Денис взобрался на обрыв, сложенный здесь сравнительно плотными тяжелыми туфами, окликнул Норму:

– Хватит, Нор! Сучьев больше не нужно. Поднимайся сюда да захвати кирку. И лопату тоже.

Норма поднялась к нему, опустилась на землю, утерла пот с лица:

– Кажется, самое страшное позади…

– Зато самое трудное впереди. Знаешь, сколько тут надо камней и земли?

Насыпем! – она взяла кирку и принялась бить по кромке обрыва.

– Нет, кирку давай мне. Мне приходилось иметь с ней дело. А ты возьми лопату и сгребай это каменное крошево.

И вновь закипела работа. Денис крушил киркой верхнюю часть берегового уступа, бросая обломки туфа на настил, Норма сгребала лопатой мелкую щебенку и заполняла ею все пустоты между камнями. Скоро задняя часть настила скрылась под надежной насыпью.

Но потом дело пошло медленнее. Крупные обломки приходилось носить все дальше от обрыва, землю и каменную крошку перебрасывать с места на место в несколько приемов. Зато с каждым новым метром насыпи шум воды становился все тише и наконец пропал совсем. Денис бросил кирку, смахнул пот с лица.

– Все, Норма, победа! – он отвязал веревку и, раздевшись, с разбегу ринулся в притихший, лениво бьющий о берег океан. Вода мгновенно сняла остатки нервного напряжения, вернула телу привычную бодрость.

Отплыв от берега, Денис трижды перекувыркнулся через голову и, выбросив руки в стороны, замер на поверхности воды.

– Ух, хорошо! Плыви ко мне…- Но конец фразы заглушил зловещий грохот.

Денис рванулся обратно к берегу, изо всех сил заработал руками и ногами, но вода уже подхватила его и понесла к бешено крутящейся воронке, со свистом втягивавшей в себя камни и целые глыбы туфа. Он попытался упереться в дно ногами. Однако течение опрокинуло его, больно ударило о камень, развернуло ногами к берегу. Казалось, еще минута – и он рухнет в грохочущий провал. Но тут что-то упало в воду у самого его лица. И голос Нормы:

– Держи! Держи веревку, Денис!

К счастью, конец веревки помчался по течению рядом с ним. Он ухватился за нее руками и тут же почувствовал, как она натянулась, потащила его в сторону, наперерез течению, а через минуту вырвала из губительного потока. Не выпуская веревки из рук, с трудом переставляя ставшие вдруг непослушными ноги, почти ничего не видя от сильного головокружения и тошноты, он выбрался на берег и упал на руки Нормы.

Несколько минут все у него качалось перед глазами и плыло, как в тумане. Но постепенно головокружение прошло, сознание прояснилось. Он встал и, превозмогая слабость, подошел к кромке берегового уступа. Новый пролом был невелик. Но так как он находился ниже уровня океана, вода врывалась в него со страшной силой.

Норма встала у него за спиной, обхватила за плечи.

– Все пропало, Денис…

– Ничего не пропало. Насыпь, видишь, целехонька. Надо было спустить настил подальше к океану. Ну да что об этом говорить! А сейчас сделаем так: бросим еще пару бревен поперек пролома, так, чтобы их прижало к насыпи. А когда течение ослабнет, продолжим настил чуть дальше и снова будем валить камни и землю.

– Но что толку? И дальше все обрушится. Так можно без конца…

– Ничего подобного! Новый пролом меньше первого раз в пять. А какой был грохот? Не меньше десятка тонн ухнуло. Значит, толщина перемычки тут – ой-ой! Дальше в море пролом расти не будет. Пошли рубить деревья!

– Но ты еле стоишь.

– Ничего, раздышусь. Давай веревку.

И снова рубили они сучья и ветки. И снова Норма без устали носила их к берегу, а Денис, стоя по колено в воде, борясь с течением, укладывал их над проломом. И снова по очереди долбили они каменный обрыв и сыпали, сыпали в воду камни, землю, гальку.

Солнце склонилось к закату, когда наконец прекратился шум падающей воды и установилась тишина, нарушаемая лишь шорохом прибоя. Это была победа! Денис простукал шестом все пространство вокруг насыпи. Грунт держался прочно.

