— Становись!!! Люди засуетились.

Миша не отставал от отца ни на шаг. Приладив за плечи мешок, он протиснулся в строй и стал рядом с Григорием Евсеевичем, Когда подтянутый худощавый командир, державший перед собою список мобилизованных, назвал фамилию отца, Миша вместе с ним сделал шаг вперед. В строю кто-то засмеялся. Миша смутился и, сутулясь под тяжестью мешка, попятился было назад, но отец взял его за руку и проговорил:

— Ничего, стой здесь.

После переклички мобилизованных строем повели к вагонам. Толпа провожающих качнулась, загудела, казалось, все, что говорили люди до этой минуты, было второстепенным, а теперь они спешили сказать самое важное.

— Васенька! Банку с вареньем не разбей, стеклянная ведь, — слышался пронзительный женский голос.

— Доедешь до места — напиши! — просила рыжеватого парня, высунувшего голову в узкое оконце теплушки, остроносая старушка.

— Кум! Никифор! Вы по-нашенски их… по-русски, под дыхло, — горланил подвыпивший мужчина, пересыпая речь крепкими словцами. — Я тут не задержусь, жди, следом прикачу.

Паровозный гудок заглушил голоса. Вагоны дрогнули и плавно покатились по рельсам.

Миша еще долго стоял и смотрел на косматую гриву дыма, оставленную поездом.

После проводов отца Миша никуда не отлучался из дома, только по утрам по-прежнему бегал слушать сводки с фронтов и, возвращаясь, отодвигал на карте красную нитку. Он починил дверь сарая, прибил оторванные от забора доски, потом отыскал на чердаке старую заржавевшую косу и принялся точить ее.

— Для чего она тебе потребовалась? — удивленно спросила мать. — Ей в субботу сто лет, отец собирался купить новую.

— Ничего, сойдет и такая, — сдержанно отозвался Миша, окуная брусок в чугун с водой. — Завтра скошу траву в саду.

— Ну и зачем она нужна?

— Отец всегда выкашивал, а то позарастет все…

— Как хочешь, — вздохнула мать, решив не отговаривать его от этой затеи. Она понимала: тоскует Миша, потому и не стал, как прежде, уходить на целый день с друзьями… А теперь вот, чтобы не сидеть без дела, придумал для себя занятие.

Утром, едва занялась заря, Миша оделся и отправился в сад.

Удивительная тишина висела над станицей, только откуда-то издалека доносился скрип несмазанных колес телеги да под ногами шуршала трава, роняя холодную росу. Даже петухи, отголосив зоревую побудку, притихли на своих шестках.

Докашивая последнюю полянку, Миша услышал за спиной удивленный голос матери:

— Да у тебя, сынок, как у заправского косаря получилось. Ишь как чисто стало.

— А ты говорила: коса негодная, — с достоинством сказал Миша, кивнув на подвявшую в рядках траву. — Куда это ты собралась?

— Схожу в правление, с Иван Егорычем нужно потолковать.

— О чем? — насторожился Миша. — Может, я добегу?

— Ты лучше побудь с Катюшкой, я недолго… Дома Миша увидел сестренку уже одетой.

Она сидела за столом и, придвинув к себе чашку с кислым молоком, бойко стучала ложкой.

— Ты чего же хлебаешь! — прикрикнул на нее Миша. — Мама сказала, чтобы с картошкой…

— А я почем знаю. Тебе сказала, а мне нет, я спала еще, — невозмутимо пролепетала Катя. — Я тебе пенку оставила, вку-у-сная. Будешь?

Миша подошел к девочке, взял ее за подбородок и… расхохотался.

— На кого ты похожа! — сквозь смех проговорил он. — На улице не показывайся — куры засмеют. По уши вымазалась…

Он снял с рукомойника полотенце, вытер Кате лицо, потом достал из печки сковородку с картошкой и поставил на стол.

— Теперь давай завтракать. Берн картошку, только осторожнее — горячая. А хлеб, Катя, оставим на обед, к борщу…

В дверь негромко постучали.

— Входите! — пригласил Миша. Споткнувшись о порог, в комнату торопливо вошел Федя. Он был босой, без фуражки.

— Откуда ты? — Миша удивленно посмотрел на него. — Улепетывал, что ли?

Федя неопределенно махнул рукой, показал глазами на горницу.

— Мы одни, — поняв его, ответил Миша. — Садись с нами.

— Только пенка тебе не достанется, мы уже всю съели, — объявила Катя, показав при этом гостю кончик языка.

