По изготовлении всего нужного к походу, воспоследовал наконец мая 3-го дня торжественный выезд генерал-фельдмаршала из Риги. От грома пушек, гремящих тогда со стен городских, стенала только река, и выезд сего полководца был самый пышный и великолепный. Наша бригада случилась тогда стоять на самой дороге, где ему ехать надлежало, чего ради выведены были мы в строй и должны были отдавать ему честь с преклонением знамен как главному повелителю. Ужасная свита всякого рода военных людей окружала его едущего. Зрелище сие представлялось нам тогда еще впервые и было для нас поразительно, ибо пышность сего шествия была так велика, что иной государь не выезжает на войну с таковою. Но, о! когда б возвращение сего генерала в сей город соответствовало сему величественному выезду!

Сим окончу сие мое письмо и, сказав вам, что я есмь ваш друг, остаюсь и прочая.

Любезный приятель! Между тем, как мы упомянутым образом упражнялись в приуготовлениях к походу и время свое препровождали в церемониях и убранствах, неприятели наши работали совсем иначе и были далеко не таковы медлительны. Правду сказать, выступили и мы довольно рано в поход; но король прусский предупредил нас далеко в том. Он, видя делаемые со всех сторон толь страшные против себя вооружения, простирающиеся даже до того, что всех разных войск, ополчающихся против него, было до 700 тысяч, и чувствуя, что он был слишком против их слаб, ибо не имел и со всеми союзниками своими гановерцами более 260 тысяч человек войска, старался наградить то своею поспешностью и проворством, чего недоставало ему в силах. И ведая, что ни которая из неприятельских ему держав не могла открыть кампанию рано рассудил воспользоваться сим случаем, и, собрав колико можно более силы, напасть скоропостижно на сильнейшую из всех и к нему ближайшую, то есть, цесареву римскую, ибо надеялся, что в случае ежели удастся ему с самого начала ее победить и нанесть ей удар решительный, то тем не только сделает ей великое помешательство, но разрушит намерения и других держав, ей союзных.

Самое сие и причиною было, что он выступил в поле в сей год чрезвычайно еще рано и с армиею, состоящею более нежели из 100 тысяч, пошед с разных сторон в цесарские земли тремя колоннами. Сам он, предводительствуя первою, вошел из Саксонии прямо в Богемию, а славный его фельдмаршал граф Шверин, предводительствуя второю, пошел чрез Шлезию, а третьею предводительствовал принц Бевернский, и пошел в цесарские земли со стороны Лузации.

Для каковых причин спешил король дать решительную баталию, таковые же причины побуждали цесареву последовать системе, совсем тому противоположной. Она рассудила действовать оборонительным только образом, покуда союзники ее в состоянии будут выступить в поле, ибо предвидела, что тогда король прусский принужден будет разделить свои силы на разные корпуса, а потому и дожидалась она только сего выгодного пункта времени для начатия своих военных действий, а до того времени помышляла она только о прикрытии своих земель от нападения неприятеля.

Всходствие сей системы и разделил командующий войсками ее, генерал Броун, армию свою на разные корпуса и, поручив оные в команду герцогу Арснбергскому, графу Кенигсэку и графу Сербелони, расстановил оные в разных местах по границам, а сам с остальною армиею стал против короля. Сим распоряжением надеялся он прикрыть Богемию, и как все оные корпуса были многочисленны и могли скоро соединены быть вместе, то и думал, что они могут повсюду воспрепятствовать пруссакам войти в границы цесарския.

Однако воспоследовало не то, а совсем тому противное. Проворство, хитрость и расторонность короля и искусство его генералов разрушили все намерения и надежды цесарцев. Ничто не могло устоять против оных. Цесарцы сколько ни старались пруссакам препятствовать, но они превозмогли все противополагаемые препоны, — вломились в пределы цесарские, и принудили не только прочих полководцев цесарских отступить, но и самого Броуна ретироваться под самые пушки столичного богемского города Праги, и по соединении всех своих корпусов, стать тут в укрепленном ретраншементом и множеством батарей лагере, куда вскоре и сам король прибыл.

