Сначала она была убеждена, что он просто богатый избалованный молодой человек, привыкший поступать так, как ему заблагорассудится. Но, прислушиваясь к его разговорам с другими гостями, она поняла, что он обеспечен немногим лучше ее самой. Он старался выбраться из нужды, в которой неожиданно оказался. Его брат Джек, которого все называли Мотом, хотя и не в лицо, обманул доверие Чарльза, проиграв за одну карточную игру все, что оставалось от постепенно скудеющего состояния Рэмси.

Лорд Рэмси должен был возбуждать жалость, но этого не происходило. Он не казался ни подавленным, ни побитым. Лорд Рэмси не сдался. Он словно расцвел, столкнувшись, по его собственному определению, с вызовом, брошенным ему судьбой. Его неунывающий характер, искрометный юмор проявлялись в каждом слове, каждом жесте.

В отличие от принца, переложившего на плечи королевы и страны свои астрономические долги, накопленные в процессе переустройства Павильона, Чарльз Рэмси уехал за океан устанавливать деловые связи. Добившись этого, он старался теперь создать себе репутацию делового человека среди людей своего круга, взиравших на него с нескрываемым удивлением и впадавших в шок при мысли о понесенных им убытках и о том, что, если бы не милость божия, они тоже могли бы обеднеть. Им было трудно, осознала Пруденс, понять эмоциональную реакцию Рэмси, и в результате лишь немногие всерьез относились к его новой затее.

Да, этим вечером Рэмси произвел на нее благоприятное впечатление. Она была полна решимости отказать ему в обаянии, но он все же был обаятельным. Странно, но эта его способность смеяться, подшучивать над ней, ходить как ни в чем ни бывало в костюме, словно специально предназначенном для того, чтобы привлекать всеобщее внимание, казалась ей замечательной. Все то, что вначале раздражало ее, теперь она находила притягательным.

Ее отношение к нему изменилось. Она не могла не вспомнить тот день, когда этот джентльмен сыграл с ней довольно злую шутку, выдав себя за массажиста бань Махомеда. Тогда его голос и прикосновения заворожили ее, как завораживала сейчас способность бороться. Пруденс не хотела быть завороженной. Она считала, что слишком легко увлекается.

Мысленно она тряхнула головой. Нет, она не хотела поддаваться его чарам. Это было слишком опасно. Увлекшись мужчиной, подпав под его чары, она утрачивала способность рассуждать здраво.

Мужчины ушли покурить и обменяться мнениями о скачках, а женщины перешли в овальный салон поболтать о мужчинах, детях, прическах, модах.

– Гостиная для дам сейчас перекрашивается и устилается новыми коврами, – объяснила леди Хертфорд со снисходительным видом человека, которому это доподлинно известно. – Стены будут карминно-красными, ковер – двух разных оттенков зеленого с ромбовидным рисунком. У Бейли и Сондерса в Лондоне заказали султанскую софу с шелковой зеленой в полоску обивкой. Шторы и портьеры будут ей в тон.

Пруденс пришло в голову, что какими бы благами ни пользовалась в данное время леди Хертфорд в качестве четвертой признанной любовницы принца, положение ее было очень ненадежным. Любовницу можно сменить так же легко, как надоевшее убранство комнаты. Эту суровую истину следовало запомнить.

– Что такое султанская софа? – прошептала она, обращаясь к Грейс.

– Оттоманка в турецком стиле. – Грейс еще больше понизила голос и, состроив гримаску, шепнула. – Это род мебели, которая больше подходит для сералей.

Она намекала на сходство Павильона с гаремом, которое уже высмеивали в лондонских газетах самые язвительные политические карикатуристы. Пруденс не смогла скрыть своего потрясения.

– Грейс! – выдохнула она. Дружелюбно взяв Пруденс за руку, Грейс повела ее прочь от кучки женщин, столпившихся у двери, через которую они только что вошли, и рассматривающих замечательные китайские панно на стенах.

Грейс вздохнула.

– Вообще-то как художник я не могу отрицать, что подобный декор имеет определенное очарование, но все же мне больше по душе строгая красота греческих и римских форм. Обилие китайских вещиц в сочетании с турецкими и индийскими элементами в архитектуре павильона, на мой взгляд, подавляет. А вам это нравится?

