“Джипси мот” вошла в бухту Сиднея 12 декабря в 16.30, пройдя весь путь за 107 дней и 51 /2 часов, считая по календарю, или, более точно, за 106 дней и 201 /2 часов фактического времени, если внести поправку на долготу. Покрытое расстояние составляло 14 100 миль. Это общий итог суточных переходов от одного пункта до другого.

Путь клиперов, которым я следовал, не всегда кончался в Мельбурне, хотя он и был портом назначения для большинства из них. Лишь немногие клипера шли до Сиднея. Пожалуй, здесь стоит дать небольшое пояснение. Дело в том, что в Мельбурне гораздо проще отдать якорь. Этот порт ближе к Плимуту на 500 миль. Переход от Мельбурна до Сиднея чрезвычайно сложен из-за условий в Бассовом проливе и дальше у берегов Нового Южного Уэльса, где приходится идти против сильного встречного течения, о чем уже говорилось в предыдущей главе. Парусное судно всегда встречается там с трудностями, которые пришлось испытать и мне. Кроме переменных ветров и береговых течений, на этом переходе постоянно угрожает опасность, что шторм загонит судно в бухту или сильное течение выкинет его на берег при штиле. Разумеется, в старину многие парусные суда ходили до Сиднея по своим торговым делам, так как большинство пассажиров и грузов они забирали в этом порту. Что касается моего состязания с клиперами, то я вполне мог бы закончить первый этап плавания в Мельбурне. И в некоторых отношениях это было бы вполне логично. В полдень 4 декабря, на 99-й день плавания, я был всего в 118 милях от Мельбурна. Повернув туда с попутным ветром, можно было закончить рейс Плимут — Мельбурн за 100 дней. Но у меня были личные причины стремиться в Сидней. Четырежды я посетил этот порт, и каждый раз там заканчивалось какое-нибудь волнующее, романтическое и рискованное путешествие. Об этом я писал в своей книге “По пути клиперов”.

В первый раз я прибыл в эту великолепную гавань из Новой Зеландии. Был я тогда наивным юнцом, забравшимся на пароход в Веллингтоне (Новая Зеландия), чтобы в гордом высокомерии совершить “леденящее кровь” плавание в Сидней. Несмотря на распространенное мнение, будто это абсолютно немыслимо, мое сердце, обливаясь кровью, все-таки выдержало испытание. Во второй раз я попал туда на своем сухопутном самолете “Джипси мот”, заканчивая перелет из Англии в Австралию (второй в мире одиночный перелет, совершенный по такому маршруту). Это было в январе 1930 года. Меня встречало звено самолетов, и я так разволновался при виде толпы на аэродроме Маскот, что, садясь, запрыгал, как кролик, скачущий по заросшему лугу. Меня глубоко тронуло шумное, дружеское сиднейское гостеприимство, совершенно уникальное.

В третий раз я попал в Сидней с востока, после первого перелета через Тасманово море из Новой Зеландии в Австралию на гидроплане “Джипси мот I”. Посадка и взлет на крошечном гидросамолете в огромной гавани Сиднея были еще одним незабываемым переживанием. Четвертый раз, в 1936 году, я вылетел оттуда на моноплане “Пусс мот” по маршруту: Сидней — Пекин — Лондон.

Я всегда любил рисовать в своем воображении, как парусные суда из Англии проходят мимо мысов у входа в Порт-Джексон и отдают якорь в спокойных водах этой гавани, пройдя 14000 миль от Плимута. И на этот раз я испытывал чувство гордости от встречи, которую устроил мне Сидней со своим обычным поразительным радушием. Еще раз убедился в том, что из всех городов Австралии мне следовало приплыть именно сюда.

Через десять минут я уже был на пресс-конференции. Мне говорили, что на ней представлено 94 различных органа печати, включая телевидение, радио и крупнейшие издательства. Похоже, что такого здесь еще не видывали. Для меня же это была разительнейшая перемена после полного одиночества на протяжении более трех месяцев напряженной борьбы, не прекращавшейся ни днем, ни ночью более чем на несколько часов кряду. Позже я посмотрел фильм, посвященный этой конференции. Любопытно, что вначале вопросы медленно проникали в мое сознание и не сразу вызывали ответную реакцию. Но шли минуты, и темп восприятия ускорился. Много было задано коварных и заумных вопросов, какие, по-моему, глупо было обрушивать на человека, проведшего больше 100 дней в одиночестве. После того как долгое время занимаешься только главными, самыми жизненно необходимыми делами, такими, например, как спасение от смерти, неизбежна полная переоценка ценностей. Меняется взгляд на то, что надо или не надо принимать всерьез. На вопрос, “когда вы сильнее всего упали духом?”, само собой напрашивался ответ: “когда кончился джин”.

