Литмир - Электронная Библиотека

Покраснев от смущения, я призналась, что регулярно разыскиваю его в Интернете в течение последнего года.

— И? — продолжала она, скрестив руки на груди и вперив в меня суровый взгляд.

— Очевидно, он уехал из Лукки, — заявила я.

— Ага. И где же он сейчас?

— Он вернулся в Штаты и живет здесь вот уже пару месяцев.

Я не могла больше выдерживать ее взгляд, поэтому встала с места и подошла к окну, глядя вниз на шумную и оживленную Амстердам-авеню.

— Он в Нью-Йорке, мама?

Голос ее смягчился, он был уже не таким резким и грубым. Она подошла сзади и положила свою чудесную головку мне на плечо.

Я кивнула. Я не находила в себе мужества признаться ей, что пришла в полный восторг, когда узнала, что он здесь. Я была счастлива тем, что в конце концов оказалась с ним в одном городе, через два года после нашей последней встречи. Я вспомнила, что его отец был коренным нью-йоркцем. Так что и Уильям наверняка жил здесь, когда был маленьким.

Он значился и в телефонном справочнике. Он жил где-то в районе Уэст-Виллидж. То есть всего в пятнадцати минутах на метро от моего дома. И потом целыми днями и даже неделями я задавала себе один и тот же вопрос: могу ли я позвонить ему? Он не сделал попытки разыскать меня после нашей встречи в Париже. С тех пор я не получала от него никаких известий.

Но спустя какое-то время мое волнение и восторг пошли на убыль. У меня не хватало смелости позвонить ему. Но я продолжала думать о нем ночь за ночью. День за днем. Молча, втайне. Я представляла, как в один прекрасный день столкнусь с ним в Центральном парке, или в супермаркете, или в баре, или в ресторане. Интересно, он приехал сюда с женой и дочерьми? И почему он вообще вернулся в Штаты? Что случилось?

— Ты звонила ему? — продолжала расспрашивать меня Зоя.

— Нет.

— А собираешься?

— Не знаю, доченька.

Я заплакала, молча и неслышно, плечи у меня вздрагивали.

— Ох, мама, перестань, пожалуйста, — вздохнула она.

Я сердито смахнула с глаз слезы, чувствуя себя ужасно глупо.

— Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь.

Такая мысль не приходила мне в голову. Я имею в виду то, что Уильям может разыскивать меня с помощью поисковой машины. То, что он может знать мой адрес. Неужели Зоя права? И он знает о том, что я тоже живу в Нью-Йорке, в Верхнем Вест-Сайде? Интересно, он вспоминал обо мне? И что он при этом чувствовал?

— Мама, тебе надо расслабиться. Выброси эти мысли из головы. Позвони Нейлу. Вообще, мне кажется, тебе надо почаще с ним встречаться и продолжать жить собственной жизнью.

Я повернулась к ней, собственный голос показался мне хриплым и грубым.

— Я не могу, Зоя. Я должна знать, помогло ли ему то, что я сделала. Я должна знать это. Неужели это слишком много? Неужели это так трудно?

В соседней комнате захныкала малышка. Наши голоса разбудили ее. Зоя пошла туда и тут же вернулась, держа на руках пухленькую, икающую сестренку.

Зоя бережно погладила меня по голове, по-прежнему баюкая малышку.

— Не думаю, что ты когда-нибудь узнаешь об этом, мама. Не думаю, что он когда-нибудь будет готов сказать тебе об этом. Ты изменила всю его жизнь. Ты вывернула ее наизнанку, помни об этом. Скорее всего, он больше никогда не захочет тебя видеть.

Я выхватила ребенка у нее из рук и яростно прижала к себе, вдыхая его запах, впитывая его тепло и невинность. Зоя была права. Мне нужно было перевернуть страницу и продолжать жить дальше.

Как? Это другой вопрос.

