Она снова поднялась на ноги и легко затанцевала – под музыку, звучавшую лишь в ее душе. Смысл всего этого оставался еще скрыт от нее, хотя девушка знала, что берет свое по праву рождения – свое орудие и оружие.

Наконец ее сестра смолкла, и Турсла, распростершись на песке, ощутила, как наполнявшая ее жизненная Сила вытекает капля за каплей, уступая место так жадно схваченному знанию.

– Песчаная сестра, ты много дала мне. Зачем? Я не могу презреть пути Вольта и править здесь.

– Этого и не нужно. Ты сама увидишь, чем можешь послужить этим людям. Давай им то, в чем они нуждаются, но не открывай себя, не проявляй власти. Давай лишь то, что можно отдать незаметно. Придет время, когда отданное тобой заронит зерно нового, и тогда, о младшая сестра, дари от всей полноты сердца!

Та, что отзывалась на имя Ксактол и чей истинный облик и род Турсла угадывала лишь смутно (и лишь в мыслях), поднялась. Она принялась вращаться, раскручивалась все быстрей и быстрей, пока движение не размыло ее фигуру. То, что было создано из песка, обратилось в песок. Турсла закрыла лицо ладонями, спасая глаза от выброшенных песчаным столбом песчинок.

Песок под ногами у нее поехал, она упала ничком. Она устала, она так устала! Дай мне теперь сон без сновидений, обратилась она к кому-то, постижимому не более, чем истинный облик Ксактол. И песок вокруг Турслы взметнулся, накрыл ее как бы легким мягким одеялом из паутинного шелка и погрузил в сон без видений, как она и просила.

Разбудило ее тепло полуденного солнца. Она села, песок струйками хлынул с плеч. Краски сновидений вернулись – яркая зелень пруда, красноватый отлив песка. Но прошлая ночь не была сном. Не могла быть. Турсла зачерпнула ладонью песок и дала ему просочиться между пальцами. Он был таким мелким, как пыль или пепел, – нисколько не царапал песчинками.

Она отряхнулась и встала на колени у пруда, потревожив зеркальную гладь, чтобы смыть песок с рук и лица, чтобы обрызгать водой все тело. Дул ровный ветер, и Турсла, надев сброшенное платье, пошла дальше, за окаймлявшие пруд скалы.

Так она вышла к морю и впервые взглянула на часть мира, известную ей только по рассказам. Ее заворожила игра разбивающихся о берег и убегающих пеной волн. Турсла решилась шагнуть на выглаженный прибоем песок. Усилившийся ветер трепал ей одежду и волосы. Она раскинула руки навстречу этому ветру, свободному от болотных испарений.

Хорошо было стоять на просторе. Турсла села на песок, следила за волнами и тихо напевала песню без слов, не пробуждавшую никакого отклика, а сливавшуюся с музыкой моря и ветра.

Увидев на песке ракушки, она с восторженным удивлением принялась их собирать. Такие одинаковые и такие разные! – разглядывая вблизи, она видела, что каждая хоть немного отличается от себе подобных. Как и ее родичи – в каждом и в каждой есть что-то свое, принадлежащее лишь ему или ей.

Наконец она неохотно отвернулась от моря, обратившись лицом к Торовым болотам. Солнце уже склонялось к западу. Турсла впервые задумалась, не ищут ли ее и что ей сказать, вернувшись, чем прикрыть случившееся.

Она выпустила из рук собранные ракушки. Не надо никому видеть, что она побывала в запретных местах. Но почему бы ей не вернуться сюда позже? Установленный в древние времена закон Вольта напрямик не запрещал видеть море.

Торопливо возвращаясь по тропинке к родному острову, Турсла почувствовала, что ей тесно в болотах. На ходу она нарвала листьев, служивших для окраски тканей, и порадовалась своей удаче: ей попались несколько корфилов – редкого растения, дававшего алый цвет, – такие ткани чаще всего отдавали в святилище Вольта и высоко ценили.

Пробираясь по западной дороге, она подобрала подол, сложив в него свою богатую добычу. Но дойти до дома Келва не успела – ее перехватили на подходе.

– Итак, сестра-бабочка, ты вернулась к нам. Что же твои крылышки так скоро устали, ночная гуляка?

Турсла замерла. Меньше всего ей хотелось сейчас столкнуться с Аффриком. Он, опираясь на копье, с насмешкой разглядывал ее. Его пояс был украшен бахромой из зубов вак-ящеров – свидетельство отваги и искусства, ведь не каждый решался охотиться на этих огромных ящериц.

