В тот год в мою школу перешёл парень по имени Джеймс Олверсон (James Alverson). Он был гитаристом, и было похоже, что он пришёл в школу не учиться, а формировать группу. Как только он переступил порог школы, он начал высматривать и оценивать каждого более или менее подходящего парня, словно он был искателем талантов (talent scout). Наконец, его выбор остановился на мне. Я даже не должен был петь для него: я понравился ему просто потому, что у меня были самые длинные волосы во всей школе.

Он нашёл басиста по имени Джо Маркс (Joe Marks) и барабанщика по имени Роберт Стоукс (Robert Stokes), оба чувака были сёрферами с длинными бакенбардами. От нашей первой репетиции осталось хорошее впечатление. Джеймс был великолепным гитаристом, у него были длинные белокурые волосы, как у меня, он моделировал свою манеру игры под Эдди Ван Хэйлена (Eddie Van Halen) и причудливо двигался, напоминая на сцене Рика Нильсена (Rick Nielsen — гитарист группы «Cheap Trick»). Когда я начал петь, то отлично его дополнил, т. к. мой голос звучал подобно Робину Зандеру с его зажатыми яйцами (Robin Zander — вокалист группы «Cheap Trick»). Джеймс назвал нас «Rock Candy» и заставил разучивать “I Want You to Want Me” «Cheap Trick», “Sweet Emotion” «Aerosmith» и “Smokin’ in the Boys Room” «Brownsville Station» для нашего первого концерта на местном школьном балу.

Вскоре мы придумали великолепную афёру для того, чтобы иметь наличные: мы выбирали какого-нибудь идиота в школе, у которого не было друзей, узнавали, когда его родители уезжают из города, и делали ему коммерческое предложение, которое звучало примерно так: “Эй, слушай, мы знаем, что ты хочешь быть популярным в школе. Есть легкий способ этого добиться. Когда твои родители уедут, устрой вечеринку у себя дома. Мы бесплатно сыграем и, можешь быть уверен, придёт куча тёлок. Все, что тебе нужно делать — быть дома и, возможно, купить алкоголя, если сможешь, тогда у тебя будет бесплатная группа, и ты сможешь подцепить любую девчонку, какую только захочешь отвести в спальню своих родителей. Ну, что скажешь?”

Они всегда соглашались. Затем мы распространяли по школе слух о предстоящей вечеринке, собирали с каждого по доллару за вход, и после того, как приходило триста или четыреста человек, сами же вызывали полицию и срубали, таким образом, примерно по сто долларов на брата.

Разрываясь между «Rock Candy», сёрфингом, Тами, Нейлом, «кросстопс» и «ангельской пылью», у меня совершенно не оставалось времени на учёбу, и вскоре меня выгнали из школы. Я работал, подметая студию звукозаписи в обмен на репетиционное время для «Rock Candy». Но когда я понял, что стримительно двигаюсь в никуда, я решил послушать моих родителей и попытаться закончить школу. Выдав адрес студии за свой собственный (так, чтобы мои родители не видели моих табелей успеваемости и дисциплинарных уведомлений), я поступил в «Ройал Оук Хай» в Ковина (Royal Oak High in Covina), где по утрам пил пиво, а затем прогуливал дневные занятия, джемуя с Томми Ли — худым, легковозбудимым парнем, который играл на закрытых вечеринках с другой группой «U.S. 101». Хотя я был знаменитостью в школе, благодаря «Rock Candy», Томми был единственным парнем, который мне действительно нравился, и кто был мне небезразличен. Со всеми остальными я дрался.

Когда мои родители уехали на уик-энд, я заказал концерт «Rock Candy» в своем собственном доме и пообещал группе, что на сей раз не буду вызывать полицию. Пришло около четырёхсот человек, но посреди всего этого безумия вместо полиции неожиданно возвратились мои родители. Странно, но они не рассердились; они смотрели, как я пел, а потом мой папа ухаживал за девочкам из школы, а моя мама готовила напитки.

