"Мнѣ хочется сказать великому народу:

Ты…" и проч.

Не хвастайся они до такой степени, не считай и не зови себя цивилизаторами всего человѣчества и провозвѣстниками правъ его, мы бы можетъ-быть не замѣчали и не ставили бы въ строку этихъ смѣшныхъ недостатковъ; а то… вотъ и приходится сочувствовать нѣкоему юному топтателю мостовой, который, по поводу до невозможности-усиленнаго счета, поданнаго ему съ прiятелемъ у Дюссо, взываетъ устами этого прiятеля: "Нѣтъ, нѣтъ! Французы совершенно правы! Скажи мнѣ, гдѣ видѣлъ ты человѣка (разумѣю, благоразумнаго человѣка), который бы шолъ на собственныхъ ногахъ тогда, когда онъ можетъ осѣдлать или навьючить какую-бы то ни было скотину? Онъ сѣдлаетъ и вьючитъ, — и онъ въ своемъ правѣ…"

Оставляя въ сторонѣ г. Топтателя, совершенно независимо отъ него мы намѣрены сдѣлать нѣкоторое наблюденьице. Намъ кажется, что послѣднее время начинаетъ производить извѣстный поворотъ въ умахъ: именно не старики, прямо отстаивающiе все старое и все свое, какъ это бывало прежде, а уже молодыя и свѣжiя головы начинаютъ понемногу протестовать противъ господъ, осѣдлавшихъ насъ своимъ цивилизованьемъ и долго крѣпко державшихся на этомъ сѣдлѣ, услаждая всѣ чувства своей послушной скотинки безконечно обольстительными галантерейностями. И надо признаться, что искусство управлять несущимъ животнымъ они довели было уже до крайней степени. Говорятъ напримѣръ (правда ли, нѣтъ ли?), будто бы существуетъ въ Петербургѣ какой-то иностранный магазинъ дѣтскаго платья, въ которомъ цѣна за дѣтское платьице восходитъ до пятидесяти руб. сер., а за двадцать-пять рублей можно купить тамъ только очень простенькое. Мы попытались-было усомниться въ возможности существованiя такого чуда, но намъ сказали, что, по признанiю самого магазина, его питаютъ почти исключительно одни иногородные заказы, и что иначе онъ дѣйствительно не могъ бы существовать.

Мы отвлеклись отъ водворенiя у насъ путей сообщенiя, и хотя могли бы еще кое-что сказать по этому предмету, но признаемся откровенно, не имѣемъ на сей разъ времени возвращаться назадъ. По порядку, идя впередъ, мы должны были бы упомянуть и даже распространиться еще о нѣкоторыхъ предметахъ, достойныхъ вашего вниманiя и участiя. Такъ напримѣръ слѣдовало бы съ прискорбiемъ разсмотрѣть, кáкъ на югѣ саранча поѣдаетъ нашъ хлѣбъ насущный и кàкъ, по словамъ г. Э. Руккера, многiе богатые владѣльцы дѣйствуютъ относительно своихъ бѣдныхъ сосѣдей заодно съ саранчей, требуя отъ этихъ сосѣдей помощи для спасенiя своихъ полей отъ нашествiя страшнаго насѣкомаго, и уклоняясь сами отъ поданiя такой же помощи сосѣдямъ… Слѣдовало бы также обстоятельно разсказать о томъ, какъ нѣкоторые господа замышляютъ воздвигнуть косвенное гоненiе на любителей псовой охоты и любительницъ мосекъ, шпицовъ, кингчарльсовъ и другихъ очаровательныхъ лающихъ малютокъ, — замышляютъ, говоримъ, воздвигнуть таковое гоненiе посредствомъ обложенiя пошлиною лошадей и собакъ; слѣдовало бы изложить и то, какъ одинъ утопистъ, предлагая проектъ налога собственно на собакъ, обѣщаетъ чрезъ это десять мильоновъ дохода государственнаго, да кромѣ того безчисленныя пользы обществу въ экономическомъ, промышленномъ, гигiеническомъ, нравственномъ и многихъ иныхъ отношенiяхъ. Наконецъ слѣдовало бы намъ, не торопясь, исповѣдать передъ вами, читатель, что приведенiю въ исполненiе этого замысла мы съ своей стороны были бы рады, и что мечтанiя утописта кажутся намъ весьма сбыточными и осуществленiе ихъ плодотворнымъ, если не совершенно въ томъ, какъ онъ полагаетъ, то все-таки въ довольно чувствительномъ размѣрѣ. Все это сочли бы мы своею обязанностью выполнить не кое-какъ, а такъ, какъ требуетъ достоинство самыхъ предметовъ, и выполнили бы, если бы въ перiодъ времени со дня начатiя первой нашей замѣтки до сего часа наши мыслительныя силы, чрезъ посредство органа слуха, не были поражены нѣкоторыми впечатлѣнiями, препятствующими углубляться надлежащимъ образомъ въ дѣла мiра сего и заставляющими насъ поколебаться нѣсколько въ направленiи мыслей, прорвавшемся въ первыхъ строкахъ нашей первой замѣтки. Чтобы дать вамъ понятiе о родѣ этихъ впечатлѣнiй, мы попросимъ васъ воротиться съ нами на минуту на волжскiй пароходъ и прослушать напримѣръ слѣдующую краткую, но поучительную бесѣду.

