Сейчас руки старой женщины лежали на коленях в непривычной неподвижности. Голову она держала высоко, и только чуть склоняла к плечу, прислушиваясь к разговору. Девушка остановилась перед ней, не решаясь нарушить глубокой задумчивости Матери, и тогда Мафра заговорила сама:

– Доброго дня, дитя-бабочка. С добром ты ушла и с добром приходишь, да будет тверда твоя поступь на неровной дороге, да полнятся твои руки добрыми трудами, твое сердце – теплом, разум – мыслями, что послужат к добру.

Турсла упала на колени. Прозвучало не обычное приветствие! Такое… так приветствовали тех дочерей клана, кто понес наконец дитя. Но… как же…

Мафра подняла руку, вытянула ее перед собой. Турсла поспешила поцеловать ее длинные, истончившиеся от старости пальцы.

– Мать клана, я не… не такова, как ты меня встретила, – торопливо проговорила она.

– Ты наполнена, – сказала Мафра. – Наполнена не той жизнью, что со временем отделится от тебя, чтобы существовать самой по себе. Но в тебе теперь живет нечто, что выйдет наружу в должный срок. И если будет так, то лишь по воле Вольта или той Силы, что стояла за ним, когда он выводил наш народ из дикости. Да будет с тобой как с несущей жизнь. Пусть оповестят об этом Дом и клан. И какой числят тебя свои, такой да пребудешь ты среди всего народа.

– Но, Мать клана, если в моем теле нет понятной им жизни и я не принесу в свой срок плода, в котором нуждаются Дом и клан, что они подумают обо мне? Что скажут о той, которая обманула Дом и клан?

– Здесь нет обмана. Тебе дана задача, в тебе поселилась Сила, чтобы ее исполнить, что и приведет к развилке дорог, о которой я тебе говорила: в ту сторону… – ее рука указала направо, – или в эту. – Она махнула налево. – Далее этого выбора пути мое предвидение молчит. Но я думаю, ты выберешь мудро. Паура! – Она повысила голос, и женщина, приблизившись, встала перед ней на колени, как и Турсла.

– Паура, вот Турсла, дочь бабочки, наполнилась, о чем, согласно обычаю, надобно известить Дом и клан.

– Но она… она не сделала выбора, не танцевала под луной! – возмутилась Паура.

– Ее отослала прочь моя мудрость, Паура. Ты оспариваешь ее? – холодно вопросила Мафра. – Она ушла в ночь с моего благословения. Она искала – и волей Вольта обрела – то, что открыло мне прозрение. И вернулась наполненной. Я распознала это дарованной мне Вольтом Силой и теперь возвещаю об этом.

Паура снова открыла рот, словно хотела заспорить, но промолчала. Мать сказала свое слово, сказала, что Турсла наполнена. Никто не посмел бы оспорить ее прови́дения. Паура покорно склонила голову и поцеловала протянутую ей руку. Отступая, она не сводила глаз с Турслы, и девушка чувствовала, что, склоняясь внешне перед суждением Мафры, она упрямо таила в душе сомнения.

– Мать клана, – быстро заговорила девушка, как только уверилась, что Паура уже не расслышит ее шепота. – Я не знаю, чего от меня ждут.

– Вот что я скажу тебе, дитя-бабочка. Скоро явится призванный Уннанной – не голосом и не посланием, а самим ее призывом. Его кровь откликнется на призыв и удержит его, как петля силков. Но то, для чего его призовут… – Голос Мафры изменился. – Это в конечном счете смерть. Если на землю перед святилищем Вольта прольется кровь, она возопиет громким голосом. И ее зов навлечет на нас огонь и сталь из внешнего мира. Народ Тора погибнет, Торовы топи станут пустым и про́клятым местом.

Мы числим своих детей плодами, принадлежащими всем – и никому в отдельности. Не так во внешнем мире. Там они живут не кланами Домов, а малыми семьями. Ребенок в беде взывает только к двоим – к той, что дала ему жизнь, и к тому, кто наполнил ее при выборе. Нас дивит и пугает такой отказ от поддерживающих нас уз – но они все так живут.