___

Я старалась занять себя чем только можно. Я старалась ни на мгновение не оставаться одна, что, в общем-то, оказалось не так уж трудно: у меня была Зоя, малышка, Нейл, родители, племянники, работа и бесконечные вечеринки, на которые приглашали меня Чарла и ее супруг Барри. За два года в Нью-Йорке я познакомилась с большим количеством людей, чем за все время жизни в Париже. Это был гигантский космополитический котел, и мне нравилось в нем вариться.

Да, я покинула Париж навсегда, но стоило мне вернуться к своей работе, встретиться с друзьями или получить письмо от Эдуарда, как я уносилась мыслями в квартал Марэ, как будто ноги сами несли меня туда. Рю де Руазьер, рю де Руа де Сициль, рю де Экуффе, рю де Сантонь, рю де Бретань… Они проплывали у меня перед глазами, перед моими новыми глазами, глазами, которые помнили о том, что случилось здесь в сорок втором году, пусть даже это было задолго до моего рождения.

Я часто думала о том, кто теперь живет в квартире на рю де Сантонь, кто стоит у окна и смотрит на тенистый дворик, кто проводит пальцами по гладкой мраморной каминной полке. Я думала о том, подозревают ли новые жильцы, что в их доме когда-то умер маленький мальчик и что с того самого дня жизнь еще одной маленькой девочки изменилась навсегда.

И по ночам мне тоже снился квартал Марэ. Иногда ужасы прошлого, которых я не могла видеть своими глазами, являлись ко мне в ночных кошмарах. Являлись настолько зримо, что я в страхе просыпалась и включала свет, чтобы успокоиться и прийти в себя.

И вот именно тогда, бессонными, пустыми ночами, когда я лежала в постели, измученная бесконечным круговоротом общения, с пересохшим ртом после последнего бокала вина, которого мне, конечно же, не следовало пить, возвращалась и преследовала меня старая тоскливая боль.

Его глаза. Выражение его лица, когда я прочла вслух письмо Сары. Все это вновь наваливалось на меня, прогоняя сон и причиняя душевные страдания.

Голос Зои заставил меня вернуться в реальность Центрального парка, прекрасного весеннего дня и руки Нейла у меня на бедре.

— Мама, это чудовище хочет фруктовое мороженое на палочке.

— Ни за что, — ответила я. — Никакого фруктового мороженого, ни на палочке, ни без нее.

Малышка повалилась лицом в траву и зарыдала.

— Чертовски занятная картина, не правда ли? — язвительно заметил Нейл.

___

Январь две тысячи пятого года заставил меня в очередной раз вспомнить Уильяма и Сару. Заголовки всех газет и журналов мира кричали только об одном — 60-й годовщине освобождения концентрационного лагеря Аушвиц. Кажется, еще никогда слово «Холокост» не повторялось столь часто.

И каждый раз, когда я его слышала, мысли мои с болью устремлялись к нему и к ней. Глядя на экран телевизора, на котором разворачивалась мемориальная церемония в Аушвице, я задавала себе вопрос: а вспоминает ли обо мне Уильям, когда слышит это слово? Вспоминает ли обо мне, когда на экране мелькают черно-белые образы прошлого: безжизненные изможденные тела, сложенные высокими штабелями, крематории, жирный пепел, весь кошмар давних событий?

Его семья погибла в этом скорбном месте. Родители его матери. Или он не задумывается над этим, спрашивала себя я. Сидя с Зоей и Чарлой, которые устроились по обе стороны от меня, я смотрела, как на экране телевизора пушистые снежинки медленно опускаются на концентрационный лагерь, на колючую проволоку, на приземистую сторожевую вышку. Зажженные свечи, толпа, речи. Русские солдаты и их особый, танцующий строевой шаг.

И наконец финальная, незабываемая сцена: на лагерь опускается ночь, и в темноте светятся рельсы железной дороги, они сияют болезненным, резким и острым светом памяти и скорби.

69
{"b":"122262","o":1}