Погода дождливая. На насъ напираетъ черная, повисшая въ воздухѣ какими-то лохмотьями туча. На носу и на кормѣ парохода, подъ растянутыми дырявыми брезентами, засѣдаетъ проѣзжающее человѣчество, со смиренiемъ готовящееся принять на себя небесную влагу чрезъ отверстiя, образовавшiяся въ брезентахъ отъ времени и искръ, летящихъ изъ пароходной трубы. Человѣчество по преимуществу занято утоленiемъ голода или жажды различными способами, — кто чаемъ, кто огурцомъ съ хлѣбомъ, кто вареной щукой, тоже разумѣется съ хлѣбомъ. Старушка-иностранка, одна, безъ товарищей, утоляетъ разомъ и голодъ и жажду своимъ иностраннымъ способомъ: она цѣлый день возится съ собственнымъ кофейникомъ; вынимаетъ его изъ сумки, идетъ въ буфетъ, возвращается, наливаетъ, пьетъ и убираетъ кофейникъ въ сумку; а чрезъ нѣсколько часовъ опять его вынимаетъ, опять идетъ въ буфетъ и такъ далѣе.

Между тѣмъ человѣчество, подкрѣпивъ силы и забывая о висящихъ на небѣ лохмотьяхъ, разбилось на кружки, и каждый кружокъ ведетъ свою спокойную бесѣду. Я присутствую при одной изъ нихъ. Замѣчательнѣйшiй представитель кружка — человѣкъ неизвѣстнаго званiя и ранга; его одежда, состоящая изъ короткаго триковаго сюртучка, носитъ признаки долговременнаго тренiя и отпечатки маслянистыхъ веществъ; въ висящей у него черезъ плечо кожаной сумкѣ, какъ оказалось по моимъ наблюденiямъ, преобладаетъ табачная пыль и папиросныя гильзы, въ которыя онъ почасту насыпаетъ пыль, составляетъ такимъ образомъ папироски и немедленно выкуриваетъ ихъ; лицо его покрыто сильнымъ загаромъ, сѣрые глаза подернуты влагой, на верхней губѣ ростутъ колючiе усы. Онъ кажется намъ человѣкомъ, испытавшимъ жосткость судьбы. Тутъ же бесѣдуютъ: одинъ изъ временно-обязанныхъ дворовыхъ высшаго разряда, именно изъ разряда приказчиковъ или управляющихъ имѣнiями; остальные — больше все промышленный людъ — ярославцы, возвращающiеся съ родины въ Питеръ, гдѣ они находятся въ званiи купеческихъ приказчиковъ или сидѣльцевъ.

Человѣкъ, испытавшiй жосткость судьбы, только-что сходилъ наверхъ, гдѣ свѣжiй вѣтеръ пронизалъ его до дрожи. Онъ усѣлся и говоритъ:

— Какое, братцы мои, хорошее жалованье получаетъ помощникъ капитана!.. Вотъ бы мѣстечко-то получить! Пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ, да на всемъ готовомъ! А чтó онъ дѣлаетъ? билеты отберетъ и за порядкомъ присмотритъ — вотъ и все.

— А капитанъ сколько получаетъ? спросилъ кто-то.

— Капитанъ, говорятъ, сто двадцать пять.

— Ну, я чай, и доходишки есть.

— Откуда же тутъ доходы? вмѣшался я.

— Откуда! по дорогѣ-то берутъ пассажировъ, всѣмъ что ли даютъ билеты? кто ихъ тутъ усчитаетъ?

— При такомъ жалованьѣ стыдно было бы.

— Да вѣдь коли совѣсть есть! А совѣсти нѣтъ, такъ чтó ни дай, все хапать будетъ.

— А вотъ, замѣтилъ управляющiй: — кто хапаетъ-то, ему и впрокъ это не идетъ: хапаетъ, хапаетъ, а все ничего не остается; только-что сытно живетъ, а послѣ хвать! ничего и не осталось. Должно быть ужь такое опредѣленiе; а все неймется: по совѣсти-то ныньче кажется ужь и никто не живетъ…

— Ныньче? воскликнулъ съ особеннымъ одушевленiемъ человѣкъ, испытавшiй жосткость судьбы: ныньче — никто! Ныньче человѣчества нѣтъ, жалости нѣтъ ни въ комъ! Вотъ ты бѣдный, тебѣ ѣсть нечего, надѣть нечего; приди просить мѣста — не дадутъ; а за тобой придетъ примазанный да чистенькiй — ему дадутъ: онъ, говорятъ, хорошо одѣтъ, долженъ быть хорошiй человѣкъ… Да ныньче брату родному… Чтó тутъ! Позвольте, милостивые государи, мнѣ о себѣ сказать. У меня есть братья… чтобы имъ поперхнулось отъ моего слова!.. У одного было восемьдесятъ душъ, у другого больше ста, и то они ограбили меня среди бѣла дня, какъ разбойники на большой дорогѣ. Была у насъ сестра… И та хороша была, не тѣмъ будь помянута, чтобъ ей!.. Братья вкругъ нея юлили, хотѣли, чтобъ она имъ все оставила за ихъ попеченiя… И имѣньишко-то у ней лядащее, грошовое… Завѣщанья не написала, такъ чтоже? — они, говорятъ, мертвой рукой водили. Такъ и ограбили брата, чтò называется — у нищаго суму отняли.