Дед, приземистый, плечистый мужик с круглым как колено голым черепом вперил в Петера из-под густых ершистых бровей пронизывающий, колючий взгляд; внуку он всегда напоминал чем-то сокола: крупная голова на короткой, толстой шее, широкие плечи и в особенности нос — короткий, крепкий, хищно загнутый. Отец-то все пишет, пишет, ан нет, чтоб меня о чем спросить. Это он про нас пишет, не только про других, проворчал дед и на прощанье сунул Петеру в ладонь свою рукопись. Это и было все его объяснение. Петер успел прочитать разве что заголовок — дед тут же выставил его за дверь, стараясь этой преувеличенной грубостью прикрыть свое постыдное волнение: Ступай быстрей, а то еще опоздаешь. А через три месяца Славик встретился с ним в последний раз — на похоронах. Да, дед и впрямь поспешил уйти в мир иной, и Славику казалось, что смерть деда была закономерным завершением его протеста, последней точкой, увенчавшей его мятежную жизнь, увековеченным укором; он словно бы хотел сказать сыну: Вот тебе за то, что всю жизнь ты от меня отступался, уж коль ты поджарил меня, так и ешь на здоровье! А может, поспешил потому, что предчувствовал близкий конец сына и не хотел его пережить? Кто знает. Так или этак, но письмо деда обрело в глазах Славика особый, поистине символический смысл: смысл завещания.

Почему, собственно, этот лесковецкий разбойник написал о своем прадеде? Несомненно, причины у него на то были серьезные. Он чувствовал себя уязвленным: отец мой все пишет и пишет, а его ни о чем не спрашивает. Но главная причина коренится во второй фразе: Это он про нас пишет, не только про других. Порицание это или насмешка? Порицание: Все о других думает, а на нас плюет! Насмешка: Дубина стоеросовая, кабы больше о себе думал, допер бы и до того, что не он первый в нашей семье, кто сидел несправедливо. Короче говоря: Спроси он меня об этом раньше, мог бы и избежать тюрьмы, так как понял бы, что это прямо-таки на роду у нас написано. Сидеть несправедливо. Он не первый в нашей семье, с кем обошлись не по справедливости, так пусть и не задается.

Но проблема эта, пожалуй, не так проста, как мыслил дед. А значит, ее надо изучить поподробнее, я не вправе поддаваться внушению деда, любая аналогия, как известно, упрощает дело. Да, несомненно, между судьбой Адама Славика и Владимира Славика есть общее, но это общее не должно заслонять явные различия. Как было дело с Адамом Славиком?

— В селе промеж всяких указов был и такой: До Богородицы, то есть до 8 сентября, заказывалось пахать поле после жатвы (берегли стерню, чтоб хороший выпас был у скота). Дед наш крестьянствовал и с указом этим не согласился, потому как добрых лошадей и батрака имел, а в дело пустить их не мог.

Вот где собака зарыта! Дед целиком был согласен со своим дедом. По мнению прадеда, это был бестолковый и вредный указ, поскольку он ограничивал его личную инициативу и в конечном счете его свободу, которую он понимал с точки зрения своего, личного, интереса. Туда-растуда твою птичку! А что же было делать людям, у которых не было хороших коней и батрака, — вот как ставится вопрос; и тех, несомненно, было подавляющее большинство. Иначе говоря, с их точки зрения, с точки зрения общего интереса, указ, запрещающий пахать поле до дня Богородицы, был вполне оправданным и благотворным для всей деревни. Личные интересы Адама Славика оказались в явном противоречии с интересами села — стало быть, в ту минуту, когда прадед в сердцах выхватил кнут у батрака и исхлестал по чем ни попадя старосту, а заодно и служителя, он действовал вопреки общей выгоде, de facto[74] — противозаконно. Да, староста в ту минуту олицетворял неписаный закон села, который Адам Славик нарушил, и Петер Славик нимало не сомневался, что его отец, Владимир Славик, именно с этой позиции и воспринял бы «завещание» своего отца, Мартина Славика, выразив свое отношение к нему примерно так: Нет, нельзя утверждать, что прапрадед был невиновен; прапрадед заслужил наказание, хотя наказание и было несоразмерно с его виной: полгода тюрьмы и эта постыдная дорога, когда пандуры гнали его пешим порядком в Прешпорок; наказание было слишком велико за то, что он высек старосту вместе со служителем. Иными словами, Адам Славик заслужил наказание, но наказан был за то, чего не совершил; старостиху он не убивал, а колокольня и по сей день стоит. Тут допустил ошибку староста — его обвинение было ложным, неправедным, злоупотребив своим положением, он воспользовался тем, что высшие власти, господа комитатские, поверили ему на слово и занялись расследованием всего дела лишь спустя полгода. Но с другой стороны, попробуем войти в положение старосты; разве прадед не высек его кнутом, чем не только нарушил неписаный закон деревни, но и оскорбил его гордость и человеческое достоинство? Что бедняге оставалось делать? Поскольку прадед своими действиями нарушил именно неписаный закон, староста оказался в незавидном положении; его правомочия в данном случае оказались иллюзорными: Адам Славик, по сути дела, не преступил какую бы то ни было статью уголовного кодекса, и старосте не оставалось ничего другого, как выдумать — в отместку ему — убийство старостихи и надругательство над колокольней. Да, староста действовал в состоянии аффекта, но не как представитель государственной власти, а как частное лицо, желавшее отомстить другому частному лицу за то, что тот высек его кнутом. К мести побудили его субъективные, по-человечески понятные, но объективно непростительные мотивы. Но это уже дело совести старосты (как, пожалуй, и его потомков, жаль только, дед не назвал имени старосты, любопытно было бы знать, кто из моих сверстников — праправнук старосты). С точки зрения семейной преемственности Славиков нельзя, однако, упускать из виду, что аналогия судеб Адама Славика и Владимира Славика сильно натянута. Адам Славик, вероятно, до самой смерти не осознал своей провинности — ведь он и последующим поколениям старался внушить мысль, что с ним обошлись несправедливо. И как видно на примере деда — не без успеха. По «завещанию» Мартина Славика ясно, что он полностью на стороне своего прадеда, и более того: своим рассказом Подлинное событие в жизни нашего рода и села Горный Лесковец он старался повлиять и на своего внука Петера Славика, причем хитро обойдя своего сына Владимира Славика, так как понимал, что защита анархических действий прадеда не нашла бы поддержки. Да и что вообще можно ожидать от человека, который по каким-то непонятным соображениям, стоящим якобы выше его собственных интересов, признался в том, чего не совершал. И еще одна закавыка: Где как не за решеткой место мужику, не знающему сладу с одной шальной бабой? Сейчас уже совершенно очевидна и необоснованность дедовского гипотетического укора — отец никогда не кичился тем, что его несправедливо оскорбили, наоборот, дед этим кичился, используя в своих интересах дело Адама Славика. Дед, значит, умел ловко манипулировать обстоятельствами и показал себя дальновидным психологом. Он угадал (вероятно, интуитивно, но психологически точно), что найдет понимание скорей у внука, чем у сына; деды и внуки по большей части лучше понимают друг друга, чем отцы и сыновья, дело известное, и потому он адресовал свое «завещание» внуку Петеру Славику. И не ошибся.