— Ну что же, — вещаю, обозрев присутствующих строгим, но дружелюбным, как полагается командиру, взглядом, — здравствуйте, я ваш новый начальник. А зовут меня Майя Алексеевна Дровник.

Роза Сабировна сухо кивает. Инна улыбается еще шире и говорит "очень приятно", так, что становятся видны даже белые заостренные резцы. У Семена реакция, как таковая отсутствует — видимо, он на связи с информационным полем планеты, а я отвлекаю.

Далее произношу небольшую, но пламенную речь, в которой выражаю величайшую радость по поводу предстоящей работы с такими замечательными людьми, надежду на то, что они окажут мне посильную помощь в процессе ознакомления с тонкостями внутренних расследований. А после, заметив, что реакция народа на мое появление в целом не изменилась, предлагаю сотрудникам покинуть кабинет и приступить к работе.

Коллектив с воодушевлением подчиняется моему первому указанию.

Дни идут за днями, в дела вникаю. Но, как и ожидалось, особого восторга они у меня не вызывают. Знаю, за глаза нас называют «гестапо», ну а я, стало быть, этот, Геринг, что ли? Ой, не помню. Народ и в самом деле шарахается, как бы за спиной креститься не начал. Кстати, об этом.

Это — вообще предмет моих тайных и явных страданий. Дело в том, что по природе своей я совершенно не религиозна. Ну да, служба в Инквизиции, куда занесла меня судьба, предполагает некую вовлеченность в дела церкви. Куда без этого? Но такова уж природа Мастерства, что Идея занимает в нас все целиком. Для религии как-то места в голове не остается. Нет, формально мы, конечно, христиане, и в Церковь ходим периодически. У нас тут даже на территории одна имеется, маленькая такая с луковкой, Благовещения называется.

Просто периоды великоваты. От года до трех.

А начальник мой решил это дело исправить. Понимаю: новый шеф сразу хочет произвести впечатление. Впечатать, свой облик в души людей, как сапог в свежий асфальт. Чтобы сразу и навсегда. Не пойму лишь, почему мой новый, еще покрытый свежим младенческим пухом, шеф избрал именно эту такую странную тактику.

Может, просто сфер деятельности новых не обнаружилось: А может, веяния времени? В общем, его первым и самым ярким шагом стало усиление дисциплины и внедрение элемента повышенной религиозности в поведении подвластных ему инквизиторов. Движение за единство в вере, надо полагать.

Нагнал специалистов, поставили во всех кабинетах прослушку. Кое-где и камеры. Устав внутренней службы новый опубликовал. Кто кому честь отдает, кому какой китель полагается, а кроме того — большой раздел о дисциплине в наших рядах. Последняя, как видно, хромала на обе ноги и вообще, находилась при издыхании. В противном случае, не понимаю, зачем было вводить такие жуткие меры. Список нарушений велик: опоздания на работу, задержка документов, появление в нетрезвом виде, курение в здании и т. п. За каждое — особая санкция.

Помимо этого сотрудникам вменяется еженедельное (как минимум) посещение церковной службы и… Ух, не могу удержаться, аж руки от злости дрожат. В общем, все как положено: вошел в здание, перекрестился, поклонился, сел пообедать — то же самое. Чуть что: "отче наш…". И вообще, не могу я так больше! Я к нему, идиоту этому эмалевому, подходила, разговаривала с ним, как с человеком. "Не могу, — говорю, — я этим заниматься. С души воротит и тошнит. Освободите меня от этого. Я же Мастер, черт возьми". А он как закричит, как ногами затопает, мол, что это Вы мне такое говорите, и какой пример Вы подаете, и как могли Вы, начальник отдела и человек с высшим образованием в моем присутствии чертыхнуться?

Я из его кабинета с такой скоростью вылетела, что не помню, как к себе попала.

Впрочем, это можно вытерпеть. Даже я могу, да и народ терпит. Не это страшное, а то, что надзирать за исполнением всего этого бреда кто должен Правильно, ОВР! И я на белом коне и с шашкой наперевес.

А управление, оказывается, к дисциплине не приучено. И Устав все понимают не так, и службу бдеть надлежащим образом не желают. В результате я не занимаюсь своей работой. Я бдю, расследую случаи употребления вслух нехороших слов и нарушения поста. Прихожу домой усталая, злая, слабая телом и душой. Мне снится ночами, как я вытаскиваю курильщиков из туалета, стучу по лбам опоздавших медным крестом и составляю приказы о низвержении в Геенну огненную сроком до трех месяцев.

