть своё семейное счастье, которым была для него жизнь с Памелой Андерсон — даже при том, что она уже начала бракоразводный процесс, и ни разу не навестила его в тюрьме. Чем больше Томми был заинтересован в этом, тем ближе, однако, «Motley Crue» приближались к заключительной главе своего существования.

Все девушки делают одно и то же в отношении молодой группы. Они всегда говорят, “Вы самые популярные” или “Вы самые интересные”, или “Вы те, о ком все говорят”. Со старшими, более опытными группами, женщины должны быть более хитрыми. Они говорят, “Те парни не дают вам продвигаться вперёд” или “Вы должны получать больше денег”, или “Они не проявляют к вам должного уважения”. И каждый раз, парень говорит, “В самом деле? Вы думаете, это так?” Им не хватает смелости, чтобы сказать (They don’t have the balls to say), “Заткнись, твою мать! Мы, чёрт возьми, банда, и мы были бандой с самого начала. Так что, пожалуйста, держись от нас подальше!”

Это происходит из-за того, что каждая девочка хочет, чтобы её парень был “парнем”, а каждый парень хочет услышать от девочки, что он — “парень”. А после этого случается то, что когда один парень, ведущий группу, говорит “налево”, подчинённый ему парень (henpecked guy) скажет, “Нет, давайте пойдём направо”. На самом деле он не будет хотеть идти направо, он просто захочет таким образом самоутвердиться как лидер. Все группы одинаковые: наркотики, женщины, эго. Все эти трое охотятся за вами и уничтожают вашу группу. И после того, как мы справились с наркотиками, женщины и эго продолжали уничтожать нас.

“Я не знаю, смогу ли я делать это дальше”, сказал Томми. “Почему я должен отправляться в тур только для того, чтобы заплатить за ошибки Винса?” Этот тур значил больше, чем Винс и его бумажник; речь также шла о вызволении Томми из тюрьмы. Все промоутеры страны писали письма в суд о финансовых затруднениях, которые они будут иметь в том случае, если срок тюремного заключения Томми повлечёт за собой отмену концертов.