На Лубянке создали центральный штаб, координировавший усилия местных управлений НКВД, в которых были сформированы специальные поисковые группы. Срочно составили описание внешности исчезнувшего наркома, отпечатали необходимое количество его фотографий, которыми снабдили все органы милиции, в том числе транспортную, вооружили перечнем примет Успенского службы наружного наблюдения в центре и на местах.

Ход поиска взял под свой личный контроль Сталин. Это внесло дополнительную нервозность в работу. Каждый день новый нарком Берия требовал свежую информацию для доклада наверх. Чекисты, подстегиваемые нетерпеливыми телефонными звонками, иногда излишне усердствовали, что приводило к драматическим последствиям.

В подмосковном Ногинске на железной дороге работал двоюродный брат Успенского. За ним установили неусыпную слежку, впрочем, как и за всеми его родственниками. Брат заметил, что за ним ведется наружное наблюдение и, не зная, очевидно, подлинной причины, принял интерес чекистов на свой счет. Наверное, у него были свои причины страха перед НКВД. Предположив, что его ожидает арест, этот человек повесился.

Но самый занятный случай произошел в Москве. На Лубянку доставили гражданина, похожего по приметам на исчезнувшего наркома Успенского. Каково же было изумление членов штаба по его поимке, когда в задержанном они узнали…одного из своих руководителей Илью Илюшина. Бдительные милиционеры замели его из-за большой внешней схожести с лицом, объявленным в розыск.

Вскоре следы беглеца обнаружились в самом неожиданном месте.

Врач Мариса Матсон жила в Москве тихо и неприметно.

Мужа, полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестовали в тридцать седьмом, а ее выслали в Кировскую область. Мариса не смогла привыкнуть к тамошнему суровому климату, отсутствию городских удобств и бездуховной жизни в глухомани. Через некоторое время она — вопреки строгому предписанию — самовольно вернулась в столицу, где жила до ареста мужа.

Полулегальное пребывание в Москве наложило отпечаток на ее поведение. Матсон старалась не привлекать к себе внимания соседей, жила уединенно, не принимала гостей. Она боялась любого стука в дверь, любого громкого голоса на лестнице.

И вот однажды к ней пришли. Готовясь к самому худшему, она увидела на пороге квартиры незнакомого мужчину. Матсон пригляделась — да это же Сашка Успенский, с которым у нее когда-то, до замужества, был бурный роман.

— Сашенька! Ты ли это? — обвила она его руками за шею. — Какими судьбами? Говорят, ты сейчас большой начальник, генерал и нарком. А почему не в форме? Она тебе так идет…

— Все в прошлом, Мариска, все в прошлом, — тяжело вздохнул бывший возлюбленный. — Устал я. Оставил работу. Уж больно она опасной стала… И семью оставил — опостылела. Не могу без тебя, Марисочка. Наверное, это и есть любовь. Вот, к тебе вернулся. Лучше тебя не нашел… Радость ты моя, единственная, дорогая…

Что еще надо одинокой, напуганной женщине? Она поверила вернувшемуся любовнику. Проснувшееся чувство заставило ее преодолеть страх за саму себя, за самовольный приезд в Москву. Матсон оставила бывшего любовника у себя в квартире.

Разумеется, он не рассказал ей всю правду. Сообщил лишь, что остановился в Калуге. Ни словом не обмолвился о мнимом самоубийстве.

— Сашенька, все будет хорошо, — горячо шептала она ночью в постели. — Уедем из Москвы, затеряемся где-нибудь в глухомани. Снимем жилье, найдем работу. Может, на Север подадимся, а?

Он молча слушал, согласно поддакивал:

— Конечно, уедем.

Под утро, когда обессиленная Мариска наконец забылась в полудреме, он еще долго ворочался в кровати. Сон не шел к нему. Смотрел на спящую женщину, перебирал в памяти события последних недель. Он тоже думал затеряться где-нибудь в белом безмолвии Севера. Не получилось. Но об этом Мариске говорить нельзя.

А что можно? Как позвонил жене из служебного кабинета и попросил привезти на вокзал дорожный чемодан, взять билет до Воронежа и ждать на перроне? Она, конечно, удивилась странной просьбе. Имея под рукой столько помощников и секретарей, поручать жене купить билет на поезд? Сослался на конфиденциальность поездки.

