Тимоти выглядел необычайно подавленным на обратном пути в пансион миссис Харрис. Его хмурый вид был под стать небу, затянутому серыми облаками. «Солнечный человек», как Пруденс привыкла называть его про себя, был чернее тучи, и она решила, что не имеет смысла заводить сейчас с ним разговор о проводившейся каждые две недели ассамблее, про которую ей напомнила Грейс. Тиму явно было сейчас не до музыки и танцев.

Да и она сама тоже не испытывала никакого желания веселиться. Голова у нее раскалывалась, на душе было тоскливо и, в довершение всего, опять разболелись спина и шея. В попытке снять напряжение она осторожно потянула шею, сначала в одну сторону, затем в другую. Облегчение, которое принес ей ее массажист только сегодня утром, казалось сейчас чем-то невероятно далеким.

Вновь и вновь обращалась она мысленно к своему разговору с Рэмси, не в силах выбросить из головы его слова.

«Мне хотелось узнать, на что я способен, – сказал он ей, – проверить себя на прочность, испытать не только себя, но и свою душу…»

Нет никаких сомнений, подумала она, что он всегда идет только вперед. Достойное восхищения качество – стремление идти вперед навстречу неизвестности. На такое способны не многие. Большинство людей предпочитают ничего не менять в своей жизни, продолжая держаться за Известное и привычное, каким бы тоскливым и безнадежным оно ни было. Пруденс обхватила себя руками за плечи, сожалея, что не он идет сейчас рядом с ней вверх по склону холма. Впереди ее ждал, вне всякого сомнения, ничем не примечательный вечер, который она проведет, как обычно, за разговором или игрой в карты с Тимом. Неловко повернув голову, она услышала хруст у основания шеи. Будь с ней рядом сейчас Чарльз Рэмси, он, несомненно, сумел бы избавить ее от боли.

Желание ее было, конечно, бессмысленным. Ведь они с ним только что распрощались. Но как же ей хотелось, чтобы он был сейчас здесь!

В конце улицы Пруденс остановилась и посмотрела вниз. Брайтон весь сверкал в угасающем свете дня. Воды Ла-Манша отливали серебром и бронзой. Однако вдали все уже начало тонуть во мраке.

Тимоти, шедший на шаг впереди нее, тоже остановился и обернулся. В лицо ему ударил луч заходящего солнца, мгновенно окрасив его кожу в цвет золота. Его волосы казались золотыми нитями, а ресниц, бровей и лица словно коснулись пальцы Мидаса. И этот прекрасный, как ангел, мужчина приехал в Брайтон с единственной целью – быть рядом с ней. У Пруденс перехватило на миг дыхание при этой мысли, вызвавшей в ней те самые чувства, которые она пыталась подавить в себе весь день.

– Пенни за твои мысли, – сказал Тимоти небрежным тоном и, достав из кармана монету, подбросил ее в воздух, где она, попав в луч солнечного света, засверкала, как золото.

Пруденс поймала монету. Это оказался не пенс, а серебряный шестипенсовик. Большинство невест в Англии клали его в свою туфлю на счастье накануне свадьбы. Но ей, подумала Пруденс, союз с этим стоящим рядом с ней мужчиной сулил не шестипенсовики в туфлях, а позор и скандал.

Он подошел к ней, и на его лицо упала тень. Пруденс пожалела, что загородила ему солнце, превращавшее его в настоящего красавца. Как бы ни сложились в дальнейшем их отношения, ей не хотелось, даже на миг, лишать его красоту блеска.

Он взял в свои ладони ее руку, в которой был зажат шестипенсовик.

– О чем ты думаешь, Пру? У тебя на лице такое странное выражение.

Вечер был необычайно душным и жарким, и ладони Тима казались слишком горячими. Она не могла отрицать, что ее влечет к нему, и однако его откровенное стремление к близости с ней отравляло ей всякое удовольствие от общения с ним. Она уронила шестипенсовик ему в ладонь, и он тут же отпустил ее руку, боясь, как бы монета не проскользнула у него между пальцами. Нахмурив брови, он подбросил монету в воздух, поймал ее и вновь подбросил.

– Так ты не скажешь мне, Пру, что тебя гнетет?

