– Бесподобно, сэр! – Задохнувшись от восторга, мистер Ролли обозрел своего господина от макушки тщательно расчесанного и уложенного живописными волнами парика до черных блестящих ботинок на высоких каблуках. И принялся прилаживать огромную меховую муфту, завязывая ее на талии хозяина.

Удовлетворенно оглядев себя в высоком зеркале, Корки был склонен согласиться с мнением камердинера. Насвистывая веселую песенку, манерно переставляя тонкую трость с позолоченным наконечником, он вышел на Мальборо-стрит.

– Французская собака! – тут же раздались со всех сторон крики уличных мальчишек.

Не обращая на них никакого внимания, Корки, задумавшись, повернул не в сторону Сент-Джеймского парка, как намеревался вначале, а пошел по Странду в кофейню «Менз» напротив Скотленд-Ярда. Там собиралась публика, которая могла по достоинству оценить его великолепие. Впрочем, и здесь, на улицах Лондона, его колоритная фигура снискала достаточно внимания.

Старьевщик, представитель самой наглой и шумной братии из всех сортов уличных торгашей, с видом знатока оглядывал Корки, прикидывая в уме, через руки скольких покупателей дойдет до него великолепная треуголка блестящего лорда.

А что? Ведь продавец был уверен, что среди пяти-шести шляп, надетых сейчас на его собственной голове и предлагаемых всякому желающему их приобрести, есть, возможно, и та, коя украшала лорд-мэра на пышной процессии в день вступления его в должность!

В конце концов, весь Лондон одевается в одно и то же платье, которое, совершая кругооборот от богатеев, оседает на плечах и голове такого старьевщика, как он.

Он так засмотрелся на Корки, что не заметил, как мальчишка, сидевший в корзине на голове у проходившего мимо верзилы, ловко подхватил палкой с крюком одну из его шляп.

В общем-то, такие жулики охотились за дорогими париками, но раз уж подвернулся ротозей со шляпами, отчего бы и такую рыбку не поймать? Парик ценой пять шиллингов или две шляпы ценой в два с половиной шиллинга – всякий улов хорош!

Лондон кипел. Деловой люд спешил на обед в свои дома или в кофейни, оставив лавки и конторы на клерков и помощников. В каретах и портшезах [27] важно ехали состоятельные горожане.

Тут же женщина со следами невзгод на темном от загара лице, облаченная в бедное мантуанское платье, несла на голове овощную корзину, а в руке еще одну с горшочками масла. Она пронзительным голосом извещала хозяек близлежащих домов, какую провизию предлагает на продажу.

Старик водонос, со спиной, скрюченной самым удобным образом для переноски бочек с водой, подвязанных к коромыслу на его плечах, предлагал хозяйкам воду. Его фартук был насквозь мокрым от расплескавшейся воды.

Только самые богатые горожане имели водопровод в доме, остальным приходилось воду покупать или носить из уличных колонок и фонтанов.

Госпожа спешила за материей на новое платье. Служанка бежала в ближайшую аптеку за настойкой от подагры для хозяина. Лакей, шедший ей навстречу, остановился и, отвесив поклон, стал любезничать, забыв дела и не замечая подозрительного типа, примостившегося рядом с преступными намерениями освободить его карманы от кошелька.

Лондон ничуть не изменился, подумалось Корки. Стоит слегка отвлечься, и ты станешь добычей для тысяч воришек и бандитов, промышлявших своим опасным бизнесом на улицах и в подворотнях самого большого и опасного города в мире.

– Эй, любезнейшая, от души советую оставить при мне мои часы, – произнес Корки тихим голосом и повернулся на сто восемьдесят градусов как раз вовремя, чтобы успеть схватить за край широкого плаща женщину, как будто совершенно спокойно шедшую по своим делам.

– В чем дело, сударь, я позову на помощь! – не очень любезно ответила та, стараясь освободиться и продолжить путь по неотложным, видимо, надобностям.

– К чему беспокоить доброго человека, а ведь в констебли таковых и выбирают, ради сущего пустяка? Вы, сударыня, вернете мою вещь, и мы разойдемся с миром, – продолжал упорствовать Корки, обратив уже внимание окружающих на свое странное поведение.

– Да как вы смеете обижать честную вдову… – начала было, с возмущением повернувшись к обидчику, женщина. – Корки!