Жена выполнила просьбу. Попрощавшись на перроне, в последнюю минуту перед отходом поезда вскочил в вагон. До Воронежа, естественно, не доехал, сошел в Курске. Был в грубой рабочей одежде, выпил на станции с кем-то из местных по кружке пива в вокзальном буфете, посетовал: врезал с попутчиками, захмелел, отстал от поезда, переночевать негде. Собутыльники назвали адрес паровозного машиниста, жена которого сдавала жилье внаем.

Сославшись на недомогание, отлеживался в комнате железнодорожника четверо суток. Перед возвращением мужа хозяйки из рейса тепло попрощался с ней, заплатил по таксе, сверх не добавил ничего, чтобы не осталось подозрений. Купил на толкучке теплые вещи, взял в вокзальной кассе билет до Архангельска за час до отхода поезда.

В Архангельске обратился в отдел кадров «Северолеса». Хочу, мол, устроиться на работу. На лесоразработки. Кадровик недоверчиво взглянул на посетителя — на вид интеллигент, хлипковат для лесоповала. Отказал. То же самое услышал еще в двух организациях, куда зашел, не рассчитывая особо на удачу.

Поняв, что с его внешними данными устроиться рядовым рабочим не удастся, спешно покинул Архангельск. Куда ехать? Взял билет до Калуги. Там, в шести десятках километров от города, в большом селе Суходол Алексинского района, доживали свой век его состарившиеся родители. Но в отчий дом появляться раздумал — а вдруг его хитроумный план разгадан и село под наблюдением? Вышел из поезда в областном центре. На вокзале выпил кружку-другую пива с завсегдатаями, душевно поговорили за жизнь. Знатоки вокзальной жизни посоветовали, где можно остановиться на ночлег. В гостинице останавливаться было опасно — а вдруг ищут?

Хозяину дома, ночному сторожу какого-то кооператива, представился командиром запаса:

— Готовлюсь к поступлению в военную академию. Прибыл с Крайнего Севера… Не принимают по здоровью, но я свое докажу. Меня еще рано комиссовать…

Сторож поверил. Постоялец прекрасно владел военной терминологией, сразу было видно — командовал не менее чем полком.

Живя в Калуге, Успенский паниковал. Он не знал, сработала ли его инсценировка самоубийства, не знал, прекращены поиски утопленника или все еще продолжаются. Телевидения тогда не было, газеты находились в жестких тисках цензуры. Это только в американских да в нынешних российских боевиках беглецы узнают о планах спецназа по их поимке из сообщений прессы. Волновался за семью: что с женой? Если чекисты не поверили в инсценировку, жена наверняка арестована… Либо оставлена на свободе, но каждый ее шаг под наблюдением. Приманка…

Тяжелые мысли одолевали наркома. Только под самое утро ему удалось смежить глаза.

Матсон приютила бывшую любовь в своей квартире. Какое-то время он вообще не выходил на улицу, но постепенно страх прошел. Больше всего мучила неизвестность.

В Туле жила сестра жены. Успенский решил навестить ее. Наверняка ей известно, что говорят о его исчезновении. Он отправляется в Тулу. Однако встретиться со свояченицей не удалось — ее не оказалось дома, а расспрашивать соседей или тем более маячить у дома, привлекая внимание, было бы неразумным.

Пришлось возвращаться в Калугу. Неудачная поездка испортила и без того плохое настроение. Росло чувство тревоги, сгущавшейся опасности. Хозяин квартиры встретил его неприятной новостью — во время отсутствия постояльца приходил какой-то человек, представился работником райисполкома, хотел встретиться с квартирантом.

Успенский принимает решение немедленно уезжать из Калуги, что и предпринял в тот же день, объяснив хозяину, что снял угол в Москве.

Теперь он окончательно переселился к Матсон.

Любящая женщина тоже не сидела сложа руки. Ценой неимоверных усилий, пустив в дело все свои чары и прежние связи, Марисе удалось пробиться к влиятельным людям в Наркомздраве. Там ей дали назначение в город Муром на должность заведующей родильным отделением городской больницы.