— Ты на что-то натолкнулась — у тебя что-то есть, — без эмоций заметил Кеогх, — но чтобы это ни было, мне думается, не мне не по нраву.

— Я хочу, чтобы ты возненавидел. Я хочу, чтобы ты сражался с этим. У тебя один из чудеснейших умов, которые я когда-либо знала, Кеогх, и я хочу, чтобы ты продумал всевозможные доводы против. И на каждый довод я найду контрдовод, и тогда мы будем знать, что нам делать.

— Тебе лучше продолжить, — с неохотой произнес он.

— У меня с Вебером этим утром состоялся ожесточенный спор, — вдруг выпалила она.

— С этим че… когда? — он бросил взгляд на часы. — Еще рано.

— Около трех или четырех, наверное. В его комнате. Я отправилась к нему и разбудила.

— Послушай, не смей делать подобных вещей с Вебером!

— Я посмела. В общем, он уехал.

Он поднялся, и редкие пятна гнева загорелись на его щеках. Он сделал вдох, выдох и снова сел.

— Тебе лучше все рассказать.

— В библиотеке, — начала она, — есть книга по генетике. И в ней упоминается об экспериментах над бельгийскими кроликами. Самки были оплодотворены не спермой, а каким-то соляным или щелочным физиологическим раствором.

— Я помню о чем-то таком. — Он привык к ее манере кругами подходить к чему-то важному. Она строила ступени диалога не как рабочий, а как архитектор. Иногда она подносила порции своего строительного материала и складывала их подле строения. Если она и делала так, то значит материал был нужен и пойдет в ход.

Он ждал.

— Самки родили маленьких крольчат и все они оказались также женскими особями. Самое интересное то, что они были практически идентичны друг другу и матери. Рисунок сетчатки глаза был так схож, что даже экспертов можно обмануть их фотографиями. „Невозможная похожесть“ — вот, что сказал один из них. И я разбудила доктора Вебера, чтобы рассказать ему.

— А он сказал тебе, что читал эту книгу.

— Он ее написал, — кротко сообщила она. — И тогда я ему сказала, что если он смог такое сделать с бельгийскими кроликами, он может сделать то же-она кивнула на свою большую постель, — с ним. Затем она помолчала, пока Кеогх отвергал эту идею, потом нашел, что она застряла в голове, подобно занозе, обратил на нее свой мысленный взор, попытался стряхнуть ее прочь, снова, — и не смог, тогда медленно приблизил ее, перевернул, покрутил так и эдак.

— Взять одно из этих… этих созданий, похожих на яйцеклетку, — заставить его расти…

— Тебе не нужно заставлять его расти. Оно само отчаянно хочет расти. У тебя их тысячи. И с каждым часом на сотни больше.

— Боже мой!

— Эта мысль пришла мне в голову, когда доктор Рэтберн предложил операцию. В одно мгновение, подобно чуду. Если ты кого-нибудь любишь, — посмотрела она на спящего, — чудеса происходят. Надо лишь хотеть, чтобы они происходили. — Она посмотрела на него так пронзительно, что он отодвинулся назад в своем кресле.

— Я могу иметь все, стоит только захотеть — и все, что мне необходимо-хотя бы возможность. Нам лишь надо ее реализовать. Вот почему я отправилась к доку Веберу этим утром. Попросить его.

— Он сказал — невозможно.

— Сперва. Через полчаса или около того заявил, что вероятность один шанс к миллиарду или триллиону… но понимаешь, как только он это произнес, то тем самым подтвердил, что возможно!

— И что ты тогда сделала?

— Позволила ему попробовать.

— И значит, поэтому он уехал?

— Да.

— Ты сошла с ума, — он сказал это прежде, чем смог остановиться. Она, казалось, вовсе этому не возмутилась. Она сидела и хладнокровно ждала.

— Послушай, — сказал наконец Кеогх, — Вебер сказал, что эти деформированные — э-э, — создания были похож и на оплодотворенную яйцеклетку. Он никогда не говорил, что это именно так. Он мог бы сказать-что ж, я сделаю за него-что это не оплодотворенные яйцеклетки.

— Но он действительно сказал, что это так — так или иначе, некоторые из них, а в особенности те, что достигли легких — очень похожи. А как близко нужно тебе получить, прежде чем вообще бы нельзя различить?

— Этого не может быть. Просто не может.

