Она избегала его взгляда. Тихо и вежливо, но с явным намеком на то, что с ним она разговаривать не желает, Пруденс ответила:

– Слишком много между нами осталось недосказанного, сэр, и светской болтовней не заполнить эту брешь.

Она собиралась снова отвернуться, но он удержал ее внимание, тихонько сказав:

– Вы имеете в виду недосказанное порицание и невысказанное извинение?

Она наконец встретилась с ним взглядом своих очень голубых в тот момент глаз.

– Да, нам еще предстоит с этим разобраться, – горячо продолжал он. – Но думаю, вы согласитесь со мной, что сейчас для этого не время и не место.

Губы Пруденс изогнулись, подбородок приподнялся.

– Но я не соглашусь. Извинение не может быть не ко времени. – И она снова отвернулась от него.

Они сидели настолько близко друг к другу, что их рукава соприкасались, объединенные обоюдным напряжением и разъединенные стеной взаимного непонимания и обид.

Раздосадованный тем, что Пруденс сначала сделала ему выговор за его плохие манеры, а теперь наказывала его, разговаривая с Понсонби, Чарльз решил, что не допустит, чтобы последнее слово осталось за ней. Когда Пруденс положила себе на колени салфетку, он незаметно смахнул ее, а потом наклонился будто бы для того, чтобы поднять салфетку с пола.

– Прощу прощения, – излишне подчеркнуто сказал он.

Пруденс повернулась как раз в тот момент, когда он выпрямлялся, и они едва не стукнулись лбами.

– Я правда прошу прощения, – повторил он с чувством.

От удивления она ослабила самоконтроль, и барьер, воздвигнутый между ними ее взглядом и удерживающий его на расстоянии, рухнул. На короткий миг ему показалось, что он может прочесть ее мысли. Она была довольна, что он извинился. Благодаря этому он понравился ей больше. Дыхание у нее участилось. Ресницы опустились недостаточно быстро и не успели скрыть то, что отражалось в глазах. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из гостей обратит внимание на необычный для него приступ раскаяния и начнет задавать вопросы, он протянул ей салфетку со словами:

– Это ваша?

Она нахмурилась, посмотрела себе на колени, потом снова подняла глаза. Во взгляде проскользнул оттенок недоуменного разочарования.

– Да, спасибо, – пробормотала она и возобновила разговор с Понсонби, который, как опасался Чарльз, мог превратно истолковать ее намерения.

Разочарованный Чарльз сам заговорил с кем-то из гостей, однако на протяжении всего обеда, желая удостовериться, что до нее дошел смысл его последней фразы, и стремясь помешать Понсонби зайти слишком далеко, он продолжал вежливо извиняться перед мисс Стэнхоуп то за один шутовской промах, то за другой.

Когда подали жаворонков, запеченных в тесте, ветчину в соусе «мадера», телячью требуху по-провансальски и филе вальдшнепа и гости на русский манер стали передавать блюда друг другу, у Чарльза появилась масса возможностей то и дело вклиниваться в разговор Пруденс с Понсонби.

– Прошу прощения, не положить ли вам чего-нибудь?.. Могу я соблазнить вас вот этим блюдом?.. Простите, что перебиваю вас, но рыба выглядит очень аппетитной.

Время от времени он задевал ее плечом и тут же выпаливал:

– Прошу прощения. – Или: – Простите мою неловкость.

Толкнув ее под локоть, отчего она невольно высыпала себе в тарелку полную ложку горошка, он со смехом сказал:

– Я не собирался огорошить вас своими извинениями.

Каждый раз, когда такое происходило, их взгляды встречались, и каждый раз он надеялся, что она поймет скрытый подтекст его извинений. Ее глаза говорили, что она все понимает, но поджатые губы свидетельствовали, что она не желает идти на примирение. Она не хотела развеселиться и каждый раз возвращалась к разговору с плосколицым Понсонби. Все это не могло не удручать Чарльза.

Похоже, решил он, ему следует заняться делом, а не тратить время, пытаясь добиться расположения молодой леди, которая была несклонна прощать его. Рэмси прекратил свое фиглярство с извинениями и принялся расхваливать товары, которые собирался продать, каждому, кто соглашался его слушать. Собственно говоря, только ради этого он и принял приглашение на обед, поэтому-то и вырядился в индийский наряд. В конце концов, вокруг него сидели потенциальные покупатели товаров, в которые он вложил немалые средства.