А Юлечка, оказывается, тоже ночами не спал: думал, как бы это участь ОВР облегчить. И ведь придумал!. Решил расширить штат. Принять на службу еще двоих человек. Причем взял разнополых: мальчика и девочку, Гришу и Машу. Подобрал он этих товарищей среди свежих выпускников школы СИ. Похожи друг на друга, как два щенка ротвейлера: квадратные, тупорылые и упрямые. Вменил им весьма специфические обязанности: надзор за гауптвахтой. Сотрудники мои очень трогательно к ним относятся, зовут Кровавыми Близнецами, при приближении сматываются. Я, к стыду своему, тоже. Но с достоинством!

Следует сознаться: раньше я лучше думала о людях. А сейчас… Сколько среди нас стукачей… Впереди же всех — Антонина Григорьевна. Горгулья Неспящая. Уж она-то не пропустит опоздавшего, закурившего, забывшего перекреститься. И чуть что — сразу ко мне. Прямо-таки подружка, а заодно и внештатный сотрудник моего отдела. Порой так и тянет поделиться с ней пайком. Чтобы сожрала, сволочь, и подавилась. Морской капустой. Все равно я ее не люблю, а мне каждый месяц этой ерунды по шесть банок положено. Эх, мечты, мечты…

Всем управлением, не исключая, каюсь, и меня, горюем о Тимофееве. Мы нашли у него, усопшего, такие достоинства, которых он в сам в себе не подозревал. Он стал и добрым, и всегда готовым помочь, и сочувствующим. И даже, после некоторой заминки, профессионалом. В общем, просто душкой! И почему мы него раньше не ценили?

А еще и проверка на лояльность! Да, я забыла упомянуть об этой своей, глубоко любимой мною, функции. Ведь зачем Юлечке нашему Мастер во главе ОВР понадобился — следить и докладывать. Лично ему. Обо всяких ненужных проявлениях чувств и эмоций у подвластных ему инквизиторов. Кто недоволен начальством, кто зол, кто от работы отлынивает. Кто о суициде подумывает… Базар-то свой я фильтрую, насколько могу, но совсем шефа без информации держать не вправе. В должностной инструкции это у меня записано. Обязана я сканировать и докладывать. Ежедневно, еженедельно, ежемесячно. Еще и анализировать при этом, какое именно начальственное заявление какой отклик вызвало у бедных подопытных, а результаты анализа — шефу на стол. И чтоб не меньше пяти листов текста. Бред какой-то! Но бред узаконенный, а потому подлежащий применению.

Прокрадываюсь мимо приемной. В конец коридора к туалету иначе не пройти. Только по карнизу, а до этого я пока не дошла. Здесь же из-за двери выглядывает Мегера Григорьевна, как ее ласково называет теперь наше управление, не исключая и овээровцев, и следит. Тоже мне, следопыт Зоркий Глаз.

Думала уже, проскочу, но нет.

— Майя Алексеевна! — слышу сладкий голосок, — Вы не могли бы заглянуть ко мне на минуточку?

Попалась, которая кусалась. Это я о себе.

— Хорошо, — отвечаю, — Антонина Григорьевна, я к Вам через пару минут зайду.

И несусь галопом в туалетную комнату. Интересно, здесь камеры не поставили? И нет ли необходимости, сделав свое дело, перекреститься три раза? А то вдруг я тоже что нарушаю, нехорошо начальнику ОВР-то! Смотрю в зеркало и вижу свою перекошенную физиономию. Тренируюсь тридцать секунд, изображая на лице умиленно-внимательный взгляд. Для общения с Мегерой Григорьевной он подходит больше всего. Вздыхаю тяжко и направляюсь к приемной.

Мадам сидит уже, напряженно уставившись на дверь. Она радостно возбуждена.

— Ой, Маечка, у меня есть, что вам сказать. Вы же знаете, я всегда рада Вам помочь. У Вас так много работы, и я считаю, что каждый из нас должен оказывать Вам содействие. Вы так похудели! Побледнели! Темные круги под глазами!

Она вглядывается в мое лицо с искренним беспокойством, а я в который раз радуюсь тому, что она не Мастер. Теперь я могу убрать улыбку, от которой начало сводить скулы, и изобразить на лице что-то вроде бескрайней утомленности жизнью.