Прогрохотав по мосту через заросшую камышами Тростянку, поезд заметно сбавил ход: реже, но отчетливее слышался перестук колес, медленнее проплывали за окном вагона истомленные зноем деревья и просмоленные телеграфные столбы.

…Дверь купе отодвинулась. Молоденькая проводница в темно-синей беретке торопливо объявила:

— Сейчас Степная!

Подполковник встал из-за столика и посмотрел на свое отражение в зеркале. Хорошо выспавшись ночью, он теперь выглядел свежо, как будто и не было позади двух суток утомительной дороги.

Его сосед по купе, пожилой мужчина с мягкими белыми волосами, отложил газету.

— Что ж, можно сказать, вы уже приехали?

— Да почти, — отозвался подполковник, снимая с верхней полки небольшой кожаный чемодан.

— Приходилось бывать раньше?

— Как же… вырос здесь.

— Я, между прочим, тоже иногда навещаю родные места, — сказал вдруг попутчик и многозначительно поднял указательный палец. — Земля отцов! Она одинаково волнует в любом возрасте, вызывает какой-то душевный трепет… Вас, разумеется, ждут?

— К сожалению, никто, — глухо ответил подполковник, надевая фуражку. — Счастливого пути!

Он вышел в тамбур и распахнул дверь. Горячий ветер ударил в лицо терпким настоем донника, укропа, созревающих хлебов и едва уловимым пресноватым запахом разогретой солнцем эемли. Замелькали небольшие домишки, наполовину спрятанные в густой зелени садов. Проплыли шиферные крыши новых скотных дворов. «Добрые отгрохали, — подумал подполковник. — Не то что были: плетневые, соломой крытые».

Скрипнув тормозами, поезд плавно остановился. Подполковник спрыгнул на перрон и осмотрелся. На месте потемневшего от времени деревянного барака теперь высился кирпичный вокзал с широкими окнами. «А ничего, вполне приличное здание», — мелькнула мысль.

Подождав, когда поезд, погромыхивая на стыках, удалился в затянутую маревом степь, приезжий пошел к выходу с перрона. У пакгауза, там, где в войну от высокого тополя, срезанного бомбой, оставался лишь пень с рваными краями, он остановился удивленный. Пень словно стал еще ниже, врос в землю, а от него пошли вверх два стройных близнеца, поблескивающих на солнце глянцевито-белесыми листьями, трепещущими от едва ощутимого ветерка. Они еще не были так могучи, как тот, поверженный в лихую пору, но всем своим видом говорили о вечной молодости земли и жизни. «Хороши, — улыбнулся подполковник, похлопав ладонью по гладким стволам деревьев. — Выбросил старина побеги под стать себе».

Станица, раскинувшаяся сразу же за вокзалом, казалась совершенно обезлюдевшей. Окна многих домов были закрыты ставнями от зноя Осторожно шагая по разбитой машинами дороге, подполковник вспоминал, кто из знакомых ему степновцев живет на этой улице. «Вот тут Масленковы, здесь — Лобовы, а этот дом совсем новый». Миновав небольшую площадь, он подошел к продолговатому, старинной работы дому под железной крышей. Над козырьком резного крыльца бросалась в глаза вывеска: «Дом приезжих».

«Н-да, гостиница… — усмехнулся подполковник, поднимаясь по гулким ступенькам. — В этом доме до войны были сберкасса и аптека. А сейчас приспособили…»

Встретила его дежурная, пожилая женщина в синем халате и белой косынке.

Глянув на удостоверение приезжего, спросила:

— А вы Петру Корнеичу Телегину не сыном доводитесь?

— Он самый, — улыбнулся подполковник.

— То-то, я смотрю, похож. Меня-то, видно, не помните?

— Как же, припоминаю, — Телегин тихонько побарабанил пальцами по столу. — Вы — Самохина Варвара…

— Васильевна, — с готовностью подсказала женщина. — А к нам навестить или по службе?

— Проездом, на пару дней.

Женщина понимающе закивала головой и сочувственно проговорила:

— Тянет ведь на родину, чего там…

Она вернула Телегину удостоверение и, изменив твердо установленному порядку, запрещающему курить в Доме приезжих, сама поставила на стол пепельницу.

