И вот через несколько дней пришла записка Цанавы. «По имеющимся сведениям, – говорилось в ней, – отец В. Ф. Купревича Феофил Купревич расстрелян во время войны партизанами. Кроме того, по непроверенным данным, Купревич В. Ф. является участником Кронштадтского мятежа (1921 год)».

На Патоличева это произвело ужасное впечатление. Он немедленно позвонил Ю. А. Жданову и передал ему содержание записки Цанавы.

Прошло некоторое время. Патоличев попросил Цанаву показать документ, на основании которого он сообщил факт о расстреле Ф. Купревича партизанами. Цанава принес небольшой клочок газетной бумаги, на котором было написано карандашом: «Отец Купревича В. Ф. Купревич Ф. расстрелян партизанами якобы за то, что не дал им картошки».

– Это и есть ваш документ? – спросил Патоличев.

– Да.

Впоследствии выяснилось, что один из работников аппарата Цанавы по его поручению позвонил в район, осведомился об отце Купревича. Ему кто-то сказал о расстреле, а тот записал это сообщение и передал написанное Цанаве. В письме в ЦК Цанава докладывал только первую часть фразы, а именно: «отец Купревича расстрелян партизанами», а вторую, объясняющую причину, он умышленно опустил: «Расстрелян якобы за то, что не дал партизанам картошки».

– Разве партизаны расстреливали за то, что кто-то не давал им картошки? – спрашивает Патоличев у Цанавы.

Молчит.

– Партизаны ли это были? И был ли Феофил Купревич расстрелян? Мало ли погибло белорусов в годы оккупации, в годы войны?

Молчит.

– Не проверив все тщательно, такие факты нельзя выдавать за достоверные и тем более докладывать о них в ЦК, – сказал первый секретарь. – Что касается участия самого Купревича в Кронштадтском мятеже, «по непроверенным данным», это мы проверим сами.

И проверили. Клевета легко была опровергнута. «Это окончательно убедило меня во враждебной деятельности Цанавы», – заявил впоследствии Патоличев.

Николай Семенович снова темнит. До сих пор существует правило: спецслужбы проверяют только биографические данные кандидатов на государственные должности. Окончательное решение, зачислять или не зачислять, принимают руководители организации, делавшие запрос.

Так было и в советские времена. Я тоже имел отношение к утверждению работников, входивших в номенклатуру должностей ЦК Компартии Белоруссии, а затем и ЦК КПСС, и знаю: спецслужбы никогда не навязывали своего мнения. Они только бесстрастно констатировали наличие того или иного компрометирующего факта на запрашиваемое лицо.

При наличии подобной информации старались не выдвигать таких работников, потому что это вызывало лавину возмущенных писем, которые при проверке подтверждались. В итоге дискредитировались органы власти. А они должны быть чистыми, не замаранными.

В моей практике было немало случаев, когда из «органов» приходили сведения на толковых работников, которых предполагалось выдвинуть на высокие должности. Компромат был один – близкие родственники сотрудничали с немецкими оккупантами, за что после войны были осуждены. Некоторые ушли с отступавшими фашистскими войсками на Запад. Об этом помнили даже в начале 80-х годов. Можно представить, сколько было таких случаев в конце сороковых – начале пятидесятых годов.

Ученые Белоруссии избрали В. Ф. Купревича президентом Академии наук республики. На этом посту Василий Феофилович работал с 1952 года до самой своей кончины в 1969 году. Ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. По отзывам знавших его людей, он был большим ученым и прекрасным человеком.

А ведь назначение могло и не состояться. Повторяю, это зависело от самого Патоличева. Безусловно, он принял смелое решение. Справедливости ради должен отметить, что при проверке данных о сотрудничестве с немцами, особенно если оно не носило открытый характер, то есть если подозреваемые не ходили в полицейской форме и не занимали официальные должности в оккупационных структурах, а работали на немцев тайно, то доказательства их вины в основном были устными.

