— Тогда отправляйся утром к члену городского маги страта мистеру Уортли и скажи ему, что у тебя есть основания считать, что человек, убивший миссис Франкенштейн, находится на причале в Челси. Потребуй, чтобы его взяли под стражу и допросили, — посоветовала мне моя дама, явно демонстрируя, что она прошла хорошую школу у своего бывшего мужа-юриста.

— Дорогая моя Корделия, — сказал я, беря ее за руку. — Ты самая прекрасная из всех женщин, которых я когда-либо встречал.

Она выхватила руку.

— Бог мой, Джонатан! — воскликнула она. — Что-то ты слишком осмелел! Не следовало мне сидеть здесь с то бой в столь поздний час, да еще и в таком одеянии.

С этими словами она выпорхнула из комнаты, и я услышал ее поднимающиеся по лестнице шаги. Хоть она меня и оборвала, но все ж опять назвала по имени. А потому нельзя было сказать, что она поступила со мной слишком строго.

Находясь вне себя от радости, я так бы и сидел и размышлял с восторгом о том, какой прекрасной будет наша жизнь, но я не имел права забывать о своей патрульной службе и должен был продолжать нести вахту. До самого утра не обнаружено было никаких признаков постороннего присутствия ни внутри дома, ни снаружи. Я решил последовать совету Корделии: выложить властям всю информацию, которой располагаю, о том мужчине на причале. Отправлюсь в магистрат прямо с утра, как можно раньше. Может, при допросе власти смогут выяснить у великана какие-нибудь подробности о нападении на дом Виктора. Как бы там ни было, оказавшись в тюрьме, чудовище не причинит больше никому вреда.

А ведь это моя дорогая Корделия, это она так здраво обо всем рассудила и предложила такой разумный выход! И я начал мечтать о будущем, когда мы с ней будем вместе, если только она согласится выйти за меня. Тут я стал представлять ее в Кеттеринге хозяйкой дома, ласковой подругой моих сестер, утешением моему отцу на склоне лет. Согласится ли она стать моей? Любая практичная женщина на ее месте не стала бы колебаться. Но Корделия не была практичной. Она делала только то, что подсказывало ей сердце…

Усталый, я отправился спать в шесть утра, когда меня сменил верный Гилмор. Я подумал о Корделии, но стоило голове моей дотронуться до подушки, как я сразу же заснул.

Однако снилась мне не Корделия. Вместо нее мне приснился тот ужасный человек, которого я недавно преследовал. В моем сне он был с голой грудью и босой. Человек этот находился на каком-то тропическом острове под палящим солнцем. Он стоял на желтом песке и смотрел вдаль, на синее море. Я видел его бесформенную фигуру, несчастное лицо, горящие глаза и шапку густых спутанных черных волос. Я ощущал, как надрывно стучит в его груди сердце, чувствовал каждое порывистое движение его мысли, его способность поддаваться внезапному эмоциональному порыву, направленному как на добро, так и на зло. И вдруг он изменился. Лицо его смягчилось и обрело правильные черты; его большие черные глаза перестали гореть, как уголья, и засветились нежным светом. Он улыбнулся. И вдруг откуда-то из-за окружавших бухту деревьев раздался голос. Это была песня. Ее исполняла Мария Клементи. Я слышал ее во сне, хотя самой певицы не было видно. Она пела какую-то старую средневековую мелодию. Мелодия была грустной, но пела она ее очень проникновенно и с большим чувством. Это была одна из тех песен, которые поют во время церковной службы в Испании или Италии. А великан стоял так, как будто не слышал ее песни, и вглядывался в морскую даль.

Звуки песни, которую исполняла Мария, все еще звучали у меня в ушах, когда Гилмор, в соответствии с моими инструкциями, разбудил меня в половине восьмого. Немногим позже я уже сидел в столовой и принимал чашку кофе из рук Корделии (которая поднялась рано и сияла, как новая монета, и сестре о наших ночных бдениях она не сказала ни слова). Я намеревался тотчас же после завтрака отправиться домой к мистеру Уортли, который жил всего в нескольких кварталах от нас. Но в этот момент зазвонил дверной звонок, и на пороге появились одетые по-походному Хьюго и Люси. Это было довольно странно для столь раннего часа, да и вчера они не говорили, что собираются уезжать. Кроме того, мало кто решился бы отправиться в Кент в такую погоду, когда все дороги завалены снегом.

