Книга 1. (XXV)… плоть противоборствует духу также не по ненависти, а по несчастной привычке, которая, будучи занята от родителей вместе с бытием, обращается потом через повторение в натуру. <…>
(XLI)… вера, надежда и любовь составляют основание как всякого истинного знания вообще, так в особенности науки изъяснения Священного Писания. <…>
Книга 2. (IX)… для уразумения воли Божией (в Писании. — В.Б.), предписывающей, чего мы должны желать и чего удаляться, прежде всего нужно иметь страх Божий (Ис. 11, 3). Сей страх необходимо возбуждает в нас мысли о нашей смертности и самой смерти; смиряя плоть нашу, он пригвождает как бы к древу крестному всякое кичение гордости нашей. Потом должно соделаться кроткими посредством духа благочестия, не противоречить Божественному Писанию, понятно ли оно, когда обличает наши пороки, или (в других случаях) непонятно — так, что нам казалось бы, будто мы сами можем лучше рассуждать и лучше преподать правила. Должно думать и верить всегда, что все, заключающееся в Писании, хотя иногда темное для нас, лучше и вернее всех мудрований наших.
(X) За сими двумя степенями — Страха Божия и Благочестия — следует третья, именно степень знания, о которой я предположил говорить особенно. Ибо сей-то степени и должен домогаться всякий, изучающий Писание, ничего так не ища в нем, как следующих двух Заповедей: должно любить Бога для Бога и ближнего также для Бога; должно любить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением, а ближнего — как самого себя, т. е. чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, относилась потом к Богу. …Всякий, обращаясь к Писанию по необходимости прежде всего, по указанию его находит в себе привязанность к настоящему миру, т. е. к временным благам его, а вместе с сим видит себя далеким от той любви к Богу и ближнему, которой требует Слово Божие. После того дух Страха, напоминающий о суде Божием, и дух Благочестия, побуждающий верить и повиноваться учению Писания, заставляют человека плакать о самом себе. Ибо спасительный дух ведения естественно располагает к скорбным чувствам, а не к тщеславию. Но, чтобы не быть жертвою отчаяния, человек в сие время посредством неусыпных молитв испрашивает себе утешение в Божественной помощи и поставляется на четвертой степени, которая есть степень Силы или крепости, где алчет и жаждет праведности. В сем расположении сердца человек оставляет всякое смертоносное наслаждение преходящими благами: отвратив от них взор свой, он обращается к любви вечных благ, т. е. неизменяемого единства в Троице.
(XI) Как скоро он, по возможности, узрит сию Троицу, как бы в некоей дали лучезарно сияющую, и вместе[70] почувствует, что по слабости своего зрения он не может объять оного света, то старается очистить душу свою, недовольную на себя за желание недостойных предметов и еще мятущуюся нечистыми помыслами, и действительно очищает ее на пятой степени, то есть в Совете милосердия. Здесь он уже со всем усердием упражняет себя в любви к ближнему и совершенствуется в ней. Далее — полный надежды и крепкий силами, достигнув того, что бывает в состоянии любить своего врага, он восходит на шестую степень — чистоты сердца, где очищает у себя самое внутреннее око, способное видеть Бога столько, сколько могут видеть Его все, по возможности умирающие миру сему51. Ибо Бога потолику можно видеть, поколику мы умираем миру, и потолику нельзя видеть, поколику живем для мира. Таким образом, по мере удаления от мира, видение света вечного начинает казаться более знакомым, и не только удобосносным, но и приятным, хотя сей свет видим бывает все еще только гадательно и как бы сквозь тусклое стекло, ибо человек вообще ходит здесь более в вере, нежели в видении, поелику мы пришельцы в сей жизни, и жительство наше — на небесах (Фил. 3, 20). Ищущий мудрости на шестой степени так очищает око сердца своего, что не предпочитает истине и даже не равняет с нею самого ближнего своего, а следовательно, не равняет и себя самого, поелику не равняет того, кого любит как самого себя. В сем состоянии человека можно почитать уже святым, если он столько добр и чист по сердцу своему, что не уклоняется от истины — ни из человекоугодия, ни из желания избегать невыгод настоящей жизни. И такой только сын Церкви достигает Мудрости, которая составляет седьмую, и последнюю, степень и которою он наслаждается в тишине и мире. Таким образом, начало мудрости есть страх Господень, потому что достигают мудрости не иначе, как начиная с сего страха и проходя через все прочие степени.
