— Что же дѣлаешь ты дома?

— Кàкъ что? Ну, въ домѣ приберешь, за дѣтьми присмотришь, чайку разокъ другой-третiй напьешься, день-то и пройдетъ… У меня дядя тоже былъ — умеръ; богатый былъ человѣкъ, капиталу оставилъ тысячъ двадцать. Остались сынъ да дочь; сынъ-то вышелъ безчастный: параличъ его разшибъ; одна рука не владѣетъ, работать ничего не можетъ; только сидитъ да на счетахъ кладетъ: охоту такую имѣетъ — все сидитъ да выкладываетъ, все щелкаетъ на счетахъ. Дочь — невѣста, еще дѣвушка; женихъ сватался, да очень много приданаго просилъ, не сошлись…

— Сколько же просилъ приданаго?

— Да просилъ онъ, я вамъ скажу, восемь салоповъ, да четыре бурнуса теплыхъ, да два холодныхъ, да платье бархатное, да атласныхъ, да шолковыхъ, да…

— Постой, постой!.. Восемь салоповъ, говоришь?

— Восемь салоповъ.

— Куда же такое множество вдругъ?

— Ну такъ! Говоритъ, чтобы одежи было много. Капиталу, говоритъ, мнѣ пожалуй не надо: капиталъ у меня есть свой; а чтобы одежи было много.

— Да все же — восемь салоповъ!.. Вѣдь это больше, чѣмъ на всю жизнь. Пока она носитъ два салопа, остальные моль съѣстъ.

— Пускай съѣстъ, а все-таки чтобы было много одежи.

— Кто же былъ этотъ женихъ? купецъ?

— Нѣтъ, тоже изъ нашихъ.

Это значитъ бывшiй крѣпостной, а теперь временно-обязанный крестьянинъ.

— А вотъ я выходила, примолвила сосѣдка, такъ за мной ничего не просили. Батюшка тоже былъ богатый, а не просили ничего.

— Отчего же такъ?

— Ну такъ! Былъ бы, говорятъ, человѣкъ…

Сосѣдка улыбнулась и потупилась. Надо замѣтить, что она очень недурна собой.

— Экая эта дорога! говоритъ между тѣмъ сосѣдъ изъ-подъ Клина, плотно налегая на мои колѣни и выглядывая въ окно вагона: — чего стóитъ вся эта дорога?

— Вся-то дорога стóитъ, говорятъ, больше ста мильоновъ.

— Господи! восклицаетъ сосѣдка, — какая куча денегъ! А чтó народу разорила эта дорога!

— Кого же она разорила?

— Да кого! Мало ли тутъ народу извозомъ занимались; чтó они теперь дѣлаютъ? всѣ обѣдняли.

— Полно, матушка! У насъ много дѣла, были бы руки! Ужь вѣрно давно другой промыселъ нашли.

— Да! поди, нашли! Вотъ у насъ по Волгѣ тоже теперь машина ходитъ, — сколько она горя надѣлала! У насъ на селѣ много было расшивщиковъ; расшивы свои имѣли, хлѣбъ возили. Какiе были богатые дома! Теперь всѣ обѣдняли.

— Чтóжь они ничѣмъ другимъ не займутся?

— Занимаются кое-чѣмъ по мелочи, да ужь все не то; рыбу стали было иные ловить, — и рыбу-то всю машина разогнала!

— Кáкъ разогнала?

— Такъ и разогнала: вѣдь она вонъ идетъ, хлопаетъ, по водѣ-то шумъ такой! Ну, рыба вытаращитъ глаза, да и бѣжитъ какъ полуумная, сама не знаетъ куда, — вся убѣжала. Бывало у насъ стерлядокъ много ловили; а теперь почти-что совсѣмъ нѣтъ… Теперь ужь совсѣмъ другое. Бывало встанешь ранехонько, взглянешь — на Волгѣ-то стонъ стоитъ: расшивы идутъ; чтó тутъ народу работаетъ — видимо-невидимо! И цѣлый божiй день такъ-то; а теперь все тихо!

