— Димка, — произношу я тихо, — спасибо.

Как я хочу спать! Хватает сил лишь на то, чтобы вытащить из шкафа шерстяной клетчатый плед, ткнуться с ним к Димке под бочок. Засыпая, ощущаю странное умиротворение. Хоть недолго побыть защищенной…

Утро. Ланкович спит. Брожу по комнате, сушу голову после утреннего душа. В голову закрадываются всякие подозрения.

— Дмитрий, — спрашиваю, обнаружив, что он открыл-таки ясные очи и довольно потягивается, — Что ты здесь делаешь?

— Живу, — говорит он и глазки такие невинные-невинные.

— М-да? А где ж твоя супруга?

Он быстро мрачнеет, садится на диван и бурчит.

— В клинике.

— О-па! — удивляюсь, — она что, не вынесла прелестей общения со столь одаренной личностью?

Он что-то бормочет в ответ, мол на провокационные вопросы отвечать не намерен.

— Кстати! — с нажимом произношу я, одаривая его взглядом таким проницательным и твердым, — а каким это варварским способом ты остался Мастером? Я же все твои способности законсервировала!

— Ну… — произносит он многозначительно, и уходит на кухню.

— Какое такое "ну"?! — возмущаюсь я, идя за ним следом, — никакого «ну» быть не должно было!

Он наливает в стакан холодной воды из-под крана, очень внимательно при этом наблюдая за процессом. Как будто слежение за холодными бульками и составляет смысл его жизни.

— Ты разве не рада?

— Не переводи тему! Что ты сделал? Кто-то помог тебе снять консервацию?

— Узнаю инквизитора… — ворчит Ланкович.

Я неумолима.

— Отвечай!

— Нет, просто ты же сама объяснила мне методику построения дубль-личности. Я ей и воспользовался.

Опускаюсь на табуретку и так и остаюсь сидеть, хлопая ресницами. Проходит минуты три, прежде чем я обретаю способность двигаться. Ну и что делать с таким самородком?

— То есть, — произношу очень осторожно, поскольку продолжаю опасаться за свой разум, — ты хочешь сказать, что выстроил в моем сознании дубликат своей личности и заставил меня его преобразовывать?

— Не-а, — отвечает Ланкович, — я в своем сознании выстроил дубликат своей же личности. А потом ты его и чистила. Сохранить дубликат было просто, я и предъявлял его всем желающим, в том числе и врачам в клинике.

Смотрю на физиономию его самодовольную, и постепенно, очень медленно, до меня начинает доходить комизм данной ситуации. А вместе с ним и ярость.

— Ах, ты скотина! — ору, вскакивая на ноги, — сволочь!!! Ты притворялся! Ты даже передо мной притворялся! Делал вид, что меня не помнишь, а я из шкуры выпрыгивала! Ах, ты…

Будь у меня что тяжелое под рукой, я бы его покалечила. А так только запускаю в Ланковича сахарницей, до начала разговора мирно стоящей на кухонном столе. Дмитрий уворачивается, сахарница ударяется о стену и осыпает Ланковича с головы до ног осколками голубого стекла и сахаром. Ланкович стоит и смотрит на меня так недоуменно. Крупинки сахара налипли на волосах и ресницах, губы надулись, ресницы вздрагивают. Обиженное дитя, того и гляди расплачется. Мне становится смешно невероятно, до слез на глазах и рези в животе. Пока я истерично ржу, несчастный Ланкович поворачивается и выходит из кухни. Отсмеявшись, следую за ним. Вижу, что он стряхнул уже сахар с головы, и решительно застегивает пуговицы у ворота рубашки. Мне пока не хочется, чтобы он уходил.

— Дима, — говорю, жалобно улыбаясь, — не обижайся, солнышко, я не хотела тебя убивать, честное слово.

Стряхиваю осторожно последние крупинки сахара с его носа.

— Пойдем, я тебе кофе наварю. Нам дают на паек. Хочешь?

Пока готовлю кофе, он рассказывает. Воспользовавшись моей методикой, он смог обдурить и меня, и врачей, и Инквизицию. Из Гильдии Мастеров вышел, со службы комиссовался по состоянию здоровья. В общем, преподавал в местном университете, честно и добросовестно старался наладить семейную жизнь. Все бы хорошо, если бы не Софья…

Софья повязала голову темным платком, как бы украдкой глянула на себя в зеркало.

