Поздоровавшись с хозяйкой, они остановились перед Гришей и не поклонились, а резким движением уронили головы. Очевидно, здесь были какие-то свои правила обхождения.

Один из молодых людей назвал себя:

— Киллер.

Другой пробормотал что-то невнятное.

— Принесли? — капризным тоном спросила Сурмонина.

— Вот! — Киллер победоносно потряс над головой журналом, на обложке которого чернели буквы, падающие лестницей вниз.

— Сперва будем слушать поэму Сэма или займемся новинкой? — спросила Ирина и сама себе ответила: — Сэма — под конец, на десерт. Читайте, Женя!

— Принято к исполнению. — Киллер развернул журнал и начал читать стихи, подвывая на середине строк.

Сперва Шумов удивился: подобного издевательства над здравым смыслом ему еще не приходилось встречать.

Рифмованная бессмыслица оказалась довольно однотонной, хотя Киллер некоторые строфы читал тихо, а другие — выкрикивая с пафосом:

Гриша постепенно перестал следить за чтением. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, он начал украдкой разглядывать гостей Сурмониной.

Оба молодых человека были не на много старше Гриши, может быть, года на два. Оба были невысокого роста, но стройненькие. И очень изящные. Куда там Самуиловой визитке против их пиджаков с великолепными шелковыми отворотами (это, должно быть, и есть смокинги, подумал Гриша), с белыми хризантемами в петлицах. Но не это делало их похожими друг на друга. А что же?

…Бывают такие комнатные собачки, чистенькие, аккуратненькие и не внушающие доверия. Не то что честный дворовый пес с открытым и мужественным видом отважной своей морды. А вот такие глядят умильно, а отвернись — очень свободно могут цапнуть за ногу, особенно если есть надежда, что это пройдет безнаказанно.

Бог знает, какая ерунда лезет в голову; Гриша, не зная, чем бы развлечься, взял в руки статуэтку с каминного карниза. Это был желтоволосый амур, тащивший под мышкой огромное пурпурное сердце, — бедняга прямо-таки надрывался, ноша ему оказалась не под силу. Забавная вещица.

— Смешно? — строго спросила Сурмонина. — Вам, Шумов, эти стихи, вероятно, кажутся бессмыслицей?

Гриша поставил амура на место:

— Нет, почему же. Там есть строки, полные глубокого смысла. Жернова, действительно, как ни кинь, в рот не суй.

— Коллега, может быть, незнаком с футуризмом? — спросил Киллер.

Он снисходительно посмотрел на Гришу сверху вниз — это ему удалось, потому что он читал стихи стоя, а Гриша так и остался сидеть на низеньком и очень неудобном пуфе.

— Представьте себе, немного знаком. Это не меняет моего отношения к мысли о том, что жернова в рот не суй.

У Персица лицо стало несчастным. Он, конечно, уже раскаивался в том, что привел сюда Шумова.

Киллер вопросительно посмотрел на Ирину Сурмонину. Та еле заметно кивнула ему головой, и он начал не торопясь, посасывая губами, почему-то хмыкая, покашливая, и все время оглядываясь по сторонам:

— У Федора Сологуба мне рассказали: на вернисаж, э-кхм, новой живописи пришел один… э-э, пейзанин. Одет традиционно: лапти, армяк. Думали: возможно, стилизован под мужичка? Э, нет — настоящий сермяжник, натуральный, без притворства. Художник, который на вернисаже объяснял содержание картин, прямо-таки оказался в тупике: ну как такому дяде что-нибудь растолкуешь? Там была одна картина — круг из золотой бумаги, перечеркнутый черной линией, потом — треугольник рядом; подпись — «Наполеон»… Пока, однако, художник раздумывал, мужик вдруг как зевнет во весь рот: «Чаво там толковать, ето нам знакомо, неоимпрессионизм, и боле ничаво».

Ирина искоса поглядела на Гришу и отвернулась.

«Это они про меня». Гриша, сообразив это, даже не рассердился:

— Значит, художнику все-таки приходится объяснять содержание таких картин?

