Я кивнула.

— А он… успел узнать?

— Ну да… — ответила я с горечью.

Виви внимательно на меня посмотрела. Это было уже чересчур. Этот серьезный, полный сочувствия взгляд. Я отвела взгляд и сглотнула. И тут она протянула руки, обняла меня, притянула к себе и погладила по спине. Она была такой высокой, что моя макушка уперлась ей в подбородок, и я зажмурилась, позволяя ей обнимать меня и утешать. Уткнувшись Виви в грудь, я чувствовала ее запах — запах меда и цветущего рапса. Мне вспомнились Джок и мой старенький дом с заросшим садом, деревня, поля вокруг, мне вспомнилось раннее шведское лето с шумом тракторов, холодным ветром, черными грачами и воронами на пашне, играющими соседскими детьми, мне вспомнились нарубленные дрова и белье, развешанное на веревках между яблоневыми деревьями в саду. Перед глазами возникла моя садовая мебель, выкрашенная в голубой цвет, и там, в одном из кресел, сидел Юханнес и чесал Джока за ухом, а я… я шла к ним с подносом в руках, а на подносе были кофе и пирог. Картина была такой яркой, словно все это было на самом деле, словно все это было живо в моих воспоминаниях, я готова была зарыдать, но слезы застряли в горле, а колени подкосились.

Виви подвела меня к стулу за стойкой, усадила и побежала за стаканом воды. Вернувшись, она придвинула стул и для себя тоже. Присев рядом, подруга обняла меня за плечи. Я отпила воды. Мы просто сидели вместе и молчали, пока не появились посетители, которым нужна была помощь Виви.

Эльса лежала на траве в зимнем саду. Она лежала на боку на покрывале, подложив руку под голову. Рядом валялась раскрытая книга, но Эльса не читала, Эльса спала. Грудь мерно вздымалась, дыхание было почти ровным, хотя время от времени подруга кашляла прямо во сне. Я стояла на посыпанной гравием дорожке всего в нескольких метрах от нее и чувствовала, как сильно я по ней скучаю. Я не осмеливалась подойти ближе. Не осмеливалась сесть рядом и ждать ее пробуждения.

И все же я сделала это. Я сошла с дорожки в мягкую траву и присела в полуметре от нее, стараясь не заслонить солнце.

В голове у меня крутились слова Алисы: «Ты же не забыла, каково это потерять друга ради ребенка?» Разумеется, я не забыла, каково это — чувствовать, когда с появлением ребенка ты из близкого друга в одно мгновение превращаешься в просто знакомую. Тебе больше не звонят и не пишут, ты больше не нужна. Не нужна, потому что с тобой не о чем поговорить: у тебя ведь нет детей. Я прекрасно помню, каково это чувствовать себя отодвинутой на задний план. Поразительно, но мои друзья, заводившие детей, выражали страстное желание поддерживать со мной контакт, встречаться, ходить куда-то вместе. Но на встречах они смотрели сквозь меня, особенно когда дети были совсем маленькими. Причем это касалось только подруг. Друзья мужского пола, разумеется, тоже с головой погружались во весь тот хаос, который привносит в нашу жизнь младенец и который только усиливается со вторым и третьим ребенком, но женщины… женщины словно все время находились под наркотическим кайфом: они улыбались, кивали, хихикали, болтали, при этом оставаясь отстраненными, словно их мысли витали где-то далеко, совсем в другом месте. Впечатление было такое, словно они все свои силы, физические и моральные, тратили только на одно существо в мире — своего ребенка.