— Вот уже четвертый год, как организовали у нас совхоз, — неторопливо рассказывала женщина. — Поначалу не очень хотели люди выходить из колхоза-то, а теперь ничего — довольны. Директорствует у нас Михаил Григорич Озеров. Вместе еще вы когда-то бегали. Хозяйственный мужик. Как заступил на эту должность — и народ к нам поехал, жилье настроили. А все ж маловато еще. Недавно директор сказывал, что будут строить большие, трехэтажные дома, денег будто бы дали на это…

Слушая, Телегин между тем думал: «Уж не Мишка ли Озеров — директор совхоза. Ну да, ведь сельхозинститут закончил… И вот уже… Время-то бежит, да еще как… Нужно зайти к нему сегодня, сейчас». Он встал и, показав глазами на стоявший у ног чемодан, спросил:

— Где бы оставить свое хозяйство?

Женщина провела его в небольшую комнатку с двумя койками и, сказав, что он может выбрать любую, ушла к себе.

Через полчаса Телегин уже подходил к двухэтажному дому, выстроенному по соседству с бывшим правлением Степновского колхоза. В коридоре никого не было. Из угловой комнаты доносился стук костяшек на счетах да щелканье арифмометра.

Рассматривая таблички на дверях кабинетов, Телегин обошел весь первый этаж и по широкой лестнице поднялся на второй.

В приемной директора сидела круглолицая девушка с пышной прической и белым напудренным лицом.

— Михаил Григорича сейчас нет, — проговорила она, едва Телегин переступил порог.

— А когда же будет?

— Должен подъехать. Звонил с третьего отделения, примерно час назад.

— Я подожду его.

Телегин подошел к окну. Отсюда хорошо была видна станица. «Сколько раз измерил я ее босыми ногами вдоль и поперек. Обязательно обойду ее всю, посмотрю».

Неожиданно за спиной послышались шаги, и громкий голос спросил:

— Что тут нового, Вера?

«Он, Мишка Озеров! — не поворачивая головы, узнал Телегин. — Подожду чуть-чуть».

— Ничего, Михал Григорич, — ответила секретарша. — Вот к вам товарищ… военный.

Телегин ждал. Он слышал, как директор, направляясь к двери кабинета, сдержанно пригласил:

— Заходите, пожалуйста!

Телегин резко повернулся. Взявшись за ручку двери, Озеров с минуту смотрел на него пристально, потом шагнул навстречу, широко раскинув руки.

— Ты? Василек?!

— Я, Миша, как видишь, собственной персоной! — взволнованно ответил Телегин, улыбаясь.

Они обнялись по-мужски, крепко.

— Ты уж извини, что по старой памяти Васильком тебя называю, — виновато проговорил Озеров.

— Да что ты, Миша, — Телегин отступил на шаг, чтобы лучше рассмотреть друга детства. — А тебя не сразу узнаешь, эдакая начальственная осанка…

Просторный директорский кабинет был весь в желтоватой россыпи солнечных лучей.

Озеров усадил гостя на стул, положил перед ним пачку папирос, присел напротив, опершись загорелыми руками на стол.

— Давненько не виделись, а? — с грустью проговорил Телегин. — Лет пятнадцать, наверно?

— Не меньше, с тех пор, как в армию провожали.

— Совершенно верно. Когда я приезжал на похороны бабушки, тебя не было — учился, впрочем, я тогда тоже был уже слушателем академии.

Взяв из пачки папиросу, Озеров постучал мундштуком по массивной стеклянной пепельнице, закурил.

— Как она, ратная служба?

— Был и на севере дальнем, и на юге горячем…

Рассказывал Телегин о себе сдержанно, даже скупо, словно боялся утомить собеседника. На самом же деле — спешил сам узнать обо всем, что часто вспоминалось ему вдалеке от станицы, ради чего приехал сюда.

— Вот так и живу: нынче здесь, завтра там. Семья за мною следом. Двое ребятишек у меня. — Заметив проглядывавшую на висках Озерова седину, спросил: — Ну, а у тебя тут как? Командуешь?

— Хлопотно, — Озеров встал, подошел к стене, где висела карта земельных угодий совхоза, я провел рукой по жирной синей линии, обозначающей границы. — Вот это теперь наше хозяйство. Шумовской хутор, Гусевка стали отделениями совхоза. Больше двадцати пятя тысяч гектаров. Одного хлеба даем государству почти…