(XII) Но обратимся к третьей степени, ибо мы о ней предположили здесь особенно рассуждать и говорить… первое правило в сем святом деле (изучении Писания. — В.Б.)… предварительно узнать сии книги, если еще не разумением, по крайней мере, памятью — затвердив их через чтение… Потом надобно со всем тщанием и ревностию углубляться в познание того, о чем ясно говорят они… все, относящееся к вере и нравам… слово Божие предлагает ясным образом. Наконец, ознакомившись сколько-нибудь теснее с самим языком Божественного Писания, должно приступить к открытию и рассмотрению того, что в нем темно, — объясняя невразумительные выражения вразумительными, неизвестные мысли — известными. В сем отношении очень много помогает память, недостаток которой никак не могут заменить представленные здесь правилах..>
(XV) Всякое сочинение бывает непонятно от двух причин: или от совершенной неизвестности некоторых слов, или от обоюдности значения их…
(XVI) Знание языков есть лучшее средство к уразумению неизвестных, хотя и собственных слов. Людям, знающим язык латинский, для которых и решился я писать сии правила, кроме собственного языка, нужно для большего уразумения Божественного Писания знать еще два других языка — еврейский и греческий: это для того, чтобы в случае какого-либо сомнения при столь различных между собою латинских переводах всякий мог сам прибегать к подлинникам. <…>
(XVII)… одно простое сличение многих переводов легко помогает объяснить многие темные места Писания. <…>
(XXIII) Если в Писании останавливают читателя какие-либо переносные, неизвестные ему знаки, то для уразумения их нужно знание частью языков, а частью самих предметов, ими означаемых…
(XXIV) Если мы не знаем свойства самих предметов, на пример известных животных, камней, трав и других вещей, употребляемых в Священном Писании по какому-либо сходству их с предметами высшими и духовными, — то от сего по необходимости бывают для нас темными и все те фигуральные речения Писания, в которых о них упоминается. Но как, напротив (скажем, для примера), делается для нас ясною мысль Спасителя, повелевающего нам быть мудрыми, подобно змеям (Мат. 19, 16): когда мы знаем о змие, что он для сохранения головы своей уступает нападающим на него все тело свое, или, пользуясь теснотою своей пещеры, сбрасывает с себя прежнюю кожу свою и таким образом получает новые силы! Сие повеление Господа явно означает то, что мы должны, во-первых, для сохранения главы нашей, которая есть Христос, предавать на жертву врагам тело свое, не щадить его, если сохранение сего тела ведет нас к удалению от Бога и, так сказать, убивает в нас веру христианскую, во-вторых, подражая мудрости змия в последнем отношении, должны совлекать, по слову Апостола, ветхого человека и облекаться в нового (Еф. 4, 24), то есть посредством тесноты и скорбей, как учит сам Господь. "Внидите, — говорит он, — тесными вратами" (Мат. 7, 13). Таким образом, как полезно знать свойства змия для уразумения многих несобственных речений Писания, в которых о нем упоминается, так, напротив, неизвестность свойств некоторых других животных, приводимых Писанием по некоторому сходству их с предметами высшими, очень часто затрудняет читателя. Нужно также знать свойства камней, трав и вообще растений. Знание, например, карбункула, светящегося во тьме, способствует разъяснению темных мест Писания, в которых о нем для какого-либо подобия упоминается, а незнание берилла и алмаза немало иногда препятствует разумению читателя. Под именем оливковой ветви, принесенной голубицею в ковчег (Быт. 8, 11), мы обыкновенно разумеем постоянный мир не по чему другому, как по известности, что оливковое масло при надлежащей бережливости не скоро портится, а самое дерево постоянно зелено. Многие, не зная иссопа, какую силу имеет он очищать легкие или, как сказывают, проникать сквозь самые камни своими корнями, и смотря на одно то, что он трава малая и низкая, не могут понять, почему сказано: "Окропи меня иссопом, и буду чист" (Пс. 50, 9). <…>
