— Это родители Нотткатта, — сказала она, — вот они, сидят в первом ряду. Они тихие люди, которые давно живут за городом. Я не ожидала, что встречу их здесь.

— Остается только надеяться, что на этом балагане не произойдет ничего такого, что было бы противно их натурам, привыкшим к спокойствию сельской жизни, — ответил я.

С одной стороны зала стояло роскошное сиденье, на которое усадили прибывшую Марию Клементи. На ней было простое кремовое платье с накидкой, на голове — маленькая, низко надвинутая шляпка. Рядом с ней сидел Аугустус Уиллер в строгом черном пиджаке и брюках. Нотткатт стоял возле Марии, прислонившись к стене, а впереди сидевшей пары стоял Габриэль Мортимер, на этот раз в облачении более скромном, чем обычно, хотя, когда он обернулся ко мне с приветствием (или, скорее, для выражения недовольства), я увидел в его галстуке огромную булавку с бриллиантом величиной с горошину. За этими господами собрался второй круг приближенных — своего рода вторая орбита, в центре которой находилась певица. В этом кругу каждый старался вставить свое слово, поймать взгляд Марии, каждый пытался понять, что за событие ждет их сегодня. Все это было похоже на одно из тех массовых мероприятий (только в несколько смягченном варианте), столь любимых французами, когда в центре внимания оказывается знаменитость со скандальной репутацией.

Мы с миссис Джакоби добрались все-таки до места, где известные научные светила беседовали с Уиллером. Две леди в шелках и индийских шалях наклонились над Марией, обращаясь к ней с вопросами. Она смотрела прямо перед собой, никак не показывая, что замечает их присутствие. Они относились к этому терпимо, списывая все на ее немоту. Уиллер заметил меня, но не увидел миссис Джакоби, которая стояла немного позади. Он чрезвычайно удивился моему появлению и даже прервал разговор с какой-то важной персоной. Гипнотизер поспешно поднялся, видимо, для того, чтобы привлечь внимание Габриэля Мортимера, и тот действительно обернулся, но произошло это, когда мы с миссис Джакоби уже находились рядом с ними. Стоявшие около Марии дамы тоже выпрямились и, повернувшись, услышали, как Мортимер со злостью проговорил мне:

— Что это вы здесь делаете, Гуделл? А вы, Ребекка? Ваше присутствие здесь крайне нежелательно!

Ответила ему миссис Джакоби:

— Для вас, возможно, и нежелательно! Но я пришла не к вам. Мне необходимо поговорить с Марией.

Мортимер больше ничего не сказал, а только свирепо посмотрел на пожилую леди. Миссис Джакоби кое-как удалось оттеснить импресарио в сторону и подсесть к Марии, однако та ее практически не признавала. Женщина уверенно положила свою ладонь на руку певицы и начала что-то настойчиво ей говорить.

Нотткатт между тем продолжал подпирать стену. Он только заметил:

— О, мистер Гуделл! Вчерашний грязный джентльмен. Пришли испортить нам развлечение, как я понимаю?

Я ответил ему громко и отчетливо:

— Если вы находите, мистер Нотткатт, что хороший способ поразвлечься — это выставить немую женщину на всеобщее обозрение, то нам с вами говорить больше не о чем.

Мои слова вызвали некоторое замешательство, даже негодование окружающих. Нотткатт же едва удостоил меня снисходительной улыбкой. Тогда заговорил Мортимер:

— Гуделл, не могу понять, с какой стати вы лезете в это дело? Как я понимаю, это вы притащили миссис Джакоби в Лондон, чтобы она явилась сюда… Ваше дурацкое вмешательство только все портит!

Мне очень захотелось ударить его по лицу, а затем сделать то же самое с Нотткаттом. Но вместо этого я лишь наклонил немного голову, дабы расслышать, что нашептывает Марии миссис Джакоби.

— Мария, ты не можешь на это пойти! Это испортит твою репутацию! Это может тебе очень навредить! Разве есть у тебя основания сомневаться в том, что я пекусь о твоих интересах? А мистер Гуделл, разве ты его не знаешь?! Мы пришли, чтобы убедить тебя не принимать участия в этом демонстрационном сеансе. Подумай, что ты можешь наговорить в состоянии транса. Это безумие!