Но этот непохожий на наш обычай дарует им иные узы, непонятные нам. Воистину удивительны те узы. Того, кто поднимет руку на дитя и его мать и на того, кто ее наполнил, преследуют со свирепостью вак-ящера. Тот, кого призовет для своих целей Уннанна, – сын, пожалуй, самого опасного для нас во внешнем мире человека. Я страшусь за наш народ, дочь бабочки. Правда, что нас становится меньше: детей, рождающихся после выбора, можно перечесть по пальцам одной руки. Но это наша печаль и, быть может, воля самой жизни. Принести сюда новую кровь… нет.

– При чем же здесь я, Мать клана? – спросила Турсла. – Ты что же, хочешь, чтобы я выступила против Уннанны? И кто, хотя бы ты и назвала меня наполненной, прислушается к моим словам? Теперь она – Мать клана, и, когда ты больше не ходишь на лунный танец, будет первой.

– Это так. Нет, я ничего от тебя не требую, дочь бабочки. Когда придет тебе время делать, что должно, ты узнаешь сама, ведь это знание живет в тебе. Теперь дай мне руки.

Мафра подставила ей обе ладони, и Турсла положила на них свои. И снова, как с Ксактол, в ней воспрянула жизнь, всколыхнулись Силы, ищущие себе применения, хотя она не знала еще, на чем их испытать.

– Так… – шепотом, словно доверяла ей секрет, проговорила Мафра. – Я с твоего рождения знала, что ты нездешняя, но это воистину удивительно.

– Почему это выпало мне, Мать клана? – вслух высказала давнюю обиду Турсла.

– Почему происходит многое – без видимых нам причин или корней? Потому что мы – часть большого узора и должны сыграть в нем свою роль.

– И она так сказала…

– Она? Ах, подумай о ней, представь ее в мыслях, дитя-бабочка, – жадно попросила Мафра. И приказала: – Дай мне увидеть ее твоими глазами!

Турсла послушно вообразила песчаный столб и ту, что вылепилась из него.

– Ты и вправду наполнена, дитя-бабочка, – спустя долгую минуту выдохнула Мафра. – Наполнена таким знанием, к которому, быть может, только ты одна в целом мире и сумеешь подступиться. Хотела бы я поговорить с тобой об этом и о твоем учении, но нельзя. Не мне брать больше, чем мне было дано. Не делись этим, дочь бабочки, даже если будет в тебе такое желание. Корзина, сплетенная для цветов локвуса, как бы искусно ее ни сплели, не удержит воду – ее наливают в обожженный глиняный кувшин. Теперь иди отдохни. И живи, как живут наполненные, пока не поймешь, что настало время.

Она отпустила Турслу, и та ушла в свою часть дома – малую выгородку, которую получила, когда ее признали уже девушкой, а не ребенком. Она задвинула тростниковую циновку, отгородилась от других и присела на двойную подушку, чтобы поразмыслить.

Слово Мафры не только освободит ее от лунного танца, но и скоро положит конец выходкам, наподобие недавней выходки Аффрика, со стороны всех мужчин Дома. Освободят ее и от некоторых работ. Единственное затруднение, с которым она столкнется на первых порах, – что ей теперь нельзя будет в одиночку покидать обжитой остров. Наполненных постоянно стерегли – ради их же безопасности.

Она провела ладонями по своему стройному телу. Скоро ли заметят, что ее чрево и не думает набухать? У женщин острый глаз на такие дела, ведь рождение – их великая тайна и они ревниво ее хранят. Может быть, подложить что-то под платье? А еще у наполненных часто возникает склонность к необычной пище, желание изменить привычки. Не выдумать ли для себя что-то в этом роде?

Все равно рано или поздно ее разоблачат. И что тогда? Она не помнила, чтобы кто-нибудь из женщин-торов лгал в таком деле. Такая ложь ударит по самым корням их древних верований. Никакое наказание за такое не будет слишком суровым. Зачем Мафра это сделала?

Турсла не сомневалась: торы не примут мысли, что наполниться можно и знанием. Но Мафра… Ведь не она, Турсла, возвестила об этом – это слово Матери клана. Это она открыто попрала обычай, лишь бы дать Турсле время подготовиться к делу, на которое намекнула лишь исподволь.

И еще это кровавое Собрание. Турсла глубоко вздохнула. Если она правильно угадала мысль Мафры, это тоже станет великим нарушением обычая. Принести в жертву человека? Такие жертвы никогда не приносились Вольту, убийство человека грозит обрушить гибель на болота и народ Тора. Что может сделать здесь она?