Ланкович молчит довольно-таки долгое время.

— Дима, — говорю, — я не могу тебя отпустить. Ты слишком опасен для этого. Если уж быть честной до конца, мой долг — сдать тебя в Инквизицию. Тебя и шефа. Дима, я иду против себя самой, пожалуйста, подумай.

— Лучше пристрели меня, — произносит он устало.

Я встаю, сердито пинаю его в бок.

— Ты почему такой придурок? Ты думаешь, мне хочется это делать? А Софья? Ты башкой своей больной хоть немного об этой женщине подумал?

— Майя! — отвечает мне Ланкович, и голос его звучит безнадежно, — но что ты хочешь со мною сделать? Красавчика Джо? Тоже буду сидеть как он? Руками работать?

— Дима, — отвечаю удивленно, — ты меня обижаешь, честное слово, я же не такой коновал, как ты. Меня этому учили в свое время. Курс медицины-то нам читали, и всяких других сопутствующих дисциплин. И я все же Мастер. Не гений, как некоторые, но Мастер хороший. Умственные твои способности полностью сохранятся, зацикленности на сексе тоже не будет.

— А как же твоя идейность?

— Будем считать, что она дала сбой.

— Хорошо, Майя, — наконец говорит он, — хорошо, попробуй. Но если получится что-то вроде Джо, ликвидируй без сожаления.

Я знаю, что так и поступлю, но вот не будет ли Ланкович устраивать мне мелкие пакости и крупные гадости, понять пока не могу. Хочу напоследок еще кое-что у него уточнить. Нет никакой уверенности в том, что он потом сможет мне что-либо рассказать.

— Дима, — прошу его, — ты классный Мастер, я сама не смогу пробиться, пусти меня к себе. И кстати, а где пульт от моего ошейника?

— Ах, этот! — слышу я из-под пиджака несколько не соответствующее ситуации хихиканье, — просто кусок пластика. Надо же было тебя чем-то напугать.

Молча перевариваю информацию, испытываю жутчайшее желание пнуть Ланковича еще раз. Но нельзя, он уже мой сторонник.

— Тогда второй вопрос, Дима, пока ты еще в состоянии ответить. Зачем я тебе была нужна? Почему именно я?

Тишина. Потом — неуверенный голос.

— Не знаю, может быть, отомстить?

И открывается, не дожидаясь, пока я выскажу все, что о нем думаю. Вхожу. Вижу: то, что он говорил сейчас, соответствует действительности. Видимо, моего бывшего ученика и впрямь достала ситуация, в которой он пребывает. Осматриваюсь, и тут же, не давая ему возможности передумать, начинаю чистку.

Когда я закончила, передо мною был уже другой человек. Дмитрий лежал на полу и дышал глубоко и редко. Мешок я все же сняла и теперь имела возможность созерцать его успокоенное гладкое лицо. Мне вдруг стало так грустно, как будто я собственными руками убила близкое мне существо. Не будет больше того пакостного, умного, сильного и изворотливого Мастера с преступными наклонностями, теперь на свет божий появился вполне благовоспитанный подданный Империи, отец семейства и просто хороший человек Ланкович Дмитрий Валерьевич. Человек, способности которого настолько глубоко спрятаны, что можно подумать, будто их нет.

Звонок в ближайшее отделение СИ, вызов наряда и скорой. Прибывшие местные блюстители порядка обнаруживают меня у входа на базу. Я их провожу в одно из многочисленных помещений, неизвестно зачем запланированных в свое время. Там на полу лежит помощник следователя Коровина из 4 отделения Дмитрий Ланкович. Он — в плохом состоянии, бредит. Они выносят его на воздух, сдают на руки только что подъехавшим врачам СИ. Ланковича увозят в госпиталь, меня — в четвертое отделение. Там я пишу отчет о проведенном расследовании, подписываю его, а также заявление об увольнении, и отсылаю все это по электронной почте моему шефу. Не знаю, что с ним делать, но пусть он боится: я буду мстить, и месть моя будет страшна. Я все еще Мастер Идеи, а Идея не потерпит такого слизняка среди своих служителей.