Тогда они свалились в траву под тень деревьев и долго лежали без движения, без слов, глядя на плывущие в небе облака, наслаждаясь тишиной и покоем.

Потом Денис разложил костер. Норма набила дичи. Пообедав и отдохнув, они до глубокой ночи сидели, прижавшись друг к другу, над своей насыпью, слушая мерный шум прибоя, гордые от сознания одержанной победы.

Звезды все ярче разгорались в вышине, тьма все плотнее заволакивала прибрежные холмы, а далеко в океане все отчетливее проступала широкая полоса бледного фосфоресцирующего сияния. И казалось, что это не просто свечение воды, а дорога в большую жизнь – далекую, неведомую, бесконечно прекрасную. И голос Нормы дрогнул, когда она тихо, словно боясь нарушить ночной покой, шепнула в самое ухо Дениса:

– А если новый шторм, новый пролом?

Он крепче обхватил ее за плечи, теснее прижал к груди:

– Тебе очень страшно?

– Пока ты со мной, мне ничего не страшно. Но так хотелось бы пожить еще, увидеть мир… Или я слишком многого хочу?

– Почему многого?

– Так ведь давно ли мне казалось, что только бы капельку тепла, капельку ласки – больше ничего не надо. И вот ты дал мне все. Теперь бы благодарить судьбу. А хочется еще столько увидеть, пережить… Это, наверное, плохо, Денис?

– Это хорошо, Норма. Очень хорошо. В этом и состоит предназначение человека. Ради этого и стоит жить.

– Жить ради того, чтобы хотеть чего-то нового, неизведанного? Ты шутишь, Денис? А знаешь… В годы своего одиночества я часто думала об этом: для чего я живу? Ведь жить было трудно, страшно, тоскливо. Но еще страшнее была мысль о смерти. И я думала: отчего же это, почему так страшно умереть, ради чего так хочется жить? И где-то в глубине сознания пробивалось именно это – надежда на что-то новое, неизведанное. Тогда мне это казалось глупостью. А теперь вот ты говоришь то же самое. Ради чего все-таки живет человек?

– Это очень непростой вопрос. И чтобы ответить на него, надо судить не об одном человеке, а о всех живых существах Земли.

– Ты хочешь сказать, смысл жизни всех существ одинаков?

– Да, если говорить о смысле жизни вообще, жизни как процессе, жизни как особой форме существования материи. Все живое стремится выжить, все организмы борятся за свое существование. Все до единого! И как борятся! Кажется просто чудом, что живые существа могут противостоять и сильнейшим перепадам температур, и губительным воздействиям различных излучений, и катастрофическим геологическим процессам, и всякого рода атмосферным катаклизмам. И тем не менее, как возникла жизнь где-то около трех с половиной миллиардов лет назад, так и существует до сих пор. И не просто существует, а все время совершенствуется, увеличивается в общей массе, завоевывает все новые и новые области обитания.

Так чем же объяснить это победное шествие жизни. В чем та сила, которая движет все живое, толкая его на борьбу с любыми превратностями условий существования, заставляя вырабатывать миллионы самых изощренных приспособлений?

– В самом деле, что это за сила, Денис? Помню случай. Когда я была еще девочкой, во дворе у нас жила собачка. Приблудная, ничья. Кормили ее в основном мы, дети. И вот однажды во двор приехали люди, истребляющие бродячих собак. Так что бы ты думал? Почуяв опасность, наша собачка взобралась по отвесной пожарной лестнице, прошла по еле заметному карнизу и прыгнула ко мне в окно. Папа и мама не могли поверить такому. А я еще тогда подумала: почему всем так хочется жить?

– Вот именно, почему? Откуда эта жажда жизни? В чем ее смысл? Впрочем, биологи считают этот вопрос решенным. Смысл жизни любого существа, полагают они, заключается в том, чтобы дать существо, себе подобное.

Норма вздрогнула.

– А ведь это верно, Денис. Это так верно…

– Да, это верно. И если посмотреть на анатомию и физиологию любого организма, станет ясным, что все здесь направлено исключительно на достижение этой цели. Но если биологи могут поставить на этом точку, то философская мысль неизбежно выдвинет новый вопрос: а какой смысл в этом стремлении оставить после себя потомство?