— Да я и не буду, мы недавно позавтракали, — в топ ей ответил Федя. — Я на минутку.

— Сколько не приходил — и опять на минутку, — обиделся Миша. — Куда торопишься?

— Отец целыми днями сидит над постромками, хомутами, уздечками. Меня заставил помогать. Готовлю ему нитки, смолу. А из бригад везут и везут упряжь. Уборку начинать скоро… Я прибежал узнать, как ты тут.

— Все время будешь шорничать с отцом?

— Что ты? — изумился Федя, тряхнув всклокоченными волосами. — Как начнут косить, сразу же смотаюсь в поле.

— Ну, а когда пойдем? — оживился Миша. — Я эти дни никуда не ходил, видел только, что жатки вчера перевозили за Сухую балку. Должно быть, там начнут косить в первую очередь.

— Может, завтра, а может… Я побегу, Миша, отец заждался: посылал меня к Масленковым за смолой.

Мать вернулась далеко за полдень. Глянув на удивленное лицо сына, пояснила:

— Зашла к Глуховым и засиделась. Они письмо от Петра получили. Ранили его, лежит в госпитале. Обещал приехать.

— А к нам Федька приходил, — сообщила Катя.

— Новость великая, — усмехнулся Миша. — Забегал проведать.

За ужином, незаметно отодвинув от себя тарелку, Елизавета Степановна грустными глазами смотрела на Мишу. Много раз ночами, стараясь отвлечься от сверлящей боли в суставах, она шептала разморенному дремотой мужу, что после десятилетки Миша обязательно поедет учиться в город, а потом вернется в Степную инженером по тракторам и комбайнам.

Уловив на себе взгляд матери, Миша поднял голову.

— Чего ты, мам?

Она вытерла передником повлажневшие глаза и, скупо улыбаясь, ответила:

— Большой ты уже стал, незаметно вырос. По ее срывающемуся голосу и нелегким вздохам Миша догадался, что мать думает о чем-то другом. И оттого что ее думы оставались непонятными ему, было немного досадно: как-никак отец называл его хозяином.

Уже в постели Миша вспомнил, что не сходил к Феде. «Ладно, утром забегу», — решил он, засыпая.

На заре сквозь сон Миша услышал в комнате какой-то шорох, потом кто-то осторожно прикоснулся к его плечу. Он вздрогнул и открыл глаза. В пепельных сумерках увидел возле кровати мать с маленьким узелком в руках.

— Ты куда, мам? — встрепенулся Миша.

Наклонившись к нему, Елизавета Степановна шепотом стала говорить о том, что сегодня колхоз начинает косить хлеб, а людей в поле не хватает, что в печке она приготовила кашу и картошку, и попросила присматривать за Катей.

Вспомнив отцовские слова на вокзале: «Мать у нас больная, трудно ей придется», Миша вскочил с постели, схватил ее за руку и горячо заговорил:

— А как же мне быть, мама? Ребята все уйдут, а я — дома. Мы вчера с Федькой договорились. У тебя же разболятся ноги, папа говорил, что…

— Я потихоньку буду, — не сдавалась Елизавета Степановна. — Не бросим же мы Катюшку одну. Что-нибудь придумаем.

В саду Миша сгреб скошенную траву в кучу и, подумав, стал перетаскивать ее во двор.

Затем он снова вернулся в сад и окликнул Катю. Она не отозвалась. «Прячется», — подумал Миша, но, подойдя к раскидистому кусту смородины, увидел, что девочка, прижавшись щекой к своим игрушкам, спит. Он осторожно поднял сестру на руки и, стараясь шагать как можно мягче, перенес ее в комнату и уложил на кровать. Потом вышел во двор и стал подбирать граблями траву. За этим занятием и застал его Федя.

— Елки зеленые! — простодушно удивился он. — Сам косил?

— Тебя не нанимал, — буркнул в ответ Миша и почему-то посмотрел на свои поцарапанные ноги.

— А ты чего надутый такой?

— Плясать, что ли, мне? По тебе не соскучился, — Миша зло сплюнул. — Тоже мне, не мог заехать! Пролетел сломя голову, деляга.

Вначале Федя растерялся, виновато передернул плечами, потом вдруг с жаром принялся рассказывать о том, как делали первые прокосы на пшеничном поле за Сухой балкой, как на первом же кругу у косилки оборвался ремень, как он ездил в станицу взять запасной, как Василек чуть было не угодил в барабан молотилки, когда ее пробовали на току.