Сие повеление его было и действительно выполнено, как ни досадовал на то и не изъявлял неудовольствия своего граф Чернышев коменданту кюстринскому. Он спрашивал у него: "неужели казематы назначены жилищем для полководцев"? но комендант ответствовал ему: "Вы! государь мой, не оставили ни одного дома в городе в целости, где вам можно было отвесть квартиру, итак, должны уже быть довольны сими". Итак, как они ни сердились, но принуждены были лезть в сии каменные погреба, сделанные под городскими валами. Однако пробыли они в них только несколько дней, и король дозволил им потом нанять себе квартиры в кюстринском форштате, уцелевшем от пожара.

С сего времени до самой зимы не произошло у нас с пруссаками ничего важного, кроме первоначальной осады и бомбандирования померанской приморской крепости Кольберга. В сию экспедицию отправлен был генграл-майор Пальмбах, но и оная была также неудачна. Генерал сей думал устрашить город сей таким же сожжением, как Кюстрин. Он несколько раз посылал требовать сдачи; но как ему в том отказано, то хотя целый месяц простоял и беспрерывно бомбандировал, но не мог ничего крепости сей сделать. Все старания его зажечь ее были безуспешны. Почему принужден он был делать траншеи, и хотя ими и нарочито близко приблизился к городу, но как корпус его был слишком мал, то и не мог он отважиться на приступ; когда же присовокупилось к тому и то несчастие, что отправленные к нему суда с провиантом и амунициею на море непогодою разбило и в провианте сделался ему недостаток, то принужден он был наконец осаду сию оставить и со стыдом отойтить от города.

Сим кончилась в сей год наша против пруссаков кампания, которую по справедливости можно почесть несчастною, ибо мы растеряли множество людей, артиллерии, амуниции и денег, а всем тем не произвели ничего и принуждены были с досадою видеть, что мы в надежде своей на господина Фермора обманулись, и что он в практике далеко не столь искусный был полководец и генерал, как мы сперва думали; ибо после известно стало, что он наделал много погрешностей, а сверх того поспешествовадо к тому много и то, что он нелюбим был всеми солдатами.

Но не таково окончилась кампания сего года в Шлезии и Саксонии. Союзникам нашим, цесарцам и французам, удалось с избытком отмстить королю прусскому весь урон, причиненный им нашей армии и он потерял там то, что у нас выиграл.

Не успели мы тогда с армиею своею начать отступление, как король, оставив графа Дона с небольшим корпусом против нас, а генерала Веделя отправив в Бранденбургию для отогнания шведов, отправился сам с великим поспешением и с лучшею частью войск помогать брату своему, принцу Гейнриху и избавлять его от нужды; ибо надобно знать, что между тем, как король вышеупомянутым образом ходил к нам и с нами имел дело, искусный генерал Даун с цесарцами был не без дела: он, отправив генерала Гарша с 20,000 человек для осады шлезской крепости Ненса, сам пошел прямо в Саксонию для изгнания оттуда пруссаков. Там находился с ними принц Гейнрих, брат королевский, и был уже утесняем армией имперскою. Даун хотел утеснить его с другой стороны и, соединившись с имперскою армиею, выгнать его совсем из Саксонии и овладеть столичным городом Дрезденом. Он и произвел бы сие, может быть, в действо, если б не имел против себя столь искусного полководца, каков был принц Гейнрих. Сей, несмотря на все усилия обеих цесарских армий к принуждению его к баталии, умел находить средства убегать всякий раз от оной, и разными движениями и оборотами своими занимал их столь искусно, что проволочил дело сие до тех пор, покуда успел подоспеть на помощь к нему сам король прусский. Весь свет удивился опять тогда ужасному проворству и скорости, с каковою король прилетел от нас в Саксонию, и с коликим искусством умел разрушить все замыслы предприятия Дауна и имперской армии; но прославился чрезвычайно притом и цесарский предводитель граф Даун. Все движения и обороты его были так благоразумны, что король хотя и усилился над ним чрез соединение с своим братом, но не мог найтить удобного случая и места к атакованию его так, как ему хотелось. Даун сам начал тогда убегать баталии и становиться в столь выгодных местах, что король не мог никак отважиться на него напасть, что и побудило его переменить свое намерение и, отделившись опять от своего брата, поспешить в Шлезию для вспоможения крепости Нейсу. Но не успел он в сей поход с армиею своею отправиться, как Даун, ни мало не медля, последовал за ним по стопам и умел спроворить так хорошо, что в одном месте, опередив короля, заманил его в столь тесное и для его предосудительное, а для себя выгодное место, что любимец и наилучший друг королевский фельдмаршал прусский Кейт, увидев сие, королю сказал: "Ежели цесарцы в сей раз оставят нас спокойно, то все они достойны повешены быть". Но Даун и не был так глуп, чтоб упустить из рук столь вожделенный случай: он атаковал действительно их при Гогенкирхе, и по весьма упорном и кровопролитном сражении был столь счастлив, что короля разбил в прах, побил у него до 10,000 человек, взял более 100 пушек, более 30 знамен и большую часть его обоза и все палатки. Словом, король никогда еще не претерпевал столь великого убытка и урона и сие было ему, власно, как в возмездие за разбитие нас и в наказание за излишнее его хвастовство. Тут потерял он не только множество войска, но, что всего для него чувствительнее было, наилучшего своего друга вышеупомянутого фельдмаршала Кейта, о котором он не мог довольно натужиться.