После вечеринки они никогда не говорили мне ни слова об этом. Возможно, мои родители, так много повидавшие в Комптоне, были только рады тому, что я росту живым и жизнерадостным. Или потому, что знали, что, если бы они попытались осудить меня, я ушёл бы из дома и ночевал бы в студии или у Томми. Независимо от того, что они думали, мне удалось избежать каких-либо неприятностей даже тогда, когда меня окончательно выгнали из школы.

Мои родители не могли меня остановить, директор моей школы не мог меня остановить и Хорэс, самый здоровенный футболист в округе, не мог меня остановить. Наверное, именно это и внушило мне ощущение неуязвимости, которое не смогло рассеять даже то, что происходило со мной в «Motley Crue». Без этого, вероятно, я никогда бы не был уверен в себе настолько, чтобы, когда появилась такая возможность, стать лидером такой противоречивой и ошеломляющей группы, как «Motley Crue». Первое, что я сделал, когда «Motley Crue» стала знаменитой, я сел в длинный белый лимузин и попросил водителя отвезти меня в мой старый школьный двор, где я показывал всем учителям средний палец (flipped off) и орал, “Пошли вы…, задницы!” (”Fuck you, assholes!”) из окна так громко, как только мог. По моему мнению, они обманули меня. Они не были мне нужны вообще.

Я не думал, что могу усвоить какой-то урок, потому что я считал их бесполезными. Я не читал, не писал и не думал. Я просто жил. Что было в прошлом, оставалось в прошлом, что должно было случиться в будущем, так или иначе, случится. То, что происходит в настоящий момент, всегда интересовало меня больше всего. Поэтому, когда пришло время платить по счетам, миновало уже тридцать четыре года моей несокрушимой жизни. Мало того, что я не ожидал этого, но я не мог даже предположить такой возможности. Однако судьба всегда находит ваше слабое место, там, где вы меньше всего этого ожидаете, указывая на него, чтобы вы поняли, насколько это вызывающе очевидно, а затем беспощадно наносит удар прямо в его самый уязвимый центр.

«О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО МЕЖДУ ТОММИ И ВИНСОМ, И КАК ЭТО ПРИВЕЛО К ПЕРЕСМОТРУ МНЕНИЯ ОБ УМЕСТНОСТИ ВЫСВОБОЖДЕНИЯ ЖИДКОСТЕЙ НА ПОРТРЕТ ВЫШЕУПОМЯНУТОГО ПЕВЦА»

Наше отношение было таким: К чёрту Винса, чувак. Он ленивый, ему на всё насрать, он не вносит никакого вклада в «Motley Crue» и у него нет ни малейшего грёбаного уважения к кому-либо из нас. Мы об’единились против долбаного Винса: он стал для нас боксёрской грушей. Мы даже прикрепили его фотографию на задней стенке унитаза, чувак, чтобы, каждый раз отправляясь в уборную, мы могли помочиться на его лицо.

Но суть была в том, что, Винс никогда не опускал нас, когда покинул группу. Это мы опускали Винса. Так кто из нас был козлом (asshole)?

Я не разговаривал с Винсом три года, шесть месяцев и шесть дней после того, как он ушёл — пока не услышал, что его дочь Скайлэр впала в кому и умерла. Той ночью я позвонил ему домой. Его голос не был даже похож на Винса, которого я знал. По телефону в течение часа или более того он то рыдал, то лепетал что-то, то принимался бранить самого себя. Всё это было ужасно.

“Это против законов, мужик”, кричал он, колотя телефоном обо что-то. “Это против правил вселенной”.

Я не мог понять ни единой вещи из этого безумного разговора, кроме того факта, что парень испытывал чрезвычайную боль и, вероятно, прятался сейчас на дне бутылки. Я даже не знаю, как он смог это прежить и сумел снова стать человеком. Не думаю, что он даже помнит этот мой звонок.