В попытке скрыть смущение, которое вызвал в ней вопрос Тима, Пруденс шагнула на тянущуюся вдоль Нью-Стайна узкую полосу травы, тем самым побудив кузена последовать за ней. На зелень все еще падали косые лучи заходящего солнца, но очень скоро тени, отбрасываемые зданиями отелей и домами на западной стороне улицы, должны были окончательно поглотить свет.

– Я думала, что всему на свете когда-нибудь приходит конец, – с трудом выдавила из себя Пруденс. Наконец-то она это сказала! Оказывается, у нее тоже было достаточно храбрости, чтобы испытать себя, узнать, на что она способна. Рывком она повернулась к Тимоти, горя нетерпением увидеть его реакцию.

Тим, только что в очередной раз подбросивший вверх шестипенсовик, упустил его, и монета упала в траву. Однако он не стал наклоняться и искать ее. Взгляд его был прикован к лицу Пруденс.

– Конец?

– Да. – Ей очень хотелось, чтобы он ее понял. Она заглянула в самую глубину его небесно-голубых глаз, мысленно приказывая ему понять принятое ею решение и смириться с ним. – Да, – повторила она, – всему когда-нибудь приходит конец. Яркому солнечному дню, горестям и болезням, несбыточным мечтам и бессмысленным надеждам.

Тимоти поднял руку, стремясь, очевидно, заслониться от слишком яркого света или, может, для того, чтобы остановить поток ее слов.

Пруденс безжалостно продолжала:

– А теперь, дорогой кузен, настал конец моему пребыванию в твоем доме.

Он схватил ее за руку, словно надеясь таким образом заставить замолчать.

– Нет!

Печаль и сознание огромной потери теснили ей грудь, мешая дышать. На мгновение она почувствовала головокружение, и ее голос упал до шепота:

– Я не могу остаться. Думаю, ты понимаешь почему.

Дрожащей рукой он прикрыл глаза, чтобы не видеть умоляющего выражения на ее лице, вообще ничего не видеть.

– Я не могу потерять тебя, Пру. Особенно сейчас. Мысль об этом слишком ужасна, я не в силах ее вынести. Постарайся понять. Я слишком много потерял в последнее время. Никогда и ни в ком я не нуждался так, как сейчас в тебе.

Пруденс вдруг стало жарко – невыносимо жарко и тесно – в своем легком летнем платье. Дул легкий бриз, но его было явно недостаточно, чтобы охладить ее пылающую кожу. Она была вся мокрая от пота, и волосы прилипли у нее сзади к шее. Взгляд ее упал на Ла-Манш, который простирался внизу, зеленый и холодный, насколько мог охватить взор. Ее вдруг охватило страстное желание ринуться вниз, прочь от жара слов Тимоти, прочь от жара его взгляда, от тяжелого липкого жара его желания, и, погрузившись в воды океана, вернуть утраченное ощущение чистоты и прохлады.

Слова Тима терзали Пруденс, и, глядя на Удлиняющиеся с каждым мгновением тени, она чувствовала, что ее решимость тает. Слезы подступили к глазам, и Пру поспешно отвернулась, не желая, чтобы он их видел. Ей нельзя проявлять слабость. Она должна быть мужественной, должна идти вперед, в неизвестность, каким бы мучительным ни был каждый шаг.

– Ради всего, что мне дорого: ради моей кузины и племянниц, ради того, чтобы ты сохранил все, что есть в тебе светлого, доброго и чистого, Тим, я должна найти другое место, которое могла бы назвать домом.

Он понимал, что она права. И она видела, что он это понимает. Над верхней губой у него выступили капельки пота. Но он не хотел смотреть правде в лицо. Тряхнув головой, он убрал дрожащей рукой упавшую на лоб прядь волос й устремил взгляд на заходящее солнце.

– Я не желаю об этом говорить. Я приехал сюда с единственной целью – забыть о всем том, что причиняет мне боль. – Он резко повернулся и зашагал к пансиону, словно вопрос на этом был исчерпан.

Пруденс увидела, как он взбежал по ступеням на крыльцо и скрылся в доме.

Она медленно последовала за ним. Ноги у нее будто налились свинцом, и каждый шаг давался ей с огромным трудом.

Войдя, она не увидела в холле ни Тима, ни миссис Мур, но по лестнице торопливо спускались миссис Харрис и двое ее постояльцев. Все трое были одеты для выхода и выглядели великолепно.