— Чтó же это? развѣ меньше хлѣба везутъ? дѣлаю я наивный вопросъ.

— Нѣтъ, не меньше; да вѣдь она идетъ, машина-то, тащитъ за собой столько барокъ, а гдѣ-гдѣ человѣкъ виденъ; пройдетъ себѣ въ минуточку, и опять все тихо да пусто. Такъ, право, даже скучно.

— Послушай однако, голубушка: вѣдь съ машиной, сама видишь, меньше труда, меньше возни…

— Конечно меньше.

— Ну, стало быть легче, стало быть лучше?..

— Да оно лучше тому, у кого машина: онъ богатъ, завелъ себѣ машину и беретъ большiе барыши; а бѣднымъ-то каково! Вѣдь бывало расшива-то станетъ — чтó тутъ надо народу! Изъ нашего села иной бывало три-четыре дня поработаетъ, — рублей пятьдесятъ и получитъ…

— О-го! А каково-то было хозяину! Во что ему-то эта работка обходилась?

— Ну, ужь конечно обходилась недешево.

— Такъ вѣдь все это падало на хлѣбъ; хлѣбъ оттого становился дороже; а съ машиной стало-быть хлѣбъ долженъ сдѣлаться дешевле…

— Да! а вотъ онъ не сталъ же дешевле-то!

Тутъ пришолъ конецъ нашему разсужденiю. Сосѣдка поставила меня въ тупикъ: я чувствовалъ, что не могу объяснить ей убѣдительнымъ образомъ причину, почему и при существованiи машины хлѣбъ не сдѣлался дешевле. И осталась она, моя смазливая сосѣдка, въ томъ печальномъ убѣжденiи, что машина — вещь недобрая, по крайней мѣрѣ для ихъ приволжскаго села. Грустно, да чтоже дѣлать!.. Конечно тутъ тоже своего рода нетронь меня; машина рыбу разогнала, да отняла легкую добычу у тѣхъ расчетливыхъ мужичковъ, которые можетъ-быть прежде по цѣлымъ днямъ сидѣли на бережку, сложа руки да поджидая, не станетъ ли расшива, чтобы вдругъ въ три-четыре дня взять пятьдесятъ рублей… Другой сельскiй обыватель, съ которымъ пришлось мнѣ вмѣстѣ сидѣть на пристани, поджидая прибытiя парохода, разсуждалъ совсѣмъ иначе о пароходахъ и желѣзной дорогѣ: онъ говорилъ, что они доставляютъ ему большое удовольствiе. Но — объ этомъ какъ-нибудь послѣ, если случится къ слову.

Мы увлеклись собственными недавними воспоминанiями и очень далеко отбились отъ темы о припадкахъ болѣзненной обидчивости, темы, съ которой впрочемъ кажется можно уже и покончить.

Что мы легко пугаемся собственной прыти и скоро начинаемъ стыдиться собственныхъ увлеченiй, это можно замѣтить во многомъ. Мы какъ-будто похожи на новичка въ публикѣ, который шагнетъ, да и оглядывается съ робкой улыбкой на незнакомыхъ людей, желая знать, какъ на него смотрятъ и такъ ли онъ шагнулъ… Поднимается какой-нибудь свѣжiй вопросъ; предметъ его полонъ современнаго интереса и задѣваетъ за живое всѣхъ или очень многихъ. Все читающее и пишущее тотчасъ принимается за вопросъ, накидывается на него. Между тѣмъ въ числѣ читателей находятся такiе, до которыхъ онъ непосредственно не касается, и они слушаютъ толки о немъ, какъ говорится, однимъ краемъ уха. Находятся и такiе, до которыхъ онъ касается прямо и можетъ-быть съ болью; эти слушаютъ толки съ участiемъ, жадно слѣдятъ за разработкой вопроса, или съ нетерпѣнiемъ ждутъ разрѣшенiя возникшаго недоумѣнiя. Находится наконецъ третiй родъ читателей, въ которыхъ по предмету затѣявшагося вопроса поднимутся собственныя размышленiя; этимъ безпокойнымъ читателямъ уже тяжело и невозможно кажется остановиться на полупути; они непремѣнно хотятъ довести свои размышленiя до конца, до полнаго разъясненiя дѣла. И вотъ, въ то время когда эти заинтересованные не видятъ еще за собой и половины пути, ведущаго ихъ къ желанной цѣли, — уже начинаютъ они слышать оговорки въ родѣ слѣдующихъ: "всѣ дескать говорятъ и пишутъ объ этомъ предметѣ; говорить о немъ сдѣлалось модой; мы не будемъ распространяться о немъ, потомучто боимся наскучить читателямъ, мы только такъ, мимоходомъ, слова два, — извините пожалуйста!" и проч. И заинтересованный читатель поднимаетъ брови, недоумѣваетъ и спрашиваетъ: въ чемъ они извиняются? Я хочу слушать и жду, не скажутъ ли чего новаго, а они извиняются! Да вы говорите только дѣло, а не пустяки, такъ и извиняться не въ чемъ будетъ…