– Рад нашей встрече, милая сестрица, – улыбаясь, ответил джентльмен. – Но мы стали объектом изучения немалого числа добрых граждан, что не может меня не угнетать. Прошу вас составить мне компанию и отобедать со мною, как бывало это раньше.

– Ах, Корки, все такой же галантный кавалер! – мурлыкала дама, опираясь на его руку и оглядывая всю его нарядную фигуру. – И все такой же франт!

– А ты, милая сестрица, все так же рискуешь оказаться на виселице.

Дама резко отдернула свою руку от облаченной в перчатку руки Корки. Но, задумавшись, все же продолжала путь рядом с ним.

Разочарованная толпа растаяла, так и не дождавшись продолжения спектакля. Зайдя в таверну, Корки со своей спутницей заняли отдельную комнату и, расположившись со всеми возможными удобствами, завели приятную беседу.

– Мисс Бетти, я намеревался встретиться с вами. Надеялся, вернее.

– Зови меня миссис Джонсон.

– Ммм… Миссис Никто! Ты снова побывала замужем?

– И снова вдова, увы! А ты, милый братец, кем нынче называешься?

– Тем же, кем и рожден.

– Мммм… Как увлекательно! – Дама обладала удивительно богатой вьющейся шевелюрой. Множество рыжих кудряшек довольно живописно обрамляли ее лицо с крутыми скулами, полными губами, высоким лбом и веселыми карими глазами.

Это была довольно статная и высокая дама в скромном, но богатом полутраурном платье. Вся ее гибкая, затянутая шитым лионским шелком фигура, исполненная жизненной силы, пленяла с первого взгляда.

– Как, миссис Джонсон, – Корки со значением кивнул собеседнице, – поживают ваши детки?

– Корки, мелкий ты ублюдок! – не сдержавшись, вскричала уважаемая дама на всю таверну. – Не смей говорить со мной в подобном тоне!

– Прости меня, милая сестрица, – вовсе не виновато склонился в поклоне Корки. – Даже не думал задевать свою любимицу. Ах, я так надеялся, что этот пригожий мальчик – или девочка? – выживет. Женщина, нанятая тобой в услуги как няня и кормилица для малыша, выглядела вполне достойной, чтобы оправдать самые смелые надежды наилучшего родителя из всех возможных… Но мы ведь с тобой знаем о пользе воспитания в чужом доме на свежем деревенском воздухе.

– Тебе превосходнейшим образом известно, что у меня только маленький чудесный мальчик. Один. И ему живется сносно. Женщина, которой я плачу ежегодно по десять гиней, выглядит вполне порядочной и доброй… Она чиста и опрятна и во всех отношениях достойна всяческого доверия! – Бетти, все больше возбуждаясь, раскраснелась и выглядела прехорошенькой. – Как ты можешь сравнивать нашу попечительницу и… и кого бы то ни было!

– О, никак. Хуже этого трудно себе и представить. – Корки, грустно покачав головой, сделал большой глоток хересу из своего стакана и с печальным интересом посмотрел на собеседницу.

– Если ты хочешь прервать нашу нежную дружбу, можешь продолжать в том же духе, но предупреждаю тебя, братец…

– Прости, сестрица, прости. – Корки, откинувшись на спинку кресла, уже лукаво покосился на Бетти. – Но неужели светлой памяти достопочтенный мистер Джонсон не соизволил оставить тебе наследство?

– Как же! Оставил, и преизрядное. Долги были столь внушительны, что мне пришлось, заложив свои драгоценности и замечательное голландское белье, позорно бежать из-под ареста.

– Удивляюсь тебе, сестрица, при твоем практическом уме и оборотистости, ты могла бы уже успокоиться в тихом семейном гнездышке…

– И, уверяю тебя, не было бы жены более покладистой и домовитой, менее требовательной и перечливой, – горячо подхватила его собеседница. – Казалось бы, давно уже я исцелилась от пороков неопытной юности. Однако тщеславие и гордыню за свой ум да красоту я променяла на другой грех. Но только нужда толкнула меня на эту пагубную дорогу. Нужда, которая и есть мать всех пороков и могила всех добродетелей. Если бы нашелся такой добропорядочный человек, который принял бы меня, как честную женщину, с моими достоинствами и красотой всего лишь в приданом, я бы пошла с закрытыми глазами. Очень трудно без совета и поддержки в этом мире. Даже ты, Корки, не поймешь этого, ты мужчина и сам себе голова. Да и учился ты. Женщины могут надеяться только на себя и на свои капиталы, – она горько добавила: – Если они у них есть.