Двери в спальню были прикрыты. Я подошел к ним и, немного приоткрыв, увидел, что там сидят на стульях у ног покойного Ежов и Каганович. Они о чем-то разговаривали. Я сразу же закрыл дверь во избежание излишних нареканий.

Спустя некоторое время в столовой собрались члены Политбюро и ряд других высокопоставленных лиц. Появился и Берия. Зинаида Гавриловна назвала Берию негодяем. Она направилась к Берии и пыталась дать ему пощечину. Берия сразу после этого исчез и больше на квартире Серго не появлялся.

Тело покойного из спальни было перенесено в кабинет. Здесь брат Молотова сфотографировал покойного вместе со Сталиным, Молотовым, Ждановым, другими членами правительства и Зинаидой Гавриловной. Потом приходил известный скульптор Меркуров и снял маску с лица Серго.

Зинаида Гавриловна обратилась к Ежову и Паукеру и просила сообщить родственникам в Грузию, чтобы на похоронах присутствовал старший брат Папулия. Ежов на это ответил: «Папулия Орджоникидзе находится в заключении, и мы считаем его врагом народа, пусть отбывает наказание, можно оказать ему помощь теплой одеждой и питанием. Остальным родственникам мы сообщим, дайте только адреса».

Я дал им адреса брата Ивана и сестры Юлии, а также жены Папулии Нины.

Поздно вечером приехал Емельян Ярославский. Увидев покойника, он упал в обморок. С трудом уложили его на диван. Когда Ярославский пришел в себя, его на машине отправили домой. После этого приехал Семушкин. День был выходной, он отдыхал на даче в Тарасовке. Увидев страшную картину, Семушкин стал буйствовать. Пришлось чуть ли не связанным, силой отправить его домой.

Секретарь Серго Маховер, пораженный увиденным, произнес запомнившиеся мне слова: «Убили, мерзавцы!»

…В ночь на 20 февраля 1937 года состоялась кремация. На следующий день, 20 февраля, состоялись похороны. С запозданием приехали в Москву брат Иван с женой и сестра Юлия с мужем.

Через некоторое время начались усиленные аресты…»

Нельзя не привести и два эпизода, рассказанные А. Антоновым-Овсеенко в уже упоминаемой в этой главе публикации.

В начале февраля 1937 года Орджоникидзе, гуляя с Микояном и Ворошиловым по Кремлю, говорил о самоубийстве как о единственном исходе. Он был подавлен, он прямо сказал, что не выдержит более ни одного дня… Однако подобное свидетельство Ворошилова и Микояна «по секрету» близким людям не в угоду ли генсеку было ими сочинено?

И второй эпизод. Он связан с воспоминаниями А. Т. Рыбина, служившего одно время шофером у Орджоникидзе, потом, с 1929 года, в личной охране Сталина. 18 февраля 1937 года коллега Рыбина стоял на посту возле квартиры Серго и, услышав выстрел, не вошел внутрь. Он действовал, по мнению А. Антонова-Овсеенко, вернее, бездействовал согласно полученному приказу.

Если же принять во внимание долгое время замалчивавшееся свидетельство одного из заместителей Орджоникидзе, который днем 18 февраля шел к наркому по спешному делу без вызова, и сопоставить с новыми данными бывшей ответственной сотрудницы Наркомтяжпрома В. Н. Сидоровой, записью рассказа которой началась эта глава, то нельзя не задуматься над заявлением С. З. Гинзбурга, категорически отвергающего как первоначальную, официальную версию о смерти Орджоникидзе в результате паралича сердца, так и вторую, появившуюся в шестидесятых годах — о его самоубийстве. Так вот, этот заместитель наркома перед входом в дом, где жил Серго, столкнулся с каким-то человеком в черном костюме. Мужчина в крайнем возбуждении вскрикнул: «Это не я! Это не я! Меня заставили…» — и пробежал мимо.

(Орджоникидзе в то время был членом Реввонсовета Республики.)

(Орджоникидзе все отрицал и, конечно же, обиделся. Это следует из еще одной ленинской телеграммы от 3 апреля 1920 г., которая, в отличие от первой, попала в Полное собрание сочинений вождя.)

4 сентября 1926 г.

(30 августа 1926 г. Политбюро опросом приняло предложение Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) об отзыве Орджоникидзе из Закавказья, утвердив его вместо Микояна первым секретарем Северо-Кавказского крайкома.)

Молотович!

На днях был у меня Серго. Он взбешен формулировкой постановления ЦК об его отзыве. Формулировка об отзыве расценивается им как наказание, как щелчок, данный ЦК неизвестно за что. Фраза же о том, что Серго переводится в Ростов «вместо Микояна» рассматривается им как намек на то, что Микоян выше Серго, что Серго годится лишь в заместители Микояна и т. п. Он понимает, что у ЦК не было и не могло быть желания обидеть Серго, дать ему щелчок, ставить его под Микояна и т. д., но он считает, что получившие выписку постановления ЦК могут понять его именно как выпад против Серго, что надо было формулировать лучше, точнее. Я думаю, что надо удовлетворить Серго, ибо он поставлен объективно ввиду случайной ошибки в формулировке в положение обиженного человека. Можно было бы исправить формулировку примерно таким образом:

1) Уважить просьбу т. Орджоникидзе об освобождении его от обязанности первого секретаря Заккрайкома, отклонив требование закавказских организаций (национальных ЦК и Заккрайкома) об оставлении т. Орджоникидзе на старом посту;

2) Ввиду решительного отказа т. Орджоникидзе от немедленного переезда на работу в Москве вопрос о назначении т. Орджоникидзе наркомом РКИ СССР и замом предсовнаркома СССР отложить на несколько месяцев;

3) Принять предложение Севкрайкома об утверждении т. Орджоникидзе первым секретарем Севкрайкома (согласовано с т. Орджоникидзе).

Чем скорее сделаешь эту штуку, тем лучше, причем новую выписку придется разослать всем, получившим старую выписку.

Ты, может быть, скажешь, что все это чепуха. Возможно. Но должен тебе сказать, что эта чепуха может серьезно повредить делу, если ее не исправим.

Крайне некрасивую роль играет в этом деле Назаретян, который растравляет самолюбие Серго и подзуживает его — не знаю, — для какой конкретной цели.

Ну, всего хорошего.

И. Ст.

16 сентября 1926 г.

Я не писал тебе в прошлый раз о Серго подробно. Но теперь должен сообщить, что и Серго и — особенно, Назаретян произвели на меня в связи с инцидентом об «отзыве» из Закавказья — тяжелое впечатление. Я разругался с Серго, назвал его мелочным и перестал встречаться с ним (он сейчас в Новом Афоне). Вопрос о составе секретариата Заккрайкома придется обсудить особо. Назаретян в роли заменяющего Серго в секретариате не подойдет на данной стадии (мал он, не серьезен, не всегда правдив).

23 июня 1927 г.

Просмотрел (очень бегло) «стенограмму заседания ЦКК» по делу Зиновьева и Троцкого. Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий. Странно, что попрятались некоторые члены ЦКК. А где Серго? Куда и почему он спрятался? Позор! Решительно протестую против того, что комиссия по обвинению Тр. и Зин. превратилась в трибуну по обвинению ЦК и КИ с заострением «дела» против Сталина, которого нет в Москве и на которого можно ввиду этого вешать всех собак…