— У меня будет ребенок.

Я внимательно всматривалась в его лицо. Я ждала, что вот сейчас он откроет от удивления рот, а в глазах вспыхнет восторг. Но на лице у него не дрогнул ни один мускул, оно осталось неподвижным, как маска. Он лишь смотрел на меня.

— Ты ждешь ребенка? — повторил он.

Я сжала его руку.

— Это замечательно, правда? Бертран, это ведь замечательно, скажи!

Он по-прежнему молчал. Я ничего не могла понять.

— И давно ты беременна? — соизволил поинтересоваться он наконец.

— Я только что узнала об этом, — пробормотала я, неприятно пораженная его равнодушием.

Он потер глаза, как делал всегда, когда чувствовал усталость или был расстроен. Он ничего не сказал, и я тоже хранила молчание.

Тишина повисла над нами, как густой туман. Я буквально ощущала ее кончиками пальцев.

Официантка принесла первую перемену блюд. Никто из нас не притронулся к спарже.

— В чем дело? — спросила я. У меня больше не было сил молчать.

Он вздохнул, покачал головой, снова потер глаза.

— Я думала, ты обрадуешься… Придешь в восторг… — прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

Он, подперев подбородок рукой, глядел на меня.

— Джулия, я устал и сдался.

— Но ведь и я тоже! Я тоже перестала надеяться.

В глазах у него появилось мрачное и торжественное выражение. Похоже, он принял окончательное решение, и оно мне не нравилось.

— Что ты имеешь в виду? — сказала я. — Из-за того, что ты потерял надежду, ты не можешь…

— Джулия, меньше чем через три года мне исполнится пятьдесят..

— Ну и что? — воскликнула я, чувствуя, как у меня горят щеки.

— Я не хочу быть престарелым отцом, — тихо закончил он.

— Побойся Бога, — прошептала я.

Молчание.

— Мы не можем оставить этого ребенка, Джулия, — негромким и нежным голосом произнес он. — У нас теперь совсем иная жизнь. Зоя вскоре станет девушкой. Тебе уже сорок пять. Наша жизнь не та, что была раньше. И еще один ребенок в нее не вписывается.

Слезы хлынули ручьем, потекли у меня по лицу, обильно смачивая еду на тарелке.

— Ты хочешь сказать, — с трудом выдавила я, — ты хочешь сказать, что я должна сделать аборт?

Семейство за другим столиком с нескрываемым интересом уставилось на нас, прислушиваясь к нашему разговору. Но мне было плевать.

Как всегда в минуты кризиса, я перешла на родной язык. В такой момент я просто не могла говорить по-французски.

— Ты хочешь, чтобы я сделала аборт, и это после трех выкидышей? — срывающимся голосом спросила я.

Его лицо было печальным. Оно выражало грусть и нежность. Мне захотелось ударить по нему кулаком, ударить изо всей силы.

Но я не могла этого сделать. Я могла лишь разрыдаться в салфетку. Он гладил меня по голове, бормотал слова утешения, повторял, что любит меня.

Я не желала его слушать.

Они проснулись, когда на землю уже опустилась ночь. Лес больше не казался мирным и приветливым другом, с которым они не расставались сегодня почти весь день. Он высился вокруг них, огромный, темный, полный непонятных запахов и звуков. Они медленно двинулись через заросли папоротника, держась за руки, замирая при каждом постороннем звуке. Им казалось, что с каждым шагом ночь становится все чернее и чернее, страшнее и страшнее. Но они продолжали идти вперед. Девочка думала, что вот-вот просто упадет на землю от изнеможения. Но теплая рука Рахили поддерживала и ободряла ее.

Наконец они вышли на широкую тропинку, петлявшую по луговой равнине. Вдалеке мрачной стеной стоял лес. Девочки подняли головы к хмурому, безлунному небу.

— Смотри, — сказала Рахиль, указывая вперед. — Автомобиль.

Они увидели снопы яркого света от фар, прорезавшие ночь.

Фары были затемнены черной краской, так что оставалась только узенькая полоска, через которую и бил свет. Девочки услышали рокот приближающегося мотора.

— Что делать? — спросила Рахиль. — Будем останавливать машину или нет?

