Я пришел в восторг, что в трюме сухо, так как вода в льялах очень опасна для радиоустановки. Постепенно обнаружились причины странных происшествий, но кое-что так и осталось загадочным. Необъяснимо пропал термос, который непременно должен был находиться где-то на борту, но бесследно исчез. Тарелки и другую посуду можно было извлечь из недосягаемых мест под пайолом, разве что пошарив шестифутовым шестом. Временно отложил это занятие, решив все хорошенько обдумать.
Неотложным делом был ремонт кокпита. Из-за его повреждения вода протекала прямо на койку, если волна забегала на палубу. Но настоящую починку пришлось отложить до улучшения погоды. Спальный мешок и одеяла совершенно вымокли. В горячке, вызванной аварией, я и не заметил, какие они мокрые, но теперь не испытывал ни малейшего желания спать в сырой постели. Поэтому временно заделал дыру заплатой из клейкой мастики и пластика, в надежде потом придумать что-нибудь получше.
Вечером подвел баланс выигрышей и потерь после выхода из Сиднея. Потери тяжелые. На судне все еще царил хаос, а пройдено было всего 185 миль. Четыре дня “Джипси мот” било, толкало, крутило и швыряло из стороны в сторону, как крошечную игрушечную лодочку в бурном горном потоке. От всего этого я несказанно устал. Впрочем, все основное на яхте осталось в целости и сохранности. Правда, она опрокинулась, но встала сама и прошла испытание, из которого вышли бы лишь немногие яхты, сохранив при этом способность продолжать свой путь.
Хотя все еще штормило, ветер, наконец, ослабел. Пусть это было временное затишье, но какое облегчение оно принесло, дав отдохнуть от грозного, мучительно изнуряющего рева волн и жалобного воя в снастях. Теперь Тасманово море выглядело таким, каким оно предстало передо мной в 1931 году, когда я совершал первый одиночный перелет из Новой Зеландии в Австралию. Те же черно-синие тучи и точно так же, как и тогда, при закате от туч к морю перекинулся мост из снопов солнечных лучей.
Спора нет, мне чертовски повезло. “И все же, — записано в журнале, — никогда еще я не испытывал такого угнетенного состояния. Все не ладится в этом рейсе. Я ненавижу и боюсь его. Теперь вот мне придется огибать Новую Зеландию с севера, а не с юга, как настоятельно рекомендует адмиралтейство, невзирая на направление ветра. Как тут не волноваться!” За четыре дня я, видимо, никуда не продвинулся. Но если бы даже и пошел на юг, то при таком шторме дальше бы не оказался. Наконец хоть наполовину привел судно в порядок, кое-что отремонтировал и заставил снова работать. Срезал плесень с четырех буханок хлеба и пропек их за полчаса. Затем улегся, в надежде, что мои постельные принадлежности успели высохнуть.
Проспал десять часов, а когда проснулся, уже взошло солнце. После завтрака снова лег отдыхать и после этого почувствовал себя гораздо лучше. Море успокаивалось, и меня ждали работы на палубе. Перенес шкот генуэзского стакселя на другой борт и отдал рифы на бизани. Теперь надо было очистить грота-фал от запутавшегося на нем флагфала брейд-вымпела. Вечно с этими флагфалами выходят всякие неприятности!
В форпик поступала вода, и пришлось поставить сифон из трубы большего диаметра. Замазал сломанный фальшборт кокпита новым слоем липкой мастики, наложив сверху целый кусок пластика, закрепил его кнопками, а по краям еще и клейкой лентой. Не надеялся, что такая заделка выдержит долго, — но все же это было лучше, чем ничего.
В субботу 4 февраля находился всего в 100 милях от своего любимого острова Лорд-Хау, почти прямо к югу от него. Здесь я когда-то восстанавливал гидроплан “Джипси мот”, разбитый во время перелета из Новой Зеландии в Австралию. Меня охватила тоска по милому моему сердцу острову, и до боли захотелось туда попасть. Волнение затухало, и я поставил грот, предварительно выправив в тисках погнутый ползун. После пасмурного утра с полдня установилась ясная погода: безоблачное, лазурное небо и жара. Самое подходящее время, чтобы заняться выуживанием с днища яхты разбросанной посуды. Приделал маленькое ведерко к концу шестифутового флагштока и при помощи этого приспособления вытащил три чашки, кружку и разбитый кувшин. Затем принялся за разборку в каюте, у левого борта. Вот это была работенка! Там рассыпалось содержимое 15 больших кубических банок; нужно было снова все уложить и переписать, чтобы знать, где что находится. Протянул в четырех местах поперек койки скрученный вдвое линь и намеревался все надежно принайтовить, но вскоре убедился, что слишком долго привязывать каждый предмет. Вытащил осколки стекла из подволоки каюты, в том месте, где вдребезги разбилась бутылка виски. Обнаружил, что, перегнувшись через борт яхты, можно увидеть поставленную Уорвиком Худом наделку киля, которая разрезала воду, как красный плавник акулы.