— Вебер сказал то же самое. И я спросила, а пробовал ли он когда-нибудь?

— Ладно, ладно! Ничего не выйдет, но лишь для того, чтобы продолжить сей глупый спор, предположим, что ты получишь нечто и оно будет расти. Но нужно питание, должна поддерживаться определенная температура, какое-то количество кислоты или щелочи может убить его… Невозможно что-то такое разместить во дворе.

— Подобное сделано — у одной коровы взяты яйцеклетки и пересажены в другую и получены телята. В Австралии есть один человек, который предполагает выращивать племенной скот от слабых коров таким образом.

— Ты выполнила свое домашнее задание.

— О, еще не все. Доктор Кэррел из Нью-Джерси смог сохранить живую ткань цыпленка в течении пяти месяцев — и утвердил, что может и неограниченно — в питательном растворе, в термостате у себя в лаборатории. И она растет, Кеогх! Она так растет, что ему время от времени приходится срезать ее.

— Сумасшествие! Просто безумие. — пробурчал он. — И что ты думаешь получить, если один из этих монстров дойдет до срока?

— Мы доведем до срока тысячи, — спокойно сказала она. — И один из них будем — им.

Она неожиданно наклонилась вперед, и даже голос ее пресекся. На ее лице проступила какая-то неудержимость, то же и в голосе, и хотя он звучал по-прежнему тихо, это поколебало его:

— Его плоть, его скелет, его тело, будут выращены заново. Его волосы, Кеогх. Его отпечатки пальцев. Его-глаза. Его-его сущность!

— Я не могу… — Кеогх встряхнулся словно взмокшая спаниель, но ничего не изменилось, он по-прежнему был здесь, как и она, постель, спящий и эта ужасающая, невообразимо чудовищная, ошибочная идея.

И тогда она улыбнулась, протянула свою руку и дотронулась до него. Поразительно, но это была материнская улыбка, теплая и ласкающая, с материнской любовью, защищающим прикосновением, голос ее был полон любви.

— Кеогх, если не получиться, то не получится, несмотря на все, что мы сделаем. И тогда ты будешь прав, Я же думаю, что получится. Я этого хочу. Разве ты не хочешь того, чего я желаю?

Ему пришлось улыбнуться, и она улыбнулась в ответ.

— Ты просто молодой дьявол, — страстно выпалил он. — Заставляешь меня бегать туда-сюда. Почему ты хочешь, чтобы я возражал?

— Я — не хочу, — ответила она, — но если ты будешь мне возражать, то увидишь такие проблемы, что, никто кроме тебя даже и предугадать не сможет, и как только мы их обдумаем, то будем готовы, разве не ясно? Я буду бороться с тобой, Кеогх, — сказала она, переместив свою, странной светлой ауры, нежность в сторону спокойной, убежденной, неумолимой решимости, — я буду бороться с тобой, поднимать и тащить, покупать и продавать, и убивать, если придется, но я собираюсь вернуть его. И знаешь что, Кеогх?

— Что?

Она сделала жест, который заключил в себе его, комнату, замок, земли и все другие замки и земли, псевдонимы, корабли и поезда, заводы и банки, горы, поля и шахты, конторы и тысячи тысяч людей, все вместе взятое, бывшее Уайками:

— Я всегда знала, что все это есть, — произнесла она, — и поняла, что все принадлежит мне. Но иногда задумывалась, а для чего же это все. Теперь я знаю. Теперь — знаю.

Он чувствовал рот на своем рте и тяжесть на животе. Такое впечатление, словно его кости куда-то исчезли: тошнота, полная неподвижность, как будто тело стало куском расплывшегося при нагреве жира.

Рот на его рте, чей-то вес на его животе, глоток воздуха, такой желанный, но слишком теплый и влажный. Он отчаянно нуждался в нем, и ему показалось, что где-то внутри есть запас сил, чтобы собраться с ними в легких и попытаться отбросить его назад, но слабость так ужала предпринятое усилие, что все вылилось лишь в булькающий вздох.

И снова — рот в его рте и вес на животе, и еще один вздох. Он попытался повернуть свою голову, но кто-то держал его за нос. Он выдохнул такой необходимый, но неудовлетворительный воздух и вместо него слегка вдохнул сам. И сразу же закашлялся — воздух был слишком сочен, чист, слишком хорош. Он закашлялся, как и всякий после хорошего глотка крепкого ячменного виски, — свежий воздух жег легкие.