(Амаяк Назаретян, в то время заведующий Бюро секретариата ЦК РКП(б).)

12. 06. 1922 г. «Доволен ли я работой? И да, и нет. С одной стороны, я прохожу здесь большую школу и в курсе всей мировой и российской жизни, прохожу школу дисциплины, вырабатывается точность в работе, с этой точки зрения я доволен, с другой стороны, эта работа чисто канцелярская, кропотливая, субъективно малоудовлетворительная, черная работа, поглощающая такую уйму времени, что нельзя чихнуть и дохнуть, особенно под твердой рукой Кобы. Ладим ли мы? Ладим. Не могу обижаться. У него можно многому поучиться. Узнав его близко, я проникся к нему необыкновенным уважением. У него характер, которому можно завидовать. Его строгость покрывается вниманием к сотрудникам. Цека приводим в порядок. Аппарат заработал хоть куда, хотя еще сделать нужно многое…»

9. 08. 1922 г. «Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений Полит. Бюро, Орг. Бюро и Секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитер. Тверд, как орех, его сразу не раскусишь. Но у меня совершенно иной на него взгляд теперь, чем тот, который я имел в Тифлисе. При всей его, если можно так выразиться, разумной дикости нрава, он человек мягкий, имеет сердце и умеет ценить достоинства людей. Ильич имеет в нем безусловно вернейшего цербера, неустрашимо стоящего на страже ворот Цека РКП. Сейчас работа ЦК значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь — неописуемо скверно… Но все же мне начинает надоедать это «хождение под Сталиным»…

(Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. М., 1996)

Поздним вечером, ближе к полуночи, в кабинете первого секретаря ЦК компартии Украины резко зазвонил один из множества телефонных аппаратов, выстроившихся в несколько рядов на приставном столике по правую руку от кресла.

Никита Сергеевич Хрущев вздрогнул. Звонил тот самый аппарат, трубку которого первый секретарь обязан был поднимать лично, не прибегая к помощи сидевшего в приемной человека, соединявшего главу республики с теми, кто набирал его номер.

— Хрущев, — сказал он в трубку.

Так было принято в Москве, где Хрущев работал до переезда на Украину. Молодой наблюдательный выдвиженец быстро перенял привычки высшей кремлевской номенклатуры. Аппарат ВЧ был единственным, снимая трубку которого московские руководители всегда называли свою фамилию. Наверное, потому, что не знали, кто звонит. Об абонентах, звонивших по другим видам связи, обычно докладывали секретари.

— Никита Сергеевич? — услышал он голос Поскребышева. — Здравствуйте. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Через несколько мгновений в трубке послышалось знакомое покашливание и глухой голос произнес:

— У нас есть данные, согласно которым надо арестовать одного вашего работника.

Слышимость была отвратительная. Радиоволны искажали звук. Хрущев напряг слух, с силой вдавливая трубку в ухо, но фамилия человека, о котором говорил Сталин, все равно звучала неотчетливо.

Хрущеву послышалось, что речь шла об Усенко, который был первым секретарем ЦК комсомола Украины. Над беднягой уже навис дамоклов меч — на руководителя комсомола республики имелись показания, что он ведет антисоветскую работу.

— Вы можете арестовать его? — спросил Сталин.

— Можем, — ответил Хрущев, несколько озадаченный такой постановкой вопроса. Что тут сложного? Секретарь ЦК комсомола не та фигура, от которой можно ожидать каких — либо неожиданностей.

— Но вы сами должны это сделать, — настойчиво повторил Сталин. — Арестовать этого Успенского…

На этот раз слышимость улучшилась и отчетливо прозвучала фамилия — Успенский. Тут только до Хрущева дошло, что Сталин имеет в виду не первого секретаря ЦК комсомола Усенко, а наркома внутренних дел Успенского.

— Сделаем все, как вы сказали, товарищ Сталин, — заверил Хрущев.

Сталин закончил разговор в своей обычной манере — не прощаясь. Положил трубку — и все.

Хрущев озадаченно уставился на телефонный аппарат. Арестовать Успенского? Вот те на! Как это сделать? Кому поручить? Не его же заместителям. Кто-то должен быть повыше наркома…

Остаток рабочего дня Хрущев провел в размышлении над тем, как лучше выполнить неожиданное указание, поступившее от Сталина. Ясно, что задержание наркома внутренних дел должен осуществить кто-то из руководителей республики. Остальных Успенский перестреляет как куропаток, едва только они переступят порог его кабинета и объявят, для чего пожаловали. Подумает, что это заговор. Поэтому самый надежный вариант — вызвать наркома в какой — нибудь руководящий кабинет и объявить об аресте.

Руководящих кабинетов на Украине два — его и председателя Совнаркома.

Хрущев тяжело вздыхал, прокручивая в голове возможные варианты. Так ничего и не придумав, он отправился домой отдыхать. О звонке Сталина решил пока никому не рассказывать.

Назавтра, приехав на работу, хотел уже было связаться с председателем Совнаркома Коротченко, чтобы обсудить детали предстоящей конфиденциальной операции, как вдруг снова раздался требовательный звонок аппарата ВЧ.

— Товарищ Хрущев, мы с вами вчера вели речь об аресте наркома Успенского, — услышал он голос Сталина, заговорившего сразу, без предварительного вступления Поскребышева, который обычно соединял хозяина с иногородними абонентами. — Так вот, мы здесь посоветовались и решили, чтобы Успенского вы не арестовывали.

У Хрущева отлегло от сердца. Он мысленно похвалил себя за то, что не кинулся в тот же миг выполнять полученное распоряжение. Утро вечера мудренее.

Но облегчение оказалось преждевременным.

— Мы вызовем Успенского в Москву, — после непродолжительной паузы продолжил Сталин, — и арестуем его здесь. Вам не стоит вмешиваться в это дело.

И снова Хрущев на какое-то время застыл столбом с телефонной трубкой, крепко прижатой к уху, пока не понял, что разговор закончен.

Придя в себя, нажал на клавишу прямой связи с Коротченко:

— Демьян, если не шибко занят, загляни ко мне.

Председатель Совнаркома проводил в это время какое-то важное совещание, но, услышав взволнованный голос Хрущева, передал бразды правления своему заместителю и спешно направился в ЦК.

Сорокачетырехлетний Демьян Сергеевич Коротченко знал характер Никиты Сергеевича как никто другой. Они были друзья-приятели с тех пор, когда Хрущев, попавший в фавор к Сталину благодаря знакомству с его женой Надеждой Аллилуевой, с которой учился на одном курсе в Промышленной академии, вытащил своего земляка из полтавской глуши сначала на курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б), а затем выдвинул на руководящую работу в Москве. Сам Хрущев был, как известно, первым секретарем московских горкома и обкома партии, ну и, разумеется, дружка за собой водил. Побывал Демьян Сергеевич и председателем райисполкома, и секретарем ряда райкомов партии, в том числе и Бауманского, того самого, с которого Никита Сергеевич начинал свою партийную карьеру в белокаменной, а в тридцать шестом Хрущев выдвинул его секретарем Московского обкома.

Словом, сдружились за многие годы так, что водой не разольешь. Был у них и третий приятель по фамилии Задионченко. Тоже с Украины. Близко сошлись они в тридцать первом году, когда Хрущев возглавил Бауманский райком столицы. Задионченко заведовал отделом культуры в этом райсовете. Вверх по служебной лестнице лез Хрущев, вслед за ним следовал и Задионченко. Был секретарем одного из райкомов в Москве, потом переместился в кресло председателя Совнаркома РСФСР.