Мужчина улыбнулся. Девочка подумала, что более уродливой и неприятной улыбки ей еще не доводилось видеть.

— Пожалуй, мы все-таки оставим его закрытым, мадам, — возразил он. — А то сегодня утром одна дама выбросила в такое вот окно своего ребенка, а потом и сама выпрыгнула следом. И мне не хочется, чтобы подобное повторилось.

Мать ничего не ответила, она буквально оцепенела от ужаса. Девочка с негодованием воззрилась на мужчину, она возненавидела его — от макушки до пят. Его раскрасневшееся лицо и блестящие тонкие губы вызывали в ней омерзение. Ей был отвратителен мертвый взгляд его холодных глаз. И то, как он стоял посреди их квартиры, расставив ноги, надвинув шляпу на глаза и заложив за спину мясистые руки.

Она возненавидела его всем сердцем, возненавидела так, как никого и никогда прежде. Она возненавидела его сильнее, чем того ужасного мальчишку в школе, Даниэля, который едва слышно шептал в ее адрес непристойности и оскорбления, отвратительные вещи об акценте ее матери и отца.

Она прислушивалась к звукам обыска, учиненного неповоротливым и неуклюжим полицейским. Он не найдет мальчика. Шкаф совсем незаметен. Мальчик будет в безопасности. Они никогда не найдут его. Никогда.

Полицейский вернулся в комнату. Он пожал плечами и покачал головой.

— Здесь больше никого нет, — заявил он.

Мужчина в дождевике подтолкнул мать к двери. Он потребовал у нее ключи от квартиры. Мать молча и боязливо вручила их ему. Они гуськом двинулись вниз по ступенькам, медленно и неуверенно — матери мешали сумки и узлы, которые она несла в руках. Девочка раздумывала над тем, как передать ключ отцу. Где лучше его оставить? У concierge?[4] Может быть, она еще спит в это время?

Странно, но concierge уже проснулась и стояла за дверью. Девочка заметила на ее лице необычное выражение злорадного торжества. Почему она так смотрит, подумала девочка, почему она не взглянет на нас, на мою маму, на меня? Почему она не сводит глаз с мужчин, как будто в упор не видит ни ее саму, ни ее мать, как будто она и знать их не знает? А ведь мать всегда была добра и любезна с этой женщиной, иногда она даже приглядывала за дочкой concierge, маленькой Сюзанной. Та часто капризничала, жалуясь на боли в животике, а мать всегда была с ней такой терпеливой, постоянно напевала Сюзанне песенки на своем родном языке. Малышке это очень нравилось, и она засыпала, довольная и умиротворенная.

— Вы не знаете, где могут быть отец и сын? — поинтересовался полицейский, отдавая ей ключи от квартиры.

Concierge пожала плечами. Она по-прежнему не смотрела ни на девочку, ни на ее мать. Ключи она сунула в карман быстрым, вороватым движением, которое совсем не понравилось девочке.

— Нет, не знаю, — ответила она полицейскому. — В последнее время мужа я почти не видела. Может быть, он скрывается. Вместе с мальчишкой. Вы можете осмотреть подвал или служебные помещения наверху. Я вам покажу.

Малышка в loge[5] начала хныкать. Concierge оглянулась через плечо в маленькую комнатку.

— У нас нет на это времени, — сказал мужчина в дождевике. — Впереди еще много дел. Если понадобится, мы вернемся сюда позже.

Concierge подошла к плачущему ребенку и, взяв его на руки, прижала к груди. Потом пробормотала, что знает о том, что в соседнем здании живут еще такие семьи. Она выговаривала их имена и фамилии с видом крайнего отвращения, словно это были непристойности или богохульства, подумала девочка, грязные слова, которые и произносить-то вслух стыдно.

