В таковых-то упражнениях и обстоятельствах застала меня весна сего года. При наступлении оной потревожил было меня полковник нашего полку требованием своим в полк; ибо как армия стала собираться к выступанию в поход и всем полкам велено было собрать своих отлучных, то не позабыл полковник наш и обо мне и представил по команде о том, чтоб я был истребован из Кёнигсберга, а командующие генералы и не преминули писать о том к нашему генералу.

Нельзя довольно изобразить, как смутило меня сие требование. Сердце во мне вострепетало и вся кровь моя взволновалась, как принес ко мне секретарь наш сию бумагу и, подавая мне, сказал: "Посмотри-ка, брат, что об тебе пишут! Хотят, чтоб ты в поход шел… Ну, собирайся!" С дрожащими руками принял я от него сию проклятую бумагу и глаза мои почти отреклись служить мне при читании оной. Они остолбенели, и я не понимал ни одного слова из читаемого, как смутила меня сия неожиданность. Но я не вышел еще из первого моего смущения и не успел всего прочесть, как секретарь, выхватя у меня опять из рук бумагу и не сказав более ни одного слова, помчал ее в судейскую, оставив меня с расстроенными в прах мыслями и в таком состоянии, которое я никак изобразить не могу.

Пуще всего озабочтвало меня то, что у меня тогда ни лошадей и ничего другого в готовности к походу не было. Я так уверен был о неподвижности своей с места, что, распродавши лошадей и имея стол готовый у губернатора, всего меньше помышлял о походе и о запасении себя нужною походною провизией. Все сие надлежало тогда вдруг доставать и заготовлять, а что всего досаднее, то и поспешать тем неукоснительно, ибо требовано было, чтоб я отпущен был в самой скорости. Сверх того, признаться надобно, что пребывание мое в Кёнигсберге сделалось уже мне столь весело и приятно, что мне и гораздо уже не хотелось с сим городом расстаться и трудную и скучную походную жизнь променять на тутошную спокойную и приятную.

Мне не взмилились тогда все мои книги и любимые до того упражнения. Я ходил весь тот день повеся голову, и как опущенный в воду не знал, что со мною будет из помянутых слов секретаря и ушествия его. Не сказав мне ничего дальнейшего, не знал я, что заключать и вправду ли он говорил, чтоб я собирался в поход, или шутил. Вид его, с которым он произнес сии слова, хотя и льстил меня некоторою надеждой, однако я не смел на то полагаться. Совсем тем смущение мое было так велико, что я нс имел во весь тот день столько духа, чтоб спросить его о себе подлиннее и истребовать дальнейшего объяснения. К усугублению смущения моего, не только он не начинал сам о том говорить далее, а весь тот день ходить нахмурившись и столь сердитым, что никто не отваживался с ним начинать слов, но и никто другой не начинал о том со мною говорить, власно, как не ведая, что меня в армию требуют. Всему тому не мог я довольно надивиться, и не зная, что заключать, положил и сам соображаться с их молчанием и ожидать дальнейшего.

Но, по счастью, неизвестность сия продолжилась недолго. Не успел я, препроводив весьма беспокойную ночь, приттить поутру на другой день в канцелярию, как один из подъячих наших, подступив ко мне, сказал: "Кабы дали, барин, что-нибудь на вино, так я бы вам что-нибудь показал по секрету". — "Очень хорошо! сказал я вынимая несколько мелких денег из кармана:- деньги вот готовы, а показывай только, и чем приятнее будет, тем и денег больше". — "Посмотрим!" сказал он и побежал от меня. Я не знал, чтоб это значило, а догадывался только, что, конечно, что-нибудь касающееся до меня, и догадка моя была справедлива. Копиист мой, погодя немного, вышел опять и, моргнув, дал мне знать, чтоб я вышел за ним в сени. Тут, отведя меня в сокровеннейший уголок, вытащил он из-за пазухи бумагу и, подавая мне, сказал: "Читайте, сударь, скорее, мне не велено от Тимофея Ивановича никому этого показывать, а особливо вам". Я удивился сие услышав, но удивление мое сделалось еще больше, когда я, пробежав вскользь ее моими глазами, увидел, что было это ответное писание вашего генерала обо мне в армию. В нем упоминалось, что как во мне обстоит необходимая надобность, то отпустить меня никак не можно, а что представлено будет в Петербург, чтоб присланы были переводчики; и когда пришлются, то в то время и я в полк отпущен буду.