Мне всегда казалось, что это происходит осознанно. Что они осознанно отстраняются от людей, чтобы сосредоточить все свое внимание на беспомощном ребенке: ведь от этого зависит его выживание. Я всегда была убеждена в том, что это их собственный осознанный выбор. Теперь же, когда я сама ждала ребенка, заметила, как сильно я изменилась: я начинала ощущать странную самодостаточность, и это толкало меня на мысли, что выбор здесь все-таки ни при чем. Не то чтобы друзья перестали что-то значить для меня, просто все мои чувства обострились, особенно обоняние и слух. Я стала чрезмерно чувствительной и сентиментальной, но одновременно меня перестали волновать радости и горести окружающих меня людей. Нет, я любила своих друзей — тех, кто еще у меня остался. Я любила их даже больше, чем раньше. Я радовалась тому, что у меня появились новые друзья, Горель и Матс, например, и я была бесконечно благодарна Виви за то, что она была таким хорошим другом. Я скучала по Алисе и Лене, Эрике и Ване, Майкен и многим другим, кого я навсегда потеряла. И по Эльсе, которая лежала сейчас на траве, подложив руку под голову. Я скучала по ней так, что сердце готово было разорваться, Я с удовольствием встречалась с друзьями, слушала то, что они говорили, смеялась, шутила. Но стоило нам расстаться, как я тут же снова погружалась в свой собственный мир, как автомобиль, полученный из мойки — чистый и блестящий, без единого прилипшего к капоту листочка. Это было очень странное ощущение: быть одновременно такой чувствительной и сентиментальной и такой отстраненной и холодной.

Заметив это, я задалась вопросом: не обусловлено ли мое состояние какими-то биологическими факторами? Может, это происходит на уровне примитивного инстинкта самки, которой и по сей день продолжает оставаться каждая женщина. Ведь, как бы мы ни хотели, мы не можем стать матерями после определенного возраста, и это определяет все наше поведение.

Мне пришлось признать, что Эльса была права, и именно это я собиралась сообщить ей, когда она проснется. Едва подруга открыла глаза, как я сказала:

— Ты была права, Эльса. Я хожу, выставив живот…

Она села, откинула с лица волосы и сонно потерла глаза:

— Вот как?

— Но, — продолжила я, — это не имеет никакого отношения к желанию быть нужной обществу, или создать новый человеческий капитал, или быть такой, как все, поверь мне. Все дело здесь, — я показала на свой живот и потом на голову, — и здесь. Я ничего не могу с этим поделать. Это гормоны.

— Понимаю, — сказала Эльса. — Понимаю, что не могу этого понять. Может, лучше пойдем поплаваем вместо того, чтобы тут философствовать?

Не удержавшись, я расхохоталась. Поднялась, протянула Эльсе руку и помогла ей встать на ноги. Она подобрала книгу. Это оказался «Грозовой перевал» Эмилии Бронте. Мы свернули покрывало и рука об руку пошли к галерее. По дороге мы встретили Матса. Одетый в одни шорты и грубые ботинки, он рыхлил клумбу. В тележке рядом лежали саженцы, ждавшие своей очереди. В отдалении на скамейке я заметила Поттера в его обычных очках в черной оправе. Он ел яблоко и листал газету. Время было обеденное, люди сновали туда-сюда по террасе — к шведскому столу и обратно. Мы с Эльсой вышли на Атриумную дорожку и спустились на лифте в фитнес-центр.

Мы долго и неспешно плавали. Потом отправились в сауну. Я села рядом с дверью, то и дело приоткрывая ее, чтобы вдохнуть воздуха. Я никак не могла вспомнить: полезна или вредна баня беременным? Эльса легла на самую последнюю полку. Мы почти не говорили, мы просто снова были вместе. Время от времени одна из нас поворачивалась и произносила что-то в стиле: «Ты слышала, что тот или та участвует в том или том эксперименте?», или «Тот порвал с той, а та порвала с этим», или «А ты помнишь того парня в деревне, который делал то и то?» Когда настало время уходить и Эльса слезла с третьей полки, она сказала:

— Слушай, Доррит, помнишь, что мы обещали друг другу в самом начале?

Я помнила. Вскоре после смерти Майкен мы с Эльсой пообещали друг другу, что, когда кто-то из нас узнает, что ему выпала очередь сдать все органы, он сообщит все другому, и не только то, что это произойдет, но и когда это произойдет. Чтобы другому не пришлось искать по всему отделению.

— Да, — сказала я и посмотрела на Эльсу, стоявшую передо мной. Ее все покрытое теперь шрамами тело блестело от пота. — Почему ты спрашиваешь?

— Это обещание еще в силе?

— Наверно, да, — сказала я, и сердце болезненно сжалось в груди. Только не говори, что это случилось, мысленно взмолилась я. Только не сейчас, только не когда мы снова стали друзьями, только не говори, что… Мой голос дрожал, когда я повторила: — Почему ты спрашиваешь?