– Но ведь сотни жертв!

– Кто ставит мины, на сотни и рассчитывают. И чем больше, тем лучше – логика войны!

– Будь они прокляты, эти войны!- воскликнула журналистка.

– Радости от них, конечно, немного, – согласился Курт. – Но ведь как-никак – главный двигатель прогресса.

– Ну, это ты брось, Курт! – подал голос Денис – Мало тебе было вчера испытать этот двигатель на собственной шкуре?

– Так я что? Я песчинка. А человечество без войн жить не может.

– Сможет, если все «песчинки», вроде нас с тобой, встанут против войны!

– Ты так думаешь? – в голосе немца послышалась насмешка. – И всерьез собираешься выступить в роли муравья против боевой колесницы?

– Да, если понадобится, – твердо ответил Денис.

– Не понимаю я тебя, Крымов. Человек ты вроде не глупый, а…

Но не успел Курт закончить, как со стороны океана послышался крик. Все повернули головы туда. Эвелина вскочила и сбежала к самой воде. Там, в нескольких метрах от берега, беспомощно покачивался на волнах небольшой резиновый плотик, на котором виднелась одинокая человеческая фигура.

– Ой, мальчики, смотрите! – вскинула руки журналистка.- Надо помочь ему. Скорее!

– Помочь?! С какой стати? Что в этом за необходимость? – пожал плечами Курт. – Парень на плоту. Почти у самого берега. Вы слишком нетерпеливы, Эвелина.

Денис прикинул расстояние до плота.

– Но плот сносит течением. Человек, видимо, выбился из сил, может проскочить мимо острова. Плывем, Курт!

– Опять лезть в воду! Ради этого растяпы? Я удивляюсь тебе, Крымов. Нам с тобой, кажется, никто не помогал.

– Это не аргумент, Курт. Я понимаю, ты боишься за свою ногу. Но я сплаваю к нему. – Денис сбросил пиджак и брюки и кинулся навстречу плоту.

Через несколько минут новый несчастный, каким оказался двадцатидвухлетний студент-француз из Реймса Жан Пуатье, присоединился к остальным робинзонам. Юноша сильно ослаб, в больших темных глазах его еще метался ужас, но после нескольких глотков воды, принесенной Денисом, он оживился и принялся рассказывать о своих злоключениях, мало чем отличающихся от пережитых всеми остальными.

Между тем в воздухе запахло печеной рыбой. Курт вытащил одну из золы и, сняв пробу, аппетитно чмокнул губами:

– Ум-мм! Объедение! Господа, хватит вам о катастрофе. Что было, то прошло! Займемся более интересным делом.

Никто не заставил себя ждать. Через полчаса от рыбы осталось одно воспоминание.

И сразу навалилась дремота. Денис вытянулся тут же, у костра, и закрыл глаза. Но сквозь сон послышался голос журналистки:

– М-р Крымов. А м-р Крымов! Вы не спите? Что же все-таки может означать то, что здесь нет приливов и отливов? Хорошо это или плохо?

– Не знаю, мисс Эвелина, не знаю. Одно могу сказать, на всех обычных островах, лежащих в открытом океане, приливы должны быть.

– Как на всех обычных островах? А этот остров… Он чем-то необычен?

– Не то, чтобы необычен, но… Впрочем, надо еще посмотреть, подумать. А сейчас… я совсем засыпаю.

– Ну, спите, спите. Только что может быть здесь необычного? Не скрываете ли вы что-нибудь от нас?

Но Денис уже не слышал ее. Он словно провалился в глухой омут.

А когда проснулся, был почти вечер и тяжелые тучи, низко несущиеся над океаном, предвещали грозовую тревожную ночь. Он принялся расталкивать Курта и Жана.

– Вставайте, ребята! Скоро стемнеет. Надо хотьшалаши соорудить на ночь.

Но француз только стонал во сне. А Курт недовольно затряс головой.

– Шалаши? Это еще зачем? Можно прекрасно переспать и под открытым небом.

– Но для девушки-то надо сделать какое-нибудь укрытие.

– Делай, если ты такой рыцарь. Я спать хочу.

– А если дождь?

– Отстань, Крымов!

Денис понял, что ребят не поднять. А тучи все больше заволакивали небо. С моря подул резкий ветер. Стало заметно холоднее.

