На дальнем конце стола, где другие пирующие, казалось, немного потеснились, чтобы дать им место, сидели двое. Брикса всмотрелась, и у нее перехватило дыхание.

То ужасное, уродливое создание, что повелевало птицами… Нет, оно не было полным ее подобием. Тело у него было более округлым, больше напоминало женское, хотя и его покрывали не одежды, а перья. И еще самоцветный пояс. И широкое, сверкающее драгоценными камнями ожерелье. Но не было сомнений, что эта гостья одного рода с хозяйкой Пустыни.

Рядом с ней пристроился один из Жабьего племени – только этот близко, почти кощунственно близко напоминал… человека? Бриксе стало дурно при этой мысли, но отвести взгляд она, как ни старалась, не сумела.

В Жабьих глазах сверкала ненависть, и легко угадывалось, что хотя с виду это существо принято здесь как гость, но между ним и другими гостями нет ни дружбы, ни приязни.

Никто из пирующих не обращал внимания на Бриксу. Ни одна пара глаз не взглянула на нее с удивлением, даже не задержалась, отмечая присутствие чужой. С какой целью ее перенесли сюда, девушка не знала. Но…

Она уже не стояла перед хозяйским троном в бессильной неподвижности. Миг изумления – и она, силой или волей приславшего ее сюда, уже повисла в воздухе над пирующими, так что и зал, и гости в нем были видны ей как на ладони.

Хозяйский трон, по обычаю всех замков в Долинах, стоял лицом к двери с тяжелыми двойными створками. Теперь эта дверь с грохотом, на миг заглушившим отзвук голосов, не просто распахнулась – слетела с петель и ударилась о стену. Вслед за громовым ударом в зал ворвался шум бушевавшей снаружи летней грозы.

В широком проеме (в такие ворота легко прошел бы построенный в колонну отряд воинов) стоял один человек. Он, как и хозяин зала, был одет не для пира, а в кольчугу и шлем. А ниспадавший с его плеч плащ струился складками, отброшенный за спину для боя на мечах.

Но меч, хотя и был при нем, оставался пока в ножнах, и руки пришельца были пусты. Никакого оружия, если не считать оружием обнаженную ненависть. И Брикса, едва не назвавшая Марбоном хозяина зала, сейчас была почти уверена, что не ошиблась бы, дав это имя новому гостю.

Тот не сразу вошел в зал – задержался, словно ожидал приглашения или хотя бы признания от человека во главе стола. Он молча ждал, озирая собравшихся, а за спиной у него собиралась свита.

Пришелец словно стоял в толпе детей. В сравнении с теми, что сгрудились у него за спиной и по сторонам, он казался великаном. И все же на детей они походили только ростом, а выглядели зрелыми и, пожалуй, даже необычайно древними существами.

Тела их не были телами карликов – стройные, хорошо сложенные. Непокрытыми оставались лишь их маленькие ладони и лица с тонкими чертами. Тела же скрывались под кольчужными доспехами, словно сложенными из перламутровых пластинок. И шлемы их, если не были гигантскими ракушками, то верно передавали их форму.

– Привет тебе, родич…

Напряженное молчание, опустившееся вслед за грохотом двери, нарушил хозяин замка. Он чуть улыбнулся, но в изгибе улыбающихся губ крылась издевка.

Человек в дверях взглянул ему в глаза. Этот не улыбался, а тонкие морщины у его ноздрей и губ говорили, что он с великим трудом сдерживает себя. И ни шагу в зал он не сделал.

– Ты не дал знать, что почтишь нас своим присутствием, – продолжал владетель. – Однако в Катале всегда есть место родным…

– Такое же место, как в Ан-Яке? – впервые нарушил молчание пришелец. Говорил он тихо, но усилие, каким он сдерживал гнев, странным образом передалось Бриксе.

– Удивительный вопрос, родич. Что ты хочешь сказать? Не случилось ли какой беды с тобой и твоим водяным народцем?

Стоявший в дверях засмеялся:

– Верный вопрос, Элдор. Не случилось ли беды, спрашиваешь ты? А зачем спрашиваешь? С твоими-то глазами и ушами, читающими в шуме ветра, слушающими голоса трав, и птиц, и всех, кто доносит слухи или передает истину, ты и сам знаешь о случившемся.