– Доброго тебе дня, Аффрик. – Она не вложила тепла в свое приветствие. Он ведь первый нарушил обычай, что само по себе внушало большую тревогу.

– День-то добрый, – передразнил он. – А какова была ночь, сестра-бабочка? Другие танцевали под луной.

Она едва не вздрогнула от изумления. Чтобы мужчина, имеющий голос в Собрании торов, говорил о призыве, да еще с такой, как она, еще не избравшей мужчину перед лицом Вольта!

Он рассмеялся:

– Не мечи в меня копья из глаз, сестра-бабочка. Лишь с дочерьми Вольта – с истинными дочерьми – язык мужчины связан обычаем. – Он подступил к ней на шаг. – Нет, ты этой ночью не искала луны, так чего же ты искала, сестра-бабочка?

Его губы кривила нехорошая усмешка.

Она не стала отвечать. Ответ на такое только унизил бы ее в глазах клана. А их слушали, хотя и издалека. В словах и повадке Аффрика было прямое оскорбление.

Турсла отвернулась и пошла дальше. Она была уверена, что он не посмеет ее удерживать. Он и не стал. Но одно то, что он прилюдно обратился к ней таким образом, внушало страх. К тому же никто из слышавших не остановил обидчика. Оскорбление казалось умышленным, словно было подстроено нарочно. Она крепче сжала подол с листьями. Зачем?.. Никто не заслонил ей двери, и она вошла в дом Келва с высоко поднятой головой, с прямой спиной шагнула из света дня в полумрак.

– Вернулась, стало быть, наконец-то. – Паура, хранительница кладовых и глаза Мафры, встретила ее кислым взглядом. – Что такое тебе пришло в голову собирать ночью? Ночью, когда долг ждал тебя в другом месте!

Турсла вытряхнула листья на циновку.

– Ты вправду думаешь, Паура, что мой танец был бы достоин Сияющей? – бесстрастно спросила она.

– О чем ты говоришь? Ты женщина, ты стала взрослой. Твой долг – вынашивать детей… если сумеешь.

– Если сумею – ты сама это сказала, малая мать. Но разве мне всю жизнь не твердили иное? Что я не настоящее дитя торов и, будучи отчасти чужой, не должна давать жизнь младенцу?

– Нас стало так мало… – начала Паура.

– Что клан готов принять даже нечистых? Но это против обычая, Паура. А если уж нарушать обычай, это делается открыто, перед святилищем Вольта, с одобрения всего народа.

– Если нас станет слишком мало, – возразила Паура, – некому будет возвысить голос за Вольта. Нужно что-то менять, хотя бы и обычай. Предстоит Собрание. Великое Собрание. Это уже решено.

Известие потрясло Турслу. Великое Собрание, о котором говорила Паура, созывалось в последний раз много лет назад, когда торы на время допустили чужеземцев в свою твердыню. Это тогда здесь побывал пленником военачальник из запредельных стран – вместе с той, кто, как шептались, стала избранницей Кориса. От этого не случилось большой беды, кроме того, что, по слухам, как они тогда закрыли болота, так теперь закрылся от них внешний мир. И все же люди спорили, верно ли они тогда поступили.

Детей и вправду с каждым годом рождалось все меньше. Турсла слышала, что Мафра и еще кто-то из Матерей кланов ломали голову над причинами. Возможно, их род и в самом деле одряхлел, слишком долго выбирая супругов среди своих, кровь их стала жидкой и устала творить новую жизнь. Так что ее и в самом деле могли насильно подчинить этой цели. Ведь только силой можно было принудить Турслу сделать выбор – ни один из мужчин-торов не смотрел на нее благосклонно. И сейчас, незаметно для себя прикрывая ладонью грудь, она меньше прежнего ощущала себя дочерью Вольта.

– Твое тело, бабочка, – продолжала Паура, устремив на нее взгляд, в котором Турсле почудилось коварство и что-то похожее на ненависть, – рождено Тором и вполне может послужить целям Вольта. Подумай об этом.

Турсла поспешно повернулась к алькову, принадлежавшему Мафре. Мать клана редко теперь покидала свою личную нишу. Ее искусные руки возмещали отсутствие зрения, так что она и без глаз умела послужить народу, изготавливая маленькие горшочки под обжиг или прядя нити более гладкие, чем мог сплести любой из членов ее Дома.