— Приходится ли художнику… э-э… объяснять? — Киллер пожал плечами. — Да это его обязанность!

— Но обязанность вызвана, должно быть, тем, что картины публике непонятны?

— Речь идет, — вмешалась Ирина, — об искусстве для избранных. Во всяком случае — не для толпы. Не для масс.

— Массы — горы шлаку, — воскликнул Персиц, — творческая личность, художник, поэт — это алмаз.

— Ты, Самуил, алмаз?

— Ну к чему это! — нервно прикрикнула Сурмонина.

— Вы правы. Это ни к чему, — сказал Шумов. — Прощайте!

Закрыв за собою дверь, он решил про себя, что больше сюда не вернется.

— Вас прислал шах, но не персидский?

Статный, румяный, кареглазый здоровяк в косоворотке с вышитым воротом приветливо улыбался.

Это был тот самый добрый молодец, которого Гриша заприметил когда-то в университетском коридоре.

Улыбка его отличалась необычайной привлекательностью: открытая, дружелюбная; зубы сияли чистым, влажным блеском, один к одному, ровные, белые, под стать алым губам, чуть оттененным молодым пушком.

Он, должно быть, нравился всем окружающим, и сам, надо думать, хорошо об этом знал.

— Какой шах?

— Не персидский! Мы с ним однокашники по гимназии. Учитель русского языка вызывал его к доске не иначе, как «Шах, но не персидский». Так мы и привыкли его звать Шахно-Неперсидский. Я имею в виду милейшего Семена Шахно — ведь именно он направил вас ко мне? Вас зовут…

— Григорий Шумов.

— А меня Борис Барятин. Присаживайтесь-ка на этот, считаю долгом предупредить, довольно хилый стул.

По всем признакам, помещение редакции «Нашего пути» служило одновременно и складом изданий, и конторой, и, судя по стоявшей в углу койке, чьей-то спальней.

Половина комнаты была завалена перевязанными бечевкой кипами журналов в уже знакомых Грише сереньких обложках.

— Итак, — сказал Барятин, — возьмем сразу быка за рога. Кое в чем вы можете довериться моему опыту. Я ведь сам немало погранил тротуары с «Нашим путем» под мышкой. Но теперь меня повысили: по должности я, можно сказать, ваше начальство — управляющий главной конторой нашего незаурядного издания.

Он снова жизнерадостно засмеялся как видно, подшучивая и над своим званием и над журналом и приглашая Шумова последовать своему примеру.

Смех нового знакомца был так заразительно весел, что Григорий Шумов невольно улыбнулся ему в ответ.

— Ну вот, теперь все в порядке! — объявил Барятин. — А то я уже опасался, — какой, дескать, хмурый мужчина. В нашем деле нельзя быть хмурым. Нужен оптимизм самого высокого давления. Всегда приходится быть в хорошем настроении… Вам Шахно, конечно, уже говорил: многочисленные кафе на Невском — вот где ключи к вашим будущим финансовым победам. Опять нахмурился! Не нравится? Эх, друг милый! Знаете, с кого нам надо брать пример? С мальчишек-газетчиков. У них цель — дневной заработок. А у нас? Тоже. И посмотрите, как они расторопны, находчивы, резвы. Им все равно, где продавать, что продавать.

— Ну, знаете ли, «где», это еще туда-сюда, а «что» для нас, по моему, не все равно. Я, между прочим, нашел в «Нашем пути», в последнем номере, очень стоящую заметку о положении работниц на фабрике «Лаферм». Вполне приличная заметка.

— Да? — заинтересованно спросил Барятин. — Не читал. На мой взгляд, журнал как журнал. Создан для прокорма нищей студенческой души. Но если вам нравится, тем лучше. Тогда с богом! Не вздумайте, однако, отправиться куда-нибудь на Выборгскую сторону. Да и на Васильенском острове вы сбудете за день пяток экземпляров, не больше. Держитесь района поближе к Невскому. И хоть вы и поморщились, но запомните: сияющие огнями вечерние кафе — вот где золотые россыпи. Там иногда с трехрублевки не берут сдачи…