Их пригласили к завтраку. Хьюго, с облегчением вздохнув, согласился и стал уговаривать жену сесть к столу и что-нибудь перекусить. Она была очень бледна, а щеки ее горели от гнева. Решительно отказавшись от завтрака, она продолжала стоять. Тогда из-за стола поднялась Корделия. Она положила руку гостье на плечо и подвела ее к креслу у камина. Миссис Доули мягко поговорила с Люси, и та явно смягчилась.

Сидевшая за столом миссис Фрейзер с удивлением наблюдала за происходящим.

— Хьюго, дорогой, — спросил я, — что подняло вас в такой час?

Мой друг, с аппетитом принявшийся за завтрак, ответил:

— Я прощу прощения у миссис Доуни за столь ранний визит. Мы очень признательны вам за доброту. К сожалению, новость, которую мне придется сообщить, довольно неприятна.

— Лучше сразу рассказать, что произошло, Хьюго, — заметил я.

Он посмотрел на миссис Фрейзер, встревоженно и недоуменно поднявшую брови, и на Корделию, стоявшую рядом с его женой.

— Как я понимаю, на Чейни-Уолктворится что-то не ладное, — проговорила Корделия.

При этих ее словах брови миссис Фрейзер поднялись еще выше. Люси повернулась к ней и сказала:

— Мы покинули этот дом.

— Спешно покинули, как я понимаю, — заметил я.

Люси вновь поднялась и встала у камина. Глаза ее блестели, и все тело ее напряглось от негодования. Не разделяя сомнений Хьюго, который не мог решить, какие вопросы можно, а какие нельзя обсуждать в присутствии дам, она страстно воскликнула:

— Эта женщина… эта актриса… Клементи… явилась вчера в полночь! Ты прав был, Джонатан, когда обвинял Виктора в том, что он продолжает за ней ухаживать вместо того, чтобы скорбеть о смерти жены! Но уж о чем никто из нас не мог подумать… О, какой позор! Как все это омерзительно! Элизабет… еще свежа ее могила! Я сказала Хьюго, что больше не могу там оставаться…

И Корделия опять осторожно усадила ее в кресло и постаралась успокоить.

Когда Люси затихла, Хьюго продолжил рассказывать.

— Позвольте мне объяснить, почему мы не могли долее оставаться на Чейни-Уолк. Эта женщина, Клементи, приехала, как и сказала Люси, вчера ночью в экипаже, прямо со сцены, в своем золотом платье, с раскрашенным лицом, прямо как… в общем, я не буду произносить здесь этого слова… Мы с Люси удалились в свою комнату, но вскоре вышли, потому что зазвонил звонок… Поскольку было уже очень поздно, меня встревожил этот визит. Пойми, Джонатан, после всего, что ты перед этим рассказывал… Она влетела в этом своем наряде и, разрыдавшись, упала в холле. Виктор, появившийся из кабинета, как будто обезумел. Он схватил ее в объятия и стал говорить (сама-то она, конечно, ничего не могла сказать), что за ней постоянно следит какой-то грубый, страшный человек и что он пугает ее и угрожает убийством. Виктор клялся, что обрушит гром и молнии на голову этого предполагаемого преследователя, в результате чего она вцепилась в него, так и не дав ни подтверждения, ни отрицания его словам, объяснявшим причину ее появления в доме. Тогда там же, в холле, прямо на глазах у меня и у Люси, он обнял ее, и она тоже обвила его руками, заявил, что любит ее, и поклялся жениться на ней. И все это время она не отпускала Виктора. Повернув к нему свое раскрашенное лицо и прижавшись к нему всем телом, она выслушивала его уговоры. Мы же стояли там, смотрели на все это и не знали, как нам себя вести. Не обращая на нас внимания, он ласково увлек ее в свой кабинет и закрыл дверь. Мы лишь услышали, как он повернул ключ в замке.

— Он захлопнул дверь прямо у нас перед носом, не сказав ни слова! — воскликнула Люси. — Мы бы уехали сразу, да только было уже слишком поздно, холодно и темно. Нам пришлось там ночевать! Но рано утром мы поднялись, упаковали вещи и уехали. Ни Виктора, ни эту женщину мы больше не видели.