Но тут девочка увидела еще одну пару затемненных фар, а за ними еще одну. К ним приближалась целая колонна машин.

— Пригнись, — прошептала она, дергая Рахиль за юбку. — Быстрее!

Кустов, в которых можно спрятаться, поблизости не было. Поэтому девочка просто легла на живот, уткнув лицо в землю.

— Зачем? Что ты делаешь? — воскликнула Рахиль.

Но потом поняла и она.

Это были немцы. Немецкие солдаты, двигающиеся куда-то походным порядком.

Рахиль рухнула на землю рядом с девочкой.

Рев мощных моторов стал громче, машины приближались. В тусклом свете фар девочка заметила блестящие каски солдат, сидевших в кузовах. Они обязательно увидят нас, подумала девочка. Мы не сможем спрятаться. Нам негде укрыться, и они обязательно увидят нас.

Мимо промчался первый вездеход, за ним последовали остальные. Лица девочек запорошила густая белая пыль. Они старались не закашляться и лежали, не шелохнувшись. Девочка уткнулась лицом в землю и зажала уши ладошками. Колонна машин казалась бесконечной. Заметят ли солдаты темные контуры их тел на обочине проселочной дороги? Девочка сжалась в ожидании криков, визга тормозов останавливающихся машин, стука распахивающихся дверец, быстрых шагов и грубых рук, хватающих их за плечи.

Но вот проехала последняя машина, и рев ее мотора стих в ночи. Вернулась тишина. Девочки подняли головы. Дорога была пуста, если не считать клубов белой пыли, поднятой колесами тяжелых автомобилей. Они выждали несколько минут, а потом двинулись по тропинке в противоположном направлении. Вдалеке между деревьями показался мерцающий огонек. Он звал и манил к себе. Девочки подобрались ближе, по-прежнему держась обочины дороги. Они осторожно открыли калитку и подошли к дому. Он похож на ферму, подумала девочка. В открытое окно они увидели женщину, которая читала, сидя у камина, а рядом расположился мужчина с трубкой. В ноздри им ударил дразнящий аромат еды.

Не колеблясь и не раздумывая, Рахиль постучала в дверь. Изнутри кто-то отдернул хлопчатобумажную занавеску. У женщины, которая смотрела на них сквозь стекло, было вытянутое, костлявое лицо. Она долго разглядывала девочек, потом задернула занавеску. Дверь она не открыла.

Рахиль постучала снова.

— Пожалуйста, мадам! Не дадите ли вы нам напиться и немного поесть?

Занавеска не шелохнулась. Девочки подошли к открытому окну и остановились перед ним. Мужчина с трубкой поднялся из кресла.

— Уходите, — низким угрожающим голосом заговорил он. — Убирайтесь отсюда.

Позади него маячила женщина с костлявым лицом. Она молчала.

— Пожалуйста, немного воды… — взмолилась девочка.

Створка окна со звоном захлопнулась.

Девочке хотелось плакать. Как могут эти фермеры быть такими жестокими? В комнате на столе лежал хлеб, она видела его. И кувшин с водой там тоже стоял. Рахиль потащила ее в сторону. Они вернулись на извилистую проселочную дорогу. Вдали виднелись другие фермерские дома. Но все повторялось — их прогоняли, и им приходилось уходить ни с чем.

Было уже поздно. Девочки устали, проголодались и едва переставляли ноги. Наконец они подошли к большому старому дому, стоявшему чуть в стороне от дороги. Двор освещал фонарь на высоком столбе, и свет его упал на их лица. Фасад дома был увит плющом. Они не осмелились стучать. Перед домом девочки заметили большую пустую собачью конуру. Они влезли в нее. Внутри было чисто и тепло, и уютно пахло собакой. На полу стояла миска с водой и валялась старая обглоданная кость. Они с наслаждением принялись утолять жажду. Девочка боялась, что собака вернется и искусает их. Она шепотом поведала Рахили о своих опасениях. Но та уже спала, свернувшись клубочком, сама похожая на маленького щенка. Девочка взглянула на ее утомленное и измученное лицо, на впалые щеки, на темные круги под глазами. Рахиль выглядела, как маленькая старуха.