Я все еще торчу в этом округе, не хочу его называть, в котором работал Ланкович. Почему работал? Он не захотел продолжать карьеру инквизитора, вернулся к прежней своей богословской деятельности. Преподает в университете. Говорят, у него на удивление светлая голова, только до сих пор дает о себе знать перенесенная психологическая травма. Иногда случаются провалы в памяти, порой — неизвестно чем вызванный, упадок сил и депрессия. Но я верю, что он восстановится.

Он не помнит, кто я такая. Нет, он меня знает. Нас представили друг другу в госпитале. Я же, как-никак, спасла его. Спасатель заблудших инквизиторов. Но он не помнит, кем я была для него. Последний год сохранился в его памяти отрывками, а события трехгодичной давности стерлись практически полностью. Он посмотрел на меня пустым тусклым взглядом, равнодушно улыбнулся. Его приятный, с хорошей дикцией голос, звучал ровно, как будто он заранее отрепетировал слова, которые хотел мне сказать. Софья держала его за руку и счастливо улыбалась.

Я написала в отчете, что Ланкович, действуя сугубо в интересах СИ, изобрел аппарат, позволяющий контролировать процесс актуализации, и произвел эксперимент на себе. Однако психика его не выдержала, он разбил аппарат и заболел. Потом я его нашла, и отправила в госпиталь. Вспоминаю отчет и удивляюсь, насколько правдивым он получился.

Не хочу больше беспокоить своего бывшего ученика. Просто иногда хожу в парк посмотреть из-за кустов, как он прогуливается там с коляской. Жена его счастлива. Они, действительно, успели пожениться с Софьей, и все время проводят вместе. Наверное, он любит ее.

Кстати, он заметил меня, прячущуюся за деревом, заметил и бросил в мою сторону такой знакомый, такой ехидный, такой насмешливый взгляд. Потом наклонился к коляске, поправил там что-то, и, спокойно ее покачивая, пошел дальше, и взгляд его вновь был безмятежен. А может, мне просто показалось?

Руки чешутся, голова гудит. Сумасшедшие идеи не дают покоя. Даже неловко признаваться, до того соскучилась я по работе. Неловко потому, что еще недавно готова была распрощаться с моей несчастной душой за две недели отпуска. И вот, сижу здесь, в маленькой пропахшей мышами гостинице пятнадцатый день. Газеты прочитаны, знакомые навещены, посетители всевозможных злачных заведений имели честь наблюдать мою кислую физиономию уже несколько раз. Я устала. Устала от безделья. А почему? Этот педофил, и не ругательство, а факт, мой шеф, не cсоизволил переслать своему «любимому» подчиненному, то есть мне, копию приказа об увольнении. А без нее меня на другую работу не возьмут, потому что не принято у нас в государстве верить на слово бывшим инквизиторам — слишком уж редко последние уходят со службы добровольно. Потому я все еще числюсь в отпуске. И руки чешутся, и с непривычки пустая голова гудит и просит новостей.

И вот, решение принято.

Собираю вещи. Иду на вокзал, нахожу поезд, он стоит у перрона, как будто ждет именно меня, показываю бригадиру удостоверение. В любом случае удостоверение СИ заменяет талон на поездку. Бригадир, немолодой седоватый мужчина с нервно подергивающейся левой щекой, глядит с подозрением и боязнью и провожает меня в одно из зарезервированных для СИ купе. Шторы цвета древесной коры, на столе — пачка овсяного печенья. Трогательно. Жаль будет покинуть СИ. Да и не просто жаль. Я хотела быть инквизитором с раннего детства, еще с тех пор, когда задатки Мастера во мне даже не начали формироваться. Полкласса нашего в школе об этом мечтали. А реализовалась вот я одна.

Впрочем, не пропаду.

Пью чай с лимоном, думаю о судьбе. Но не своей. Мысли в голову лезут торжественные и глупые — о том, а не хлопнуть ли мне многоуважаемого начальника? Нет у него, драгоценного, против меня достаточного иммунитета. Скажу: сдохни, сволочь, с достаточной уверенностью в голосе, он и слетит… с копыт… Ловлю себя на том, что мысли у меня для Мастера не слишком-то лояльные, но списываю это на то, что он вынуждает меня выбрать меньшее зло. А зло, как его не выбирай, в свою противоположность не превратится.