Стоял февраль. Однажды утром к нашему дому подъехал член городского магистрата мистер Уортли, прервав мою работу над словарем, и сообщил кошмарную новость.

По его словам, Виктор Франкенштейн лежит сейчас в крайне тяжелом состоянии, он находится на грани между жизнью и смертью. Ранним утром, за день до этого, его нашли в его собственной гостиной с открытой колотой раной, нанесенной, казалось, человеком невменяемым. В той самой длинной, мрачной комнате, из окна которой я когда-то увидел наблюдавшего за домом человека. Окно комнаты было разбито точно так же, как в ночь убийства Элизабет Франкенштейн. Однако на этот раз на лужайке, на свежем снегу, остались четкие, огромные и несколько необычные следы ног, говорившие о присутствии здесь хромавшего человека невероятно большого роста.

Уортли добавил еще один страшный факт: следы, свидетельствовавшие о пребывании человека, остались и в домике садовника. Внутри домика обнаружили сваленную в кучу одежду, которая взята была из дома Виктора, — что-то типа спального места. Там же находилось и изодранное в лохмотья черное пальто. Кругом валялись засохшие остатки пищи, стояла даже тарелка, которую вынесли из дома Виктора. Ясно, что кто-то жил в этой избушке и выносил все необходимое из жилища Франкенштейна. Мистер Уортли не сомневался, что именно этот человек пролез в дом и едва не убил Виктора. Не сомневался он и в том, что этот сумасшедший и являлся тем самым чудовищем, о котором я ему когда-то сообщил.

— Пока мои люди разыскивали этого преступника, — с горечью заметил Уортли, — он был в таком месте, в котором никому бы и в голову не пришло его искать, — в непосредственной близости от своей жертвы. Он и не помышлял о бегстве. Совсем наоборот — расположился поближе к человеку, которого собирался убить.

Я был в ужасе от произошедшего и сказал, что хочу сейчас же пойти к Виктору.

— Тут есть еще одна вещь, — сказал Уортли, испытывая некоторую неловкость. — Когда слуги подняли тревогу и обнаружили вашего друга в луже крови, с ним оказалась дама — та самая немая леди. Она не выпускала его из своих объятий. Наверное, она до сих пор там.

Я представил себе эту ужасную картину. Виктор, смертельно раненный, лежит в этой мрачной гостиной на Чейни-Уолк, под разбитым окном; следы его убийцы четко видны на заснеженной, белой лужайке; и Мария, не способная вымолвить ни слова и позвать на помощь, не отходит от Виктора, который каждую минуту может умереть.

Уортли продолжал:

— Как жаль, что она не может ничего сказать. Ведь когда мы возьмем того, кто напал на миссис Франкенштейн (и кто вполне может оказаться убийцей мистера Франкенштейна, ибо последний сейчас находится между жизнью и смертью), нам обязательно потребуется свидетель. Но эта женщина не имеет возможности рассказать нам, что произошло. Вы ее знаете? Можно ли как-то сделать, чтобы она заговорила?

Я ответил, что, насколько мне известно, это невозможно.

Затем я отправился к Виктору в сопровождении Корделии, которая заявила, что готова помогать, чем только сможет.

Когда лошади, цокая копытами, вывезли нас по обледеневшей дороге на Чейни-Уолк, было холодно, но ясно. Крепко схваченная льдом Темза блестела на солнце. Судно со свернутыми парусами оказалось запертым во льду посреди канала; вокруг него с криками катались мальчишки. На причале, где недавно обитал и работал убийца, напавший на Виктора, рабочие разожгли большой костер из прибитых к берегу деревяшек и стояли вокруг него, греясь. Теперь работы у них не предвиделось до тех пор, пока река не освободится ото льда.

Дворецкий Виктора с выражением чрезвычайной озабоченности и беспокойства на лице открыл нам дверь и сказал, что проводит нас в комнату Виктора. В доме было холодно, и дворецкий, извиняясь за это, объяснил, что вся прислуга, и мужчины, и женщины, в страхе разбежались. Мы стали подниматься по огромной, холодной лестнице в спальню Виктора. Поднявшись, я оглянулся назад, на большую, безжизненную гостиную, и увидел там двоих мужчин крепкого телосложения, играющих в карты. Их, несомненно, наняли, чтобы защитить дом Виктора от возможного нападения. Однако когда я высказался по этому поводу, дворецкий, покачав головой, заметил:

— Лучше бы они были здесь прошлой ночью. Хороша ложка к обеду. Увы! Доктор считает, что дни мистера Франкенштейна сочтены.