Наконец Бертран сунул телефон в карман и перенес свое внимание на меня. Он улыбнулся мне одной из своих неотразимых и неповторимых улыбок. И в очередной раз я про себя подивилась тому, чем заслужила такого красивого мужа. Когда я впервые встретила его, много лет назад, катаясь на лыжах в Куршавеле, во Французских Альпах, он был стройным и выглядел совсем мальчишкой. И вот теперь, в возрасте сорока семи лет, став тяжелее и сильнее, он буквально излучал мужскую силу, неподражаемый французский шарм и стиль. Он походил на хорошее вино, которое с возрастом лишь обретает благородное изящество и крепость, в то время как я пребывала в полной уверенности, что моя собственная молодость затерялась и канула в Лету где-то между рекой Чарльз и Сеной. И уж конечно, достигнув средних лет, я отнюдь не расцвела. И если серебристые пряди и морщинки лишь оттеняли красоту Бертрана, то со мной все обстояло в точности наоборот.

— Ну и как? — вопросил он, гладя меня по ягодицам небрежным, властным хозяйским жестом, нимало не смущаясь тем, что на нас смотрит его коллега и наша дочь. — Здесь великолепно, правда?

— Просто блеск, — эхом откликнулась Зоя. — Антуан только что сообщил нам, что здесь все придется переделывать. А это значит, что сюда мы переедем не раньше, чем через год.

Бертран рассмеялся. Смех его был чрезвычайно заразительным, этаким своеобразным симбиозом гиены и саксофона. Вот в чем заключалась проблема с моим супругом. В его пьянящем и одурманивающем очаровании. А он любил включать его на полную мощность. Мне всегда было интересно, от кого он его унаследовал. От своих родителей, Колетты и Эдуарда? Дико интеллигентных, утонченных всезнаек. Но их никак нельзя было назвать очаровательными. От своих сестер, Сесиль и Лауры?

Хорошо воспитанных, одаренных, с прекрасными манерами. Но они смеялись только тогда, когда чувствовали себя обязанными сделать это. Полагаю, очарование досталось ему в наследство от бабушки. От Mamé. Воинственной и агрессивной, непокорной и мятежной мадам.

— Антуан такой пессимист, — смеясь, заметил Бертран. — А переедем мы сюда очень скоро. Здесь, конечно, много работы, но мы воспользуемся услугами лучших специалистов.

Мы двинулись вслед за ним по длинному коридору со скрипучими половицами, заглядывая в спальни, окнами выходившие на улицу.

— Эту стену придется убрать, — объявил Бертран, и Антуан согласно кивнул. — Кухня должна быть поближе. В противном случае присутствующая здесь мисс Джермонд не сочтет апартаменты практичными.

Последнее слово он произнес по-английски, озорно подмигнув мне и выразительно жестикулируя, чтобы подчеркнуть смысл, который он вложил в эту фразу.

— Квартира довольно-таки большая, — заметил Антуан. — Роскошная квартира, я бы сказал.

— Сейчас да. Но в прежние времена она была совсем крохотной, и, конечно, намного скромнее, — возразил Бертран. — Моим дедушке с бабушкой пришлось пережить нелегкие времена. Дед начал прилично зарабатывать только в шестидесятые годы, и именно тогда он и приобрел квартиру напротив, объединив ее со своей.

— Получается, когда дедушка был еще ребенком, он жил здесь, в этой клетушке? — поинтересовалась Зоя.

— Совершенно верно, — согласился Бертран. — В этих крошечных комнатках. Здесь была комната его родителей, а сам он спал вот тут. Так что в то время квартира была намного меньше.

Антуан задумчиво постукивал по стенам.

— Да, я знаю, о чем ты думаешь, — улыбнулся Бертран. — Ты хочешь объединить две эти комнаты, верно?

— Правильно! — признал Антуан.

— Неплохая мысль. Но над ее осуществлением придется потрудиться, должен заметить. Вот эта стена с сюрпризом, я потом тебе покажу. Деревянная обшивка очень толстая. А внутри проложены трубы. Так что будет не так легко, как кажется на первый взгляд.

Я посмотрела на часы. Половина третьего пополудни.

— Мне пора идти, — заявила я. — У меня встреча с Джошуа.

— Что мы будем делать с Зоей? — поинтересовался Бертран.

Зоя закатила глаза.

— Я, в общем-то, могу вернуться на автобусе в Монпарнас.

— А как насчет школы? — напомнил Бертран.

Снова многозначительное закатывание глаз.