Патоличев не скрывает того, что он хотел избавиться от Цанавы. Не сработались. Бывает. В это время союзным министром государственной безопасности назначают С. Д. Игнатьева, который еще недавно работал секретарем ЦК Компартии Белоруссии по сельскому хозяйству и заготовкам. Новый министр решил заменить кое-кого из прежних заместителей, и на освободившееся место пригласил Цанаву. Впрочем, Патоличев это выдвижение приписывал исключительно себе, рассказывая в узком кругу членов Бюро, что именно он, пользуясь старыми связями с Семеном Денисовичем Игнатьевым, с которым в 1946 году вместе работал в Управлении ЦК ВКП(б) по проверке партийных органов, придумал такой умный ход, чтобы избавиться от Цанавы.

Но дело не в этом. Как бы там ни было на самом деле, Цанава покинул Белоруссию. Вместо него приехал новый министр госбезопасности М. И. Баскаков. Интересно, если бы при Баскакове утверждался Купревич, доложил ли бы Михаил Иванович Патоличеву результаты проверки биографии кандидата на пост президента Академии наук? Неужели бы скрыл тот факт, за который партийный секретарь учинил разнос Цанаве? Ведь Академия наук – многопрофильное учреждение, там разрабатывались и новейшие технологии, имевшие отношение к оборонной тематике.

И еще о Цанаве. В 1951 году в Минске вышла его первая книга о партизанском движении в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Все газеты, все журналы опубликовали хвалебные рецензии. Вышла вторая книга – опять рецензии.

Но кто редакторы? Министр просвещения Ильюшин, редактор журнала «Большевик Белоруссии» Т. Саладков, главный редактор – секретарь ЦК КПБ Т. Горбунов.

А кто выступал с рецензиями? В «Советской Белоруссии» – Председатель Президиума Верховного Совета БССР В. Козлов, в «Звезде» – секретарь обкома партии И. Кожар, в «Советском крестьянине» – секретарь ЦК Компартии Белоруссии В. Чернышев, в «Литературной газете» – председатель правления Союза писателей Белоруссии П. Бровка. Начальство редактировало, начальство рецензировало.

Куропатская загадка

В 1988 году страна узнала из статьи председателя Белорусского народного фронта Зенона Позняка в писательской газете республики «Литература и искусство» о массовых расстрелах советских граждан в белорусском лесном массиве Куропаты в 1937-1941 годах. Называлась жуткая цифра – 250 тысяч человек. Пресса публиковала материалы о множестве могил, обнаруженных в лесу под Минском, рисовала страшные картины выстрелов в затылок, предавала огласке имена тех, кто находился наверху чудовищной репрессивной системы.

Наркомвнудел Белоруссии в 1937-1938 годах Б. Берман. Это он, копируя сценарии московских процессов, одно за другим проводил в республике громкие судилища. Не успевал завершиться один процесс, как сразу же разворачивался другой. Москва, Кремль одобряли такой подход к делу присланного в Белоруссию руководителя «органов».

Выступая в ноябре 1937 года перед избирателями Россонского района, Берман говорил: «Выродки, заклятые враги и палачи белорусского народа долгое время вели свою гнусную предательскую работу. Потребовалось вмешательство в белорусские дела товарища Сталина. Никто другой, как товарищ Сталин, по одному письму, по одному сигналу из Белоруссии сказал, что в БССР есть враги, которые мешают народу наладить культурную жизнь. Товарищ Сталин дал указание громить врагов, и мы начали их громить».

Громил до тех пор, пока сам не был разгромлен и объявлен германским шпионом.

Достойными продолжателями его дела были А. Наседкин, продержавшийся в наркомовском кресле очень недолго, и особенно Л. Цанава. Только в первый год пребывания Цанавы в Белоруссии (с конца 1938 года) по политическим обвинениям было арестовано 27 тысяч человек…

Леденили душу натуралистические сцены расстрелов: «Участвовали многие работники комендатуры. Активно выезжал на расстрелы кладовщик Абрамчик… Приговоренных к смерти подводили к яме, усаживали на краю ямы или оставляли стоять, затем стреляли в голову. Человек падал прямо в могилу…»