В субботу вечером долго говорил с Шейлой по радиотелефону. Она рассказала, что в ночь моей аварии, в 22.20, на лайнер “Гималая”, принадлежащий компании “П энд О”, когда он подходил к Сиднею, обрушился гигантский вал, причинивший судну повреждения. Несомненно, это был тот же вал, который опрокинул “Джипси мот”.[7]
Вошел в область юго-восточного пассата, и мне начало казаться, что принятое мной решение обогнуть Новую Зеландию с севера неудачно. Но море успокоилось после циклона, вышло солнце, прекратилась почти непрестанная борьба яхты со встречным ветром, и она стала делать в среднем 134 мили в сутки. Случалось, я попадал в короткие шторма, и тогда “Джипси мот” сбавляла ход примерно до трех узлов. Но я хорошо помнил, что по пути в Сидней, до ремонта и реконструкции, проведенных Уорвиком Худом, яхта в таких случаях просто останавливалась. Удивляло, что не попадались летучие рыбки. В 1931 году целые стаи этих рыб поднимались над водой, если я шел на бреющем полете. Теперь же не было видно ни одной.
В полдень в воскресенье 5 февраля яхта находилась почти на полпути между Сиднеем и мысом Мария-ван-Димен (северо-западная оконечность острова Северный в Новой Зеландии). Итак, за неделю прошел всего 550 миль. В вахтенном журнале сделаны следующие комментарии:
“ 550 миль за неделю — мой рекорд тихого хода. На преодоление 185 миль, из пройденных 550, затратил целых четыре дня, то есть в среднем проходил по 46 миль в сутки. Тем не менее я все еще жив и даже рыпаюсь, а это важнее всего. Не так ли?”
Все эти дни капризничал автопилот. Он не справлялся с рулем. Потратил много часов, чтобы заставить его лучше работать. Позднее я узнал, что эти неполадки объяснялись двумя причинами, причем одна из них совсем не связана с дефектами самого автопилота. Но 5 февраля мне это было неизвестно, и в вахтенном журнале читаем следующую запись:
“Установил, что при ходе 5,25 узла курс 47,5° к линии ветра становится критическим. Каждый раз, когда, удифферентован паруса, я выключал автопилот и бросал руль, предоставляя яхту самой себе, она либо шла к ветру и останавливалась, как скованная, либо уваливалась под ветер на 65° и более, а затем спокойно шла хорошим ходом, но только на 30° в сторону от нужного мне курса”.
На самом деле критическим фактором из-за формы корпуса был угол крена, а не курс 47,5° к ветру, как я ошибочно предполагал. Если ветер свежел настолько, что крен усиливался на 2–3°, нос яхты скатывался поверх воды, пока не оказывался на 30–40° под ветром от заданного курса. Тогда яхта набирала скорость и летела, но, увы, не туда, куда надо. Когда же ветер стихал и крен уменьшался на 2–3°, форма корпуса заставляла яхту сразу же подниматься к ветру; она вставала носом против ветра и резко останавливалась. Позже, уразумев причины этого второго каприза “Джипси мот”, я нашел единственный способ отучать ее от дурных привычек: надо было ставить паруса так, чтобы избежать критического угла крена. Другими словами, мне приходилось располагать курс круче и идти с большим креном, лишь бы любой ценой избавиться от рокового критического угла.
Второй причиной неполадок с автопилотом был чрезмерный вес верхней части рулевого весла и его механизма. Весло не проявляло естественной тенденции висеть в воде вертикально. Напротив, из-за тяжелой верхней части оно болталось из стороны в сторону и при слабом ветре не справлялось с этим качанием. Пробовал ставить оттяжки по обе стороны весла, чтобы удержать его в вертикальном положении. Но тогда, чтобы изменить курс яхты, ветровому крылу надо было преодолеть противодействие оттяжек до того, как повернуть весло. Попытался также удерживать весло в нужном положении при помощи четырех амортизирующих оттяжек с каждой его стороны, прикрепленных к корме в двух точках.