Хозяин покачал головой:

– Ты приписываешь мне большие Силы, Зарстор. Обладай я хотя бы долей таковых, мне не пришлось бы спрашивать у людей…

– Так зачем спрашиваешь? – перебил Зарстор. – Беда – да, мы повстречались с бедой. Из тех бед, что происходят от дурных желаний, от игры с Силами, которые ослепляют прикоснувшегося. Мне не сравниться с тобой в дальнозоркости, Элдор, но и я слышал о неких призывах, о сделках и сговорах, о шевелении в странных местах. Мне говорили о Проклятии…

И снова, едва он произнес это слово, пала тишина – та тишина, что звучит грознее боевого клича. Никто не шевелился. Казалось, каждого здесь мгновенно сковал мороз.

Молчание нарушила женщина в белых самоцветах:

– Ты говоришь в гневе, владетель Зарстор, а ведь необдуманного слова не взять назад.

Впервые пришелец оторвал взгляд от Элдора, коснулся им женщины и тут же снова перевел на хозяина, словно были у него причины не спускать с него глаз.

Он ответил почтительно, но, отвечая, больше не смотрел на женщину.

– Да, милостивая, я разгневан. Но бывает, что человека прогневит правда и гневом он вооружается против несправедливости и коварного зла. Мои друзья тоже не обделены силами. На меня и на Ан-Як наложено Проклятие – я готов присягнуть в том даже на твоем алтаре под полной луной.

Тогда женщина повернулась к Элдору и взглянула на него в упор:

– Здесь прозвучали слова о Проклятии, направленном против этого владетеля и его земли. На такие слова должен быть дан ответ.

Элдор улыбнулся шире:

– Не утруждай себя, милостивая. Разве то, что стоит между родичами, касается не их одних?

Теперь в разговор вмешался юноша в шлеме со вздыбленным конем. Его темные брови в тени причудливого шлема сошлись к переносице.

– Верно, владетель Элдор, обычай говорит, что в споре родичей может возвысить голос лишь присягнувший им на верность вассал. Но Проклятие – не шутка, чтобы оставить его без внимания. С тех пор как мы собрались здесь, я спрашивал себя, отчего кое-кто из нас впервые удостоился приглашения. – Он кивком указал на подобия Жабы и птицы на дальнем конце стола.

Среди гостей прошел тихий ропот, в котором Бриксе послышалось в основном согласие. Но ни птица-женщина, ни Жаба – если их черты вообще способны были выражать чувства – не выказали ни удивления, ни недовольства.

За расходящимся по залу ропотом прозвучал голос зеленовласой женщины – легкий и нежный, как ветер в речных камышах.

– Владетель Элдор, не приличествует гостье говорить такие слова, но если в этой земле Сила встала против Силы, благоразумнее забыть об отсутствии должной вежливости и ответить…

– Хорошо ты сказала, госпожа Лалана: не пристало спрашивать хозяина, почему он устроил свой пир так, а не иначе. Но коль скоро речь начистоту – что ж, надо мной нет никакой Тени, чтобы скрывать свои дела, прошлые и будущие. – К самоуверенности Элдора прибавилась еще и надменность. – Верно, что среди нас, населяющих Арвон, ширится раскол, и в первую очередь потому, что никто не возвысит голоса, вопрошая о его причине. Мы не одной крови и принадлежим к разным народам, но ведь долгое время мы умудрялись жить рядом в мире…

Женщина с белыми самоцветами поднялась. В ее спокойствии Брикса почувствовала скрытый упрек говорившему. Женщина подняла руку к груди, шевельнула пальцами – уследить за их сложным движением Брикса не сумела. Но от этого движения в воздухе между ними чудом загорелся и остался пылать белый знак.

Впрочем, он недолго оставался белым – чистой белизны летнего полнолуния. Он тут же начал менять цвет, словно в него просачивалась чернота и, разъедая ее, кровь. Знак налился розовым, потемнел, но его очертания оставались прежними и различались отчетливо.

И вот он уже багровый. А переменам еще не конец: темнеет, темнеет – и вот уже все цвета изгнаны черным, а потом сам знак стал корчиться, словно эта перемена отдалась мукой в живом, чувствительном к боли существе.