Как некая гора с плеч у меня тогда свалилась, когда я прочел сию бумагу. Я легко мог усмотреть, что мне не было более причины опасаться скорого отправления в армию, и, обрадуясь тому до чрезвычайности, дал целую полтину на вино моему подъячему — так рад я был сему сообщенному мне известию! Однако он просил меня никому о том не сказывать, да и притворяться, будто я о том ничего не знаю. Я обещал ему сие охотно сделать и внутренне хохотал, как секретарь наш, в тот же день ко мне пришел и, давая мне нечто переводить, опять начал меня подтуривать и власно, как страх нагоняя и улыбаючись говорить: для чего ж я не собираюсь и не готовлюсь ехать? Я принял тогда принужденной печальный вид и жалким образом ему ответствуя, сказал: "Что ж делать, когда не можно чего переменить, так, знать, тому так уже и быть. Если б захотели, то могли б и покинуть, а когда вам то надобно, так я и поеду". — "Нельзя! подхватил он: — ведь ты видел, как строго требуют. Однако переведите-ка вот это, еще успеешь собраться!" Сказав сие, пошел он от меня прочь, не сказав опять ничего решительного. Однако у меня на сердце было уже гораздо легче. "Добро, говорил я сам себе: теперь ты меня уже не проведешь и не обманешь. Я готов давать над собою тебе шутить, только посылай-ка скорее хо, что обо мне написано!" Он и действительно промучил меня более недели, все протуривая всякой день ехать и паки всякой день останавливая переводами, и не прежде мне объявил, как, уставши уже, по мнению своему, меня мучить. Тогда, будто ничего не зная, благодарил я его за одолжение и приписывал все единому его хотению, а сие было ему всего и милее.

Сим образом помог мне сей человек и в другой раз; а по его же благосклонности не слишком поспешаемо было требованием и из Петербурга переводчиков. Сие учинить заставляла их самая необходимость; ибо как на всегдашнее удержание меня при себе не могли сами да себя совершенно надеяться, то, для всякого нужного случая, учинено было действительно помянутое требование, но в пользу мою расположено так, что никак не можно было ожидать, чтоб учинено было по оному скорое исполнение и требуемые переводчики к нам были присланы.

Совсем тем происшествие сие не могло у меня долго из головы выттить. Несмотря на отказ, учиненный генералом, и на все уверения наших секретарей, все-таки я еще опасался, чтоб не переменились каким-нибудь случаем обстоятельства и чтоб меня в армию не турнули; и не прежде успокоился совершенно, как по выступлении армии в поход и по удалении за границы прусские в Польшу.

Но письмо мое уже велико и мне время его кончить; чего ради, прерывая свою речь, поспешу вам сказать тоже, а именно, что я есмь ваш и прочая.

Любезный приятель! Таким образом избавившись опять, без всякого моего домогательства, а случайно, от похода и удостоверившись еще более в неподвижности с одного места и в должайшем пребывании в Кенигсберге, начал я продолжать прежний род жизни и не только упражняться во всем том же, но присовокупил к ним и некоторые другие упражнения. Не успела пройти зима и с нею миновать длинные вечера, толико способные для чтения книг, как вместе с наступившею весною переменились во многом и наши веселости, забавы и упражнения. Бывшие в продолжение зимы у генерала нашего балы и танцы хотя и не совсем пресеклись, но были уже гораздо реже и малолюднее. Большая часть дворянства прусского разъехалась по деревням, а мало также было уже и приезжих из армии. Все они отъехали к своим местам и ушли в поход, а все сие и уменьшило наши зимние веселости и ограничило их так, что балы и собрания были у генерала уже очень редко, а когда и случались, то состояли наиболее из лучших его друзей и знакомцев. Недостаток сей хотя и награждаем им был частейшими выездами и в дома знаменитейших прусских дворян, оставшихся в городе, а особливо к любимице своей графине Кайзерлингше, и гуляниями с ними по садам и другим увеселительным местам. Но как забавы и увеселения сии были более приватные, нежели публичные, то мы не могли в них брать соучастия, а принуждены были довольствоваться одними торжественными праздниками, из которых генерал наш не пропускал ни одного, чтоб не сделать у себя торжественного пира, а потом чтоб не дать бала.