Королевский яхт-клуб Сиднея предложил мне отшвартоваться у своего пирса, и я с благодарностью воспользовался этим приглашением. Душой этого превосходного яхт-клуба был Макс Хинчлиф, бывший капитан 1-го ранга австралийского военного флота. Он отличался потрясающим, прямо-таки мальчишеским энтузиазмом. Шейла познакомилась с Максом еще до моего приезда, и он казался ей равнодушным, пока не обнаружилась его глухота, из-за которой он и вышел в отставку. Вряд ли можно еще где-нибудь найти таких дружелюбных, скорых и щедрых на помощь людей, как сиднейцы. Особенно это относится к членам яхт-клуба.

У этого клуба есть собственная верфь с кузницей, столярной и механической мастерскими. Все это было предоставлено в мое распоряжение для ремонта “Джипси мот” перед плаванием вокруг мыса Горн. Помогая мне, Макс, казалось, не знал усталости. Он немедленно завербовал себе в подмогу Уорвика Худа, инженера-кораблестроителя, проектировавшего “Мадам Патти”, победительницу гонок 1967 года на кубок Америки. С другим судостроителем, Аланом Пэйном, я познакомился раньше и полюбил его. Мы с Шейлой встретились с ним в Ньюпорте (Род-Айленд) после моего одиночного трансатлантического рейса в 1962 году. Алан проектировал австралийскую двенадцатиметровку “Гретель”, которая в 1962 году участвовала в соревнованиях с американцами на кубок Америки. Он больше не занимался частными заказами, а работал конструктором в фирме “Хевиленд” в окрестностях Сиднея. Алан тоже предложил мне свои услуги и консультацию. Итак, с первых же шагов я заручился содействием и советами двух конструкторов, чьи яхты считал лучшими в мире.

Сначала они пытались отговорить меня следовать дальше на “Джипси мот IV”, конструкцию которой считали неудачной. Я твердил Уорвику, что яхта специально построена отменно прочной, с тем расчетом, чтобы выдержать любую бортовую качку и опрокидывание. “Да, — сказал он, — но при этой форме корпуса яхта может и не встать”. Мне нечего было ответить. Алан придерживался почти такой же точки зрения и, со своей стороны, старался отговорить меня от продолжения плавания. Эти люди хорошо знали, о чем говорили. В очень бурном Тасмановом море суда опрокидывались не раз. Не стану вдаваться в детали их доводов и наших бесед.[5]

Когда инженеры убедились, что я все же намерен продолжать плавание, они заметно повеселели и взялись за “Джипси мот”, стараясь улучшить ее мореходные качества, насколько это было в их силах. Я рассказал Уорвику, как “Джипси мот” рыскает к ветру, будто по мановению волшебной палочки. Он приписал это форме киля и спроектировал стальную надставку, чтобы заполнить просвет между старым краем киля и пяткой руля. Ему хотелось бы сделать еще одну наделку киля, вперед, к носу, и я понимал, что он прав, но это было неосуществимо. Вместо четырех стень-вантин мне хотелось бы оставить только две, и Уорвик с этим согласился. Кроме того, я считал, что надо перенести места их крепления к бортам, поближе к носу, но инженер отнесся к этому предложению с прохладцей. Тем не менее я настоял на своем, будучи убежден, что центр переднего треугольника надо подать вперед, что поможет менять галсы и будет уравновешивать яхту. Уорвик настаивал на полном перераспределении груза, то есть всех продовольственных запасов и такелажа. Он выдвинул предложение о концентрации веса в центре судна, чтобы сделать нос и корму легкими, плавучими. Ему больше нравилась широкая, а не узкая и заостренная корма, но я считал такую переделку нецелесообразной.