Не успел сей дойтить до Праги и соединиться со всеми своими отдельными корпусами, как ни мало не медля и не взирая на все выгодное местоположение, занятое цесарцами и самые их окопы и батареи, которыми они окружены были, решился их атаковать, говоря отсоветовавшим то своим генералам, что надобно ковать железо, покуда оно горячо. А самое сие и подало повод к той прагской баталии, которая была наиславнейшая во всю войну сию, и производилась апреля 25-го, то есть, в самый еще тот день, в который мы с полком своим выступили с своих квартир, и войска наши начали собираться к Риге.

Помянутая баталия была страшная и кровопролитнейшая. Со стороны прусской дралось 80, а со стороны цесарцев 75 тысяч человек. Прусскими войсками командовал сам король, с славнейшими своими генералами: графиомъ Швериным, Кейтом и многими другими, а цесарцами — принц Карл Лотаринтский и генерал Броун.

Король не послушал фельдмаршала своего Шверина и атаковал цесарцев и, совсем инако, нежели как советовал ему сей искусный генерал и самый фундатор прусской армии, но оттого самого совсем было разбит был. Все войска его обратились уже в бегство, и цесарцы получили б верно совершенную победу, если б особливый случай и неустрашимая храбрость самого помянутого фельдмаршала Шверина не произвела перемены и не превратила всего дела. Сей, видя совершенное уже войск своих разбитие, схватил сам знамя и закричав: "Трусы и бездельники все, кто за мною не последует!" бросился сам против неприятеля. Войско, увидев сие, пустилось за ним, толпится и выходит из дефилей. Шверин пал мертв со знаменем в руках, но самая смерть его возбудила отвагу и храбрость в войске прусском. Оно возобновляет сражение, стремится на неприятеля, опровергает оного и одерживает наконец совершенную победу.

Правое крыло цесарцев принуждено было ретироваться в другое место, а левое войтить и запереться в Праге. 5,000 человек цесарцев легло на месте, 10,000 взято в плен вместе с 240 орудиями артиллерии, а 48,000 со множеством принцев и генералов блокированы в Праге. Однако и прусскому королю победа сия стала не дешево. Он потерял на сражении сем 10,000 человек войска; но урон его чувствительнее был еще ему смертию графа Шверина, которого ему так жаль было, что он, пришед после баталии видеть еще раз тело его, покрытое кровию, смотрел долгое время на него с молчанием и с катящимися из глаз слезами, и наконец воскликнул: "Это не подданный, а отец, которого я дивился!"

Многие генералы, как его, так и цесарские, оказали на сей сражении чудеса храбрости. В особливости же прославились тем с прусской стороны принц Гейнрих, брат королевский и генерал Цитен, а с цесарской — генерал Броун, который принужден был также умереть от ран, полученных им на сей битве.

Вот какие дела и страшные кровопролития происходили уже в то время в Европе, как мы собирались иттить на войну. Но я возвращусь теперь к нам, и буду продолжать свою повесть.

Седьмое число мая был, наконец, тот день, в который и наш полк, по примеру прочих, принужден был выступить в поход, и как до неприятельской земли было еще очень далеко, а при шествии Курляндиею не было никакой опасности, то, для лучшей способности в походе, шли полки наши по одиночке друг за другом. Мы пошли тотчас влево и, перешед рыбачью слободу, вступили позади оной в бывший Псковского полку лагерь, где в тот день и ночевали. В последующий день (8-го) перешли мы только две мили, а в третий (9-го), приближаясь к курляндским границам, начинали уже отчасти чувствовать военные трудности. Перехода нашего хотя также не более двух миль или 14 верст было, и мы вышли хотя поутру, но совсем тем, за теснотою дороги, за превеликими остановками и по непривычке еще к таким походам, не могли мы в назначенный лагерь прежде приттить, как около полуночи, а обозы наши пришли уже поутру, и для того принуждены мы были в сем месте последующий день (10-го) дневать и дать и людям, и лошадям отдых.