Он отыскал глазами Эвелину. Журналистка сидела чуть поодаль, уронив голову на сцепленные руки. На лице ее было написано отчаяние.

Денис подбросил дров в костер и, не теряя времени, начал нарезать ветки для шалаша. Однако ночь наступила слишком быстро. Едва он собрал небольшой шалашик для Эвелины, как стало совсем темно. Да и силы еще не восстановились полностью. Пришлось снова укладываться у костра.

Ночь прошла спокойно. Дождь, к счастью, так и не собрался, но к утру стало так холодно, что трудно было согреться даже у огня. Наконец поднялось солнце. Денис окончательно проснулся и оглянулся по сторонам. Жан еще спал, свернувшись калачиком, подложив руки под голову, как ребенок. Но Курта нигде не было. Куда он запропастился в такую рань?

– Курт! Ку-у-рт! – крикнул Денис.

– Ну, что там еще? – неожиданно раздалось из шалаша Эвелины, и заспанная физиономия немца высунулась из-под раздвинувшихся ветвей.

Денис нахмурился.

– Как ты туда попал?

– Но-но! Ты, кажется, уж бог знает что подумал? Просто замерз. Вот и решил воспользоваться укрытием. Мы с Эвелиной давние приятели. А вообще-то говоря,- Курт подошел к костру, понизил голос до шепота,- вообще-то говоря, я имею на нее виды. Так что, во избежание каких-либо недоразумений, ни ты, ни Жан… Ты понимаешь меня?

– Это что, ультиматум?

– Ультиматум? Ну что ты! Да ты, кажется, готов рассердиться на меня? Не хватало еще, чтобы мы поссорились из-за такой чепухи. Наплюй, приятель! Просто мы давно, как говорится, больше чем знакомы. Но если хочешь, я уступлю ее тебе. Пожалуйста!

– Перестань, Курт, я не привык говорить о женщинах в таком тоне.

– Не привык говорить в таком тоне! Ты идеалист, Крымов! Я понял это еще вчера, когда ты бросился на помощь к растяпе французику, а потом принялся создавать уют нашей крале. А я смотрю на жизнь проще. Проще и реалистичнее. Я знаю, что в ней чтутся только две вещи: деньги и сила. Вот, видел? – он показал на свои железные бицепсы. – Будь покоен, мне спасатели не потребуются. И женщин на мой век хватит. А ты…

– Прекратим этот разговор. Я сейчас пойду за рыбой, а вы с Жаном, когда он проснется, натаскаете дров. Пора подумать о завтраке.

– Это верно. Неплохо бы опять такой рыбки, как вчера.

Денис, не оглядываясь, зашагал к своей запруде. Нельзя сказать, чтобы его сильно задел наглый цинизм Курта. Иной философии он от него и не ждал. И все-таки неприятно, что журналистка была больше чем в приятельских отношениях с ним.

Ну, да черт с ними, с обоими! Что общего, в конце концов, у него с этими людьми? Еще день-два, от силы – неделя, и он расстанется с ними навсегда, вернется, если не на родину, то, по крайней мере, к людям своего круга, научным работникам, ученым.

Денис представил, как встретится со своими будущими коллегами-петрографами Пенсильванского университета, как будет работать в их лабораториях, слушать лекции ученых с мировым именем, заниматься со студентами-американцами, и – странное дело – в душе его не нашлось теперь и следов той панической робости, с какой он выехал недавно из Москвы. Катастрофа в океане, несколько дней, проведенных в обществе иностранцев, словно закалили его, заставили поверить в свои силы.

В душе, правда, не исчезала тревога за то, что уходят сроки, что администрация Пенсильванского университета или наше посольство могут аннулировать договор о стажировке или затребовать из Союза другого специалиста. Но время еще было. Только бы не засидеться здесь на этом острове, не опоздать к началу занятий в университет. И что так долго нет ни кораблей, ни самолетов? Как можно быть равнодушным к судьбам сотен людей? Вот она, хваленая американская гуманность! Денис поддел носком ботинка корягу, лежавшую у него на дороге, и сильно швырнул ее с обрыва. Но что это? Вынырнув из воды, коряга закружилась на месте, потом остановилась и медленно двинулась в сторону открытого океана. Денис отказывался верить глазам. Выждав с минуту, он метнул в воду трухлявый пень. Тот потянулся вслед за корягой. Он бросил палку. Она тоже поплыла прочь от берега.