Поднявшись на верхнюю площадку лестницы, мы с удивлением увидели, что там сидит, укутавшись в накидку, миссис Джакоби. При нашем с Корделией приближении она поднялась с места. Лицо ее осунулось, она выглядела лет на десять старше. Она заговорила со мной таким тоном, словно речь шла о деле, не терпящем отлагательств.

— Мистер Гуделл, Мария там, в комнате, с мистером Франкенштейном. Но мне необходимо поговорить лично с вами, наедине.

— Да-да, конечно, — сказал я, — но вначале я хочу зайти к Виктору.

Я уже взялся за ручку двери, но миссис Джакоби схватила меня за руку.

— Сделайте так, чтоб она ушла из его комнаты, — настаивала женщина. — Мистер Гуделл, заставьте ее уйти оттуда.

Я зашел в огромную комнату с большим, пышущим жаром камином. Виктор лежал на кровати, лицо его было обращено в противоположную от меня сторону. Он смотрел на Марию, сидевшую напротив него. Сзади на затылке все волосы у него были сбриты, чтобы ничто не попадало в раны. Вид двух огромных порезов в форме креста, зашитых черными стежками, был ужасен. Обе его руки, перебинтованные, лежали на покрывале. Мистер Уортли сказал, что в качестве оружия преступник использовал большой нож из тех, которые используют мясники при разделки туш. Ему было нанесено, по словам Уортли, тридцать ножевых ранений, но наиболее серьезными из всех оказались, по-видимому, те, которые сейчас не были видны: в грудь и в живот.

Мария сидела в кресле у окна, одетая в милое серое платьице с кружевной накидкой на плечах. Ее темные локоны были подобраны кверху. Когда я приблизился к кровати, молодая женщина улыбнулась. Она держала Виктора за руку.

Я проговорил:

— Виктор… Виктор… Я так удручен, что вижу тебя в столь тяжелом состоянии. Что я могу для тебя сделать?

В этот момент Мария легким взмахом руки постаралась привлечь мое внимание. С горестной улыбкой она указала сначала на Виктора, а потом на свой рот и покачала головой. Сначала я не придал ее жестам значения, но она разыграла ту же самую пантомиму во второй раз. И тут я понял, что она хотела мне объяснить.

— Он не может говорить? — спросил я. Она вновь покачала головой.

Я обошел кровать и зашел с той стороны, где она сидела, дабы показать Виктору, что я здесь, и, если возможно, как-то с ним объясниться. Я посмотрел на его посеревшее, исхудалое лицо и был потрясен тем, что увидел.

Мария держала его руку в своих ладонях. Глаза его устремлены были на ее лицо, но в них застыло выражение настоящего ужаса. Он смотрел на это милое личико так, как может смотреть человек в самую бездну ада. Мария же продолжала нежно ему улыбаться, а затем грациозно склонилась и поцеловала его в лоб. Струйка дыма, поднявшаяся от не прогоревших в камине дров, взвилась в воздух. В какой-то миг я, словно находясь в туманном сне, увидел, как этот дым, закружившись над Марией, накрыл и распростертую фигуру Франкенштейна.

Я вспомнил о настойчивой просьбе миссис Джакоби выпроводить молодую женщину из комнаты больного. Тогда я опустился на колени рядом с кроватью (из-за чего Марии волей-неволей пришлось выпустить руку Виктора) и, придвинувшись лицом к его лицу, проговорил:

— Друг мой, дорогой мой дружище… Ты чего-то боишься? Скажи мне чего именно ты боишься?

Его глаза, выражавшие страх, остановились на моих, и в то же время я прочел в его взгляде мольбу. Я посмотрел на Марию. Она покачала головой, заулыбалась и тем самым дала понять, будто все увиденное мною не следует принимать всерьез. Я заглянул ей прямо в глаза, красивые, но ничего не выражающие, и почувствовал, что они засасывают меня в свой омут. Я с трудом оторвал взгляд от Марии и снова посмотрел на испуганное лицо друга.