Но Мария только и делала, что прикладывала пальцы к губам миссис Джакоби, качала головой и улыбалась. Казалось, она очень плохо себе представляет, что вообще происходит вокруг нее.

Габриэль Мортимер уже было приготовился вступить в спор, но в этот момент Нотткатт выступил вперед, взял Марию под руку и повел к первым рядам, намереваясь представить ее своим родителям. Никто не сделал попытки его остановить. Уводя Марию, он бросил язвительный взгляд на миссис Джакоби.

— Зачем она это делает? Что у нее на уме? — спросил я пожилую леди.

Та лишь покачала головой.

— Она сама хочет принять в этом участие, — ответила миссис Джакоби, — я в этом не сомневаюсь. Она на это настроилась, а раз так — ее не переубедить. Но в то же время Мария кажется какой-то странной, будто она не в себе. Раньше я ее такой никогда не видела. Габриэль, ты напоил ее каким-то лекарством? Ты же знаешь, она не переносит ни снотворное, ни возбуждающие препараты. Разве нет?

Мортимер ничего не ответил, а вместо этого направился к Марии, которая раскланивалась с родителями Потткатта. Уиллер последовал за ним.

Миссис Джакоби посмотрела на меня и вздохнула: Я сел рядом с ней.

— Все мои усилия напрасны, — обреченно сказал я. Моя соседка теперь почти не обращала внимания на происходящее. Уиллер провел Марию по трем деревянным ступенькам на возвышение и усадил ее там на одно из двух кресел. Она сидела и смотрела прямо перед собой, положив руки на подлокотники кресла. Певица выглядела чрезвычайно спокойной. Всей той силы, энергии, которая была присуща ее движениям, как не бывало.

Уиллер уселся напротив Марии, причем так близко к ней, что колени их едва не соприкасались. Шум и разговоры в зале сразу стихли, движение прекратилось. Все расселись, наступила абсолютная тишина.

— Если ее напоили лекарствами, значит, она больна, — прошептала мне миссис Джакоби.

— Может, Уиллер позаботился о том, чтобы ввести ее в транс уже перед приездом сюда, — предположил я. — Интересно, сколько же времени провела она под гипнозом за эти несколько дней?

Представление вот-вот должно было начаться. На улице становилось все темнее. При малейшем движении воздуха свечи отбрасывали причудливые отсветы. Серьезные профессора, красивые дамы, пэры и прочие господа затихли все как один. Уиллер совершил несколько пассов с кристаллом прямо перед глазами Марии и показал, что он доволен ходом эксперимента. Как я и подозревал, певицу привезли сюда уже в состоянии транса. Затем Уиллер, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Мария Клементи! Находитесь ли вы в состоянии транса и под моим полным контролем?

— Да, — ответила Мария чистым и ясным голосом.

— Были ли вы до этого времени абсолютно немой?

— Да, — снова повторила она. — Петь я могла, а говорить — нет.

Голос ее был низким и очень чистым. В аудитории возникло движение, раздались восклицания, послышались комментарии.

— Почему же вы не могли разговаривать? — спросил Уиллер.

Если до этого места представление, как я и предполагал, было тщательно отрепетировано в Ричмонде для того, чтобы представить почтенной аудитории гладко отработанную версию, то далее все пошло в непредсказуемом направлении.

Из прекрасных губ Марии Клементи раздался грубый, ужаснувший всех голос, совсем не похожий на тот, которым она говорила раньше. Он теперь весьма отдаленно напоминал тот прекрасный голос, который пленил всю Европу. Он был низкий и резкий, какой-то смазанный, с непонятными интонациями и акцентом. В течение всего этого ужасного эпизода Мария переходила от одного голоса к другому, имитируя чьи-то чужие интонации, как будто не была уверена в своих собственных. И в самом деле, она не была уверена не только в собственном голосе, но и в своих мыслях, чувствах, как будто плохо представляла себе, кто она такая. И это ее непостоянство и неуверенность вызывали ужасное ощущение, которое усугублялось еще и тем, что среди голосов, которыми она говорила, был явственно слышен голос Виктора Франкенштейна.