(L) Истина соединения мыслей не есть изобретение человеческое: она только дознана людьми и замечена для того, чтобы можно было ей учиться и учить, сама же в себе она есть вечный закон природы, свыше установленный. Как тот, кто повествует по порядку времени о различных событиях, ничего в сем порядке не изобретает сам; кто говорит о местоположении известных стран, о свойствах каких-либо животных, растений и камней, о звездах и их движении, ничего не говорит такого, что было бы измышлено им самим или изобретено другими; равным образом,[71] кто говорит: "Если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее", говорит самую правду, но сия правда не от него зависит, а он показывает только, что это правда. <…>

(LII) Посему иное дело — знать правила соединения мыслей, иное — знать самую истину мыслей. Первые учат нас только тому, что следует из данного положения, что не следует и что противоречит ему. "Если он оратор, то — человек" — здесь последняя мысль следует из первой, "если он человек, то — оратор" — здесь не следует; "если он человек, то — существо четвероногое" — здесь противоречит. Во всех подобных случаях оценивается одна связь мыслей или их соединение между собою. Что же касается до самой истины в мыслях, то при сем должно обращать внимание уже на самые мысли, а не на соединение их, нужное только при заключениях: если мысли верны и очевидны, то от них получают свою достоверность и другие, менее известные, если только правильно соединяются или выводятся из них. Некоторые, научившись правилам соединения мыслей, тщеславятся тем настолько,[72] как бы научились истине самих мыслей, а некоторые, зная одни истины мыслей, жалуются на себя, что не знают правил истинного соединения мыслей. Сия жалоба напрасна: по-моему, лучше твердо знать, что есть воскресение мертвых, нежели — что если воскресения мертвых нет, то и Христос не воскрес. <…>

(LIV) Такое же точно достоинство имеют и правила, посредством которых научаемся рассуждать о предмете с разных сторон и в разных отношениях, каковые правила известны под именем красноречия. …Правила витийства, кои хотя употребляются к раскрытию и истинных и ложных предметов, несмотря на то, сами по себе истинны, поколику способствуют либо знать что-либо, либо веровать чему-нибудь, и поколику руководствуют к убеждению сердца в том, чего оно должно желать или отвращаться. — Люди… сии правила… не изобрели….[73]

(LV) Правила красноречия образуют более дар слова, нежели способность мышления; правила же заключения, определения и разделения образуют более ум. Впрочем, научившись тем и другим, не должно думать о себе, как некоторые думают, мечтая, будто они постигли чрез то самую тайну блаженной жизни, — это заблуждение. Познание сих правил не столько важно, как представляют его некоторые: ибо часто случается, что люди скорее понимают самые предметы, для уразумения которых преподаются правила, нежели запутанные уроки о правилах. Например, если б кто, желая преподать правила ходить, говорил: не должно поднимать второй ноги прежде, нежели будет поставлена первая, которая была поднята, далее подробно описал бы, как должно двигать верхними и нижними частями колен, такой учитель говорил бы правду, ибо иначе, как он говорит, нельзя и ходить, но люди, делая все это и без учения, скорее ходят, нежели замечают, что делается ими при хождении, нежели понимают, когда им говорят о том. Те же, которые не могут ходить и собственным опытом поверить преподаваемых им правил, еще менее нуждаются в оных. Подобным образом, остроумные люди весьма часто видят неверность какого-либо умозаключения скорее, нежели понимают правила самого умозаключения, тупые же, если не видят первого, тем менее разумеют силу последних. Вообще, о сих правилах должно сказать, что они чаще доставляют нам удовольствие, способствуя представлять истину в различных видах, картинным образом, нежели чтобы способствовали нам много при нашем исследовании и рассуждении об истине; в пользу их можно прибавить разве еще то, что они придают уму нашему большую опытность и делают его оборотливее; но эта польза достигается совершенно только тогда, если они не делают ума нашего злохитрым и надменным, то есть если те, которые научились им, не обманывают других, умея представить ложь за истину, и не тщеславятся пред кроткими и тихими людьми тем, якобы они знают и постигли нечто важное. <…>

(LVII) Но кто, полюбя все сии науки, только тщеславился бы познанием их пред неопытными, а не старался бы исследовать, отчего именно те из них истинны, которые он нашел действительно истинными, отчего другие не только истинны, но и неизменяемы; кто, от образа предметов чувственных восходя к душе человеческой, познал бы, что и она есть существо изменяемое — бывает образованна и необразованна, л несмотря на то, занимает среднее место между истиною неизменяемою, которая выше ее, и всеми прочими предметами, которые изменяемы и ниже ее, кто, говорю, познал бы все это, но не обращал своих познаний к славе и любви единого Бога — Творца всяческих, такой человек достоин имени только ученого человека, но отнюдь не мудреца.

(LVIII) Посему юношам, приверженным к наукам, юношам даровитым, имеющим страх Божий и взыскующим блаженной жизни, весьма полезно, по моему мнению, предложить следующее наставление: не должно без всякого исследования увлекаться никаким учением, преподаваемым вне Церкви Христовой, и вверяться ему как руководству к достижению блаженной жизни; напротив, всегда должно предварительно рассудить о нем со всем вниманием и осторожностью. Если в числе наук, изобретенных людьми, найдутся нестройные и разногласные между собою — по различию духа и намерения изобретавших оные, и сомнительные — по подозрению в заблуждении самих изобретателей, особенно если в сии науки привходит явное или тайное сообщение с демонами, посредством известных магических знаков, как бы некоторых диавольских условий и договоров; то все такие науки должны быть отвергаемы и презираемы без милосердия. Не должно заниматься и теми из них, которые не слишком нужны и служат только для одного удовольствия; науки и постановления человеческие, относящиеся к общежитию по необходимым потребностям настоящей жизни, не должны быть пренебрегаемы. Что же касается до прочих наук языческих, то они, по моему мнению, вовсе бесполезны, исключая из сего только историю, повествующую о предметах прошедшего или настоящего времени, некоторые искусства, основанные на опыте и благоразумной догадливости и полезные для тела, и науку рассуждать (логику) и счислять. Но и в этих даже науках, а особенно имеющих предметом своим одно чувственное, находящееся во времени и пространстве, должно держаться известного правила: ничего лишнего (neguid nimis)! <…>

(LX) Если так называемые философы, особенно платоники64, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и сообразное с нашей религией, то такого учения мы должны требовать от них, как от незаконных владетелей, а не бояться его. …Науки языческие заключают в себе не одни только пустые и суеверные вымыслы, предлагают не одно тяжелое бремя бесполезного труда, чего должен отвращаться и убегать каждый из нас, оставляющий общества языческие и последующий Христу, — но содержат в себе и благородные познания, весьма благоприятные пользе истины, содержат и некоторые правила нравственные весьма благопотребные, и не малое число истин, относящихся к почитанию единого Бога. Все сие, лучшее в учении язычников, есть как бы серебро и золото, не сотворенное ими самими, а только ископанное, так сказать, в рудниках Божественного, всеисполняющего Провидения, есть драгоценность, злоупотребляемая ими на служение демонам, которую, однако, христианин, мысленно чуждаясь опасного в других случаях сообщения с язычниками, должен исторгать у них для пользы Евангелия. Позволительно христианину заимствовать и обращать в свою пользу самые даже одежды язычников, то есть постановления их, полезные в общежитии, от которого мы в настоящей жизни отложиться не можем. <…>