В самое почти то же время разбили и французы, под командою принца Субиза, гессенкассельскую армию при Лицебурге. Сие умножило еще более досаду короля прусского. Однако он и при всех сих несчастиях не потерял ни мало героического своего духа, но деяниями своими еще более прославился. Он умел принять такие меры и по разбитии своем сделал такие движения, что произвел то, что все сии победы не имели никаких вредных для его следствий. Даун хотя и хотел воспользоваться своею победой и возвратясь к Дрездену, овладеть оным, однако сие ему не удалось, и он из сожаления о сем городе и не желая разорить его бомбандированием, принужден был оставить облежание оного и окончить кампанию возвращением своим опять в Богемию, а королю прусскому удалось освободить и город Нейс от осады и остаться на зиму опять с покоем и иметь то удовольствие, что, несмотря на все великие военные происшествия, бывшие в сие лето, остался он властителем всех прежних своих областей и на всех сражениях не потерял более 30,000 человек; напротив того, урон, претерпенный всеми воюющими против его союзными державами, считался до 100,000 человек.

Таковыя-то происшествия были в течение сего лета и таковым-то образом угодно было провидению Господню расположить оные. Никто опять не думал, чтобы получили они таковое окончание и чтоб пролитие столь многой человеческой крови пропало тщетно и не произвело никакого важного последствия.

Теперь, пересказав вам о войне сего лета, время мне возвратиться опять к продолжению моей повести. Сие и учиню я в последующем письме, а теперешнее сим окончав, скажу, что есмь ваш и прочее.

Любезный приятежь! Между тем, как в Бранденбургии, Померании, Шлезии и Саксонии война вышеупомянутым образом горела, и многие тысячи людей погибали понапрасно, мы продолжали жить в Кёнигсберге наиспокойнейшим образом, и так, как бы находились в дружеской земле или в своем отечестве. Ничто не нарушало нашего спокойствия и не мешало нам упражняться в разных увеселениях. Одни только получаемые неприятные слухи о военных наших происшествиях нас несколько смущали; но и то не слишком много, ибо как мы самоличного участия в бедствиях и нуждах, претерпеваемых армейскими, сами не имели, то и не чувствовали оных, а занимались только одними любопытными распроведываниями от приезжих из армии обо всем там происходившем и в читании того, что тогда обо всем том было писано в газетах.

Никогда и ни о какой баталии так много писано не было, как о помянутой цорндорфской или, как некоторые называли, кюстринской. Ибо как обеим сторонам хотелось победу себе присвоить, то обе сначала многое лгали и либо что-нибудь утаевали, либо лишнее себе приписывали, то сие и подало повод к разным и многократным с обеих сторон возражениям, изъяснениям и доказательствам, а оттого и были газеты тогдашнего времени очень любопытны.