— Ты куда? — спросил Дмитрий.

— Помолиться.

Его супруга низко опустила голову и взяла в руки ключи, сжала их между пальцев.

— Опять? — удивился Ланкович, — ты же вчера там была?

— Этого не может быть слишком много, — тихо, но с жесткой уверенностью в голосе, ответила Софья и выскользнула за дверь.

Ланкович недоумевал. Его жена проводила в церкви слишком много времени. Он не узнавал ее. Возвращаясь домой, супруга становилась все более темной и непрозрачной. Она вела себя странно, она забросила домашнее хозяйство и мало внимания уделяла ребенку. От выполнения супружеского долга пока не отказывалась, но выполняла его, действительно, как долг. Будто крест несла по постели.

За прошедшее после свадьбы время Ланкович постепенно перестал различать, где его мысли и эмоции, а где — Сонины. И это его даже радовало. Успокаивало осознание абсолютной чистоты и прозрачности находящегося рядом человека. Ни ревности, ни подозрений.

А она становилась все более набожной. И область, отведенная Церкви, была для Дмитрия темна. Более, того область эта увеличивалась с угрожающей быстротой.

Неожиданно Ланкович осознал, что Софья растворилась во тьме целиком, осталась лишь одна мрачная туча, внешними очертаниями напоминающая его жену. И тогда он испугался. Страх заставил его отдать дочь в детский сад недельного пребывания. Соня не обратила на это внимания. Попытки сканирования ничего не дали. Попытки исправления с грохотом провалились.

Впервые Ланкович столкнулся с тем, что человек абсолютно закрыт от его воздействия, и это его оскорбило. Ощущение беспомощности не так часто посещало моего героя. Особенно угнетала мысль, что странности эти происходили не с кем-то там, посторонним, а с его ручной женой.

День шел за днем, Иришка росла в интернате и спрашивала по вечерам, когда отец забегал ее проведать, где мама. Ответить бедному Ланковичу было нечего. Обратиться к специалистам он боялся, поскольку в таком случае могла всплыть истинная причина ее помешательства. Ланкович справедливо полагал, что виноват он.

Однажды Соня пришла домой очень поздно. Тихо открыла дверь и прошла, не переобуваясь на кухню, в которой в то время орудовал Ланкович, пытаясь соорудить еду.

— Будешь ужинать? — как-то даже робко спросил Дмитрий.

Она не ответила. Села на диван, крепко сдвинув колени. Сняла с головы платок, и светлые прямые волосы частично скрыли бледное лицо.

— Дима, — произнесла Софья после продолжительного молчания, и голос ее был задумчив, — ты в Бога веришь?

Ланкович чуть не выронил из рук сковородку. Вопрос, мягко говоря, был странноват. Особенно, если учесть, что он преподает богословие, а, кроме того, некоторое время работал в СИ.

— Верю, — встревожено ответил он. В очередной раз попытался ее просканировать. И вновь не увидел ничего, кроме клубящейся тучи.

— Тогда поклянись Им, — произнесла Софья, и лицо ее было безмятежно, — что ты оставил Мастерство.

И тут Ланкович замялся. И тут он не нашелся, что сказать.

— Ну, — пробормотал он растеряно, — меня же лечили. Способностей лишиться нельзя, их можно только спрятать…

— Очень жаль, Дима, но я боюсь, что ты неисправим. И отец Виктор тоже так считает.

— Ты рассказала обо мне отцу Виктору?

— Конечно! А с кем я могла еще поделиться своим горем? И ты… ты… ты отравляешь меня!

— Но он же, — растерялся Ланкович, — он на меня донесет…

— Да! И пусть лучше у моей дочери вообще не будет отца, чем такой, как ты!

Пока Ланкович соображал, что бы это заявление могло означать, она спокойно и отрешенно подошла к кухонному столу, достала из верхнего ящика свеженаточенный собственными Димкиными руками нож с черной пластмассовой ручкой.

— Такие, как ты, — продолжила она, — считают, что могут спокойно читать в чужих душах. Это неправильно. Так не должно быть. Никто, кроме Бога, не может это делать. Инквизиция была права, когда запрещала нам жить вместе.