Он как раз поздравлял себя с удачей, заручившись согласием четырех гостей прийти и посмотреть привезенные им сокровища, когда его внимание привлек голос мисс Стэнхоуп, напряженно зашипевшей на Понсонби:

– Сэр, у этой вилки очень острые зубцы. Мне очень жаль, но я испытываю искушение оставить на вас парочку шрамов, чтобы убедить вас в серьезности моего недовольства положением вашей руки.

Обернувшись, Чарльз мгновенно оценил ситуацию. Понсонби под прикрытием скатерти положил свою жирную руку на изящное бедро мисс Стэнхоуп. Над толстыми, как сосиски, пальцами нависла вилка, угрожая проткнуть их насквозь.

Чарльз не мог остаться в стороне от этой увлекательной маленькой драмы. С изумительным хладнокровием создав впечатление полной случайности, он задел плечом плечо мисс Стэнхоуп.

Понсонби издал вопль, сразу привлекший к нему внимание всех сидевших за столом, но быстро оборвавшийся в силу того, что две толстых надколотых сосиски были засунуты в рот, который начал энергично их сосать.

– Я искренне, от всей души извиняюсь, – тихо, так, чтобы только мисс Стэнхоуп могла его услышать, сказал Чарльз.

Положив вилку, Пруденс повернулась к нему и впервые за все это время улыбнулась без всякой сдержанности. Более того, ему показалось, что она вот-вот расхохочется. Плечи ее задрожали от еле сдерживаемого смеха. Спустя минуту ей удалось справиться с собой, и она сказала:

– Извинения приняты, милорд.

– Прекрасно, – откликнулся Чарльз, а потом сделал нечто такое, отчего глаза у Пруденс округлились. Заведя руку за спинку ее стула, он собственной вилкой ткнул Понсонби в плечо.

– Дружище, полагаю, вы должны извиниться перед этой молодой леди, – твердо сказал он, привлекши внимание Понсонби.

Удивительно, подумала Пруденс, что прикосновения одного вызывают у тебя неприятие и отталкивание, в то время как прикосновения другого притягивают и завораживают. Возможно, это объяснялось диаметрально противоположными намерениями прикасавшихся? Можно ли ощущать намерения, как если бы они были водой, стекающей с пальцев? Пруденс не знала, как ей вести себя с лордом Рэмси теперь, когда она приняла его извинения. Как относиться к человеку, который безо всякого согласия с ее стороны прикасался к ее телу, а сейчас спас ее от рук другого, собиравшегося проделать то же самое.

Гнев – не самое приятное из чувств, но Пруденс оно нисколько не мешало. Она сжилась со своим гневом. С учетом всех обстоятельств он казался вполне уместным и оправданным. Теперь, когда жар гнева сошел на нет, что должна она была чувствовать по отношению к лорду Рэмси?

Испытывая чувство неуверенности, Пруденс перестала участвовать в разговоре и сосредоточила внимание сначала на еде, а потом на ведущихся за столом разговорах, которые то затихали, то становились громче, как шум прилива. «Маленький» обед принца напомнил ей, какими скудными средствами она располагала. За столом сидели человек сорок, и изысканнейшие деликатесы сменяли друг друга. Все в Павильоне казалось Пруденс чрезмерным: люди, обстановка, блюда, которые она с удовольствием вкушала. Она наслаждалась своим пребыванием здесь, но это наслаждение казалось ей каким-то постыдным и неправедным.

У нее было ощущение, что, незаслуженно наслаждаясь этой роскошью, она предает ту полагающуюся только на собственные силы женщину, какой стала за минувшие пять лет.

В голове у нее крутились цифры – она прикидывала, во сколько же обошелся сегодняшний обед, словно пришла сюда с целью составить финансовый отчет. Она пришла к выводу, что всего было слишком много: еды, болтовни, смеха, света и тепла и бьющего в глаза богатства. Она почувствовала головокружение от изобилия, в которое окунулась, и от того, как резко изменилось ее мнение о Легкомысленном Рэмси.