Въ число такихъ, возбуждающихъ литературную стыдливость предметовъ кажется, скоро попадетъ еще далеко не утратившiй своего жизненнаго интереса вопросъ о существующемъ у насъ безденежьѣ и тѣсно связанномъ съ нимъ промышленномъ застоѣ. По крайней мѣрѣ первые симптомы такой стыдливости, обнаружившiеся по поводу этого вопроса, мы уже видѣли: гдѣ-то встрѣтилось уже намъ нѣчто въ родѣ сказанныхъ оговорокъ и извиненiй, за которыми однако слѣдовало разсужденiе, только несказавшее ничего новаго. Но если бы эти вѣжливые, такъ любезно извиняющiеся господа послушали тѣхъ, кого уже стиснули обстоятельства, порождаемыя настоящимъ экономическимъ положенiемъ, у нихъ вѣрно не пошевельнулся бы языкъ произнести слово: мода, о такомъ явленiи, въ которомъ кружатся люди какъ въ водоворотѣ и начинаютъ теряться, не зная, за чтò ухватиться и какъ выплыть изъ этого водоворота. Не говоря о людяхъ, ведущихъ большiя промышленныя и комерческiя дѣла, положенiе которыхъ, какъ слышно, начинаетъ повременамъ принимать трагическiй характеръ, — посмотрите, въ какомъ настроенiи духа пребываетъ большинство мелкихъ собственниковъ. Мы знаемъ такихъ, которые, имѣя денежный капиталецъ, рѣшительно не знаютъ, куда съ нимъ дѣваться; знаемъ и такихъ, которые, не имѣя денежнаго капитала, но обладая недвижимостью, напримѣръ землею, не знаютъ, чтó съ нею дѣлать. Казалось бы, ничего нѣтъ легче, какъ имъ взаимно помочь другъ другу: имѣющiй капиталъ вручилъ бы его тому, кто обладаетъ недвижимостью, чтобы тотъ приложилъ къ ней капиталъ и платилъ бы на него проценты. Но это легко только на словахъ и на бумагѣ; на дѣлѣ же столько слышится съ обѣихъ сторонъ возраженiй, и столько затрудненiй находятъ они, что въ результатѣ остается одна невозможность. Неизвѣстность будущаго и происходящiе оттого недовѣрiе, опасенiя, паническiй страхъ — это уже не исключительныя явленiя, а повальный недугъ, по крайней мѣрѣ среди людей, не проникающихъ во всю глубину и во всѣ тайны экономическихъ законовъ и смиренно ожидающихъ спасенiя отъ знатоковъ этихъ законовъ. Чтó будетъ съ цѣнами на землю? чтó будетъ съ цѣнами на трудъ? чтò будетъ съ цѣнностью монетныхъ знаковъ? — обо всемъ этомъ недоумѣваютъ и ничего разрѣшить или предусмотрѣть не умѣютъ люди, которые не догадались заранѣе сдѣлаться глубокими экономистами и давно упустили время учиться. Они теперь умѣютъ только бояться, теряться и терять всякую охоту къ какому-нибудь рѣшительному дѣйствiю…