Чувствуя себя гораздо непринужденнее теперь, когда речь зашла о необычном вкусе принца в отношении архитектурных деталей, а не о его столь же необычном образе жизни, Пруденс ответила:

– Вам это, наверное, покажется странным, но мне нравится. Я как будто переношусь в дальние страны. Достаточно посмотреть вокруг – и забываешь, что ты находишься в Англии, забываешь обо всем, что с ней связано.

– А у вас есть причины хотеть что-то забыть? – Вопрос Грейс прозвучал так, будто она не придавала ему значения, взгляд ее блуждал по сторонам.

Прояви она больше интереса, Пруденс лучше следила бы за своими словами, но так как она считала, что любое ее замечание будет вскоре забыто, то и ответила чистосердечно:

– А разве не у всех нас они есть? – И голос ее при этом прозвучал слишком печально.

Грейс повернулась и посмотрела на нее, приподняв брови. Пруденс прикусила язык, но было поздно.

– Думаю, что у всех, – признала Грейс. – Интересно, доверяете ли вы мне настолько, чтобы открыть свои?

Пруденс с трудом выдержала ее взгляд.

– В этой связи, – продолжала Грейс, еще больше встревожив Пруденс, – у меня есть одно предложение. Согласитесь ли вы ответить на один мой вопрос, если я отвечу на все ваши о моем девере?

Пруденс вспыхнула.

– А почему вы считаете, что у меня вообще есть вопросы, касающиеся лорда Рэмси?

– Но, дорогая моя, во время обеда я через стол наблюдала за выражением вашего лица. Я знаю, что вопросы роятся у вас в голове. Разве вам не хочется узнать побольше о том, каким образом Чарльз по вине брата потерял все свое состояние? И разве вас не мучает любопытство в отношении его сестры, которая после этого вышла замуж за моего брата? Возможно, вы уже знаете о путешествии Чарльза и его планах повторно нажить состояние? Пруденс огорчилась, узнав, что по ее лицу можно без труда догадаться, о чем она думает. Она не могла отрицать, что ее и в самом деле мучает любопытство, помня, однако, при этом, что за его удовлетворение придется платить.

– И что же это за вопрос, на который я должна вам ответить?

– Вы должны рассказать мне о вашей первой встрече с Чарльзом и Рупертом. Я уверена, что в ней было что-то необычное, но ни Чарльз, ни Руперт не хотят говорить мне ни слова.

У Пруденс не было особого желания выкладывать такого рода подробности человеку, с которым она только что познакомилась. Она натянуто улыбнулась.

– Я вынуждена отклонить ваше любезное предложение. С моей стороны было бы несправедливо соглашаться на подобный обмен, потому что мне в сущности нечего вам рассказать.

Грейс внимательно изучала ее.

– Вы не умеете лгать, мисс Стэнхоуп. Неужели правда так ужасна? Вы лишь укрепили меня в намерении добраться до подоплеки всей истории. Конечно, я разочарована. Если вы не хотите заключить со мной соглашение, мне придется, используя самые дьявольские свои методы, выведать все у моего мужа. Вы действительно уверены, что не хотите получить ответы?

Пруденс сжала губы, размышляя. Грейс могла рассказать ей то, чего не расскажет никто другой. Искушение было велико. Но в конце концов она покачала головой. Она не могла рассказать о тех скандальных обстоятельствах, при которых состоялась ее первая встреча с Легкомысленным Рэмси, о том, как он прикасался к ней, прикасался весьма интимным образом.

– Ваша цена слишком высока, – прошептала она и, высвободив руку, отошла от Грейс.

В ту же минуту та догнала ее и, снова взяв за руку, недоверчиво уставилась в лицо. Потом, обведя взглядом комнату, горячо зашептала:

– Чарльз ведь не обесчестил вас? Если он это сделал, я… – Она сжала кулаки, – я… О, я не знаю, что сделаю.

Ее беспокойство было непритворным, а готовность вступить в сражение столь горячей, что Пруденс не могла не рассмеяться.