И удалось ему, если угодно, достичь этого только потому… почему? Ага: потому что он сумел правильно прозреть будущее, учитывая ошибки прошлого. А почему он учел ошибки прошлого? В самом деле, почему? Ага: потому что начал смотреть на мир трезво и реалистично. Он, Петер Славик, чтоб было ясно. Что-то у него уже начинают путаться мысли… видать, не надо было выпускать Гелениного джинна из бутылки… и язык уже заплетается, да, о чем это мы говорили?

Ага: история восхождения Славика прославляет трезвость. Будем здоровы! Джина уже осталось на донышке, но меня одолевает сон. Еще глоток. Фу, гадость! Бррр, как только это можно пить! А она начала хлестать водку вдвойне, и за него тоже, словно хотела наказать его. За что? Подумать только: дескать, с тех пор, как он перестал пить, он стал дрянным человеком. Ей-богу! Так она говорила. И, конечно же, не преминула что-то процитировать. Но что? Дай бог памяти! Что-то о честолюбии и фанатизме. Минуту! Где ее записная книжка? Небольшая — чтоб вмещалась в сумку. Чтоб всегда была под рукой. Оттуда она выуживала свои глубокомысленные изречения. Цитаты, сентенции, афоризмы, гномы, зерна мудрости. Выучивала их наизусть, а потом била ими по башке. Потрясала остроумием и находчивостью. Рабочее пособие. В каждую статейку сеяла по несколько зерен мудрости. Метала их, словно бисер перед свиньями. Нет, на столе ее нет. Странно. Она же работала. В машинке — неоконченное интервью. Ага. Ясно. Потом она поехала в Прагу. Поехала? Или уехала? Как же она обошлась там без нее? Сумка. Правильно. Вот она, записная книжка. Хотя нет, это паспорт.

Гелена Барлова.

Родилась:

3 марта 1945 года

В Банской Быстрице.

Вот именно.

Родилась в сердце Словакии.

В Средней Словакии.

А умерла?

В Братиславе.

На окраине Словакии.

Данные для свидетельства о смерти. Когда его дадут мне заполнить? Наверняка там будет графа: Причина смерти. Что там напишут? Кухонный нож? Недоразумение? Алкоголь? Петер Славик?

Гелена Барлова!

Где ваша записная книжка? Вот она. Боже, сколько здесь мудрости. Еще бы от этого не отупеть. Но как здесь найти… что, собственно, я ищу? Ага. Честолюбие и фанатизм. Это ее почерк. Свинство, а не почерк. Каждая буква клонится в другую сторону. Будем здоровы! Внимание: Множество доказательств, которые способны подтвердить определенную гипотезу, должны быть прямо пропорциональны невероятности этой гипотезы. Лаплас.[59] Кто это? А, да, какой-то ученый. Умник. Его бы на мое место, враз перестал бы умничать. Кто знает, удастся ли им. Собрать множество доказательств, подтверждающих мою вину. Довольно невероятная гипотеза. Я не любил вас настолько, чтобы ради вас дать отсечь себе голову. Ну и ну… Это сказал Жюльен Сорель? Исключено. Она, должно быть, ошиблась; ведь его, кажется, повесили, как он мог это сказать? Или его обезглавили? Уже не помню, здорово я набрался, туда-растуда твою птичку! Наивысший закон каждого существа — сохранить себя, выжить. Макиавелли.[60] Явно напутала, даже цитаты не умела правильно приводить. Почему именно Макиавелли? Это же придет в голову всякому, кто очутится в моем положении. Очутится… читай, честолюбие… ага, посмотрим на букву «че». «Че» — честолюбие. Подчас боюсь тебя, смеялась она. Не хотела бы я стать жертвой твоего честолюбия и фанатизма. В какой связи, кстати, она это сказала? Ага. В связи с его рвением. Хотелось стать режиссером. А ей это было не по душе! Изыди, сатана! Посмотри на меня извне!

Ты прав, а иначе мы эту главу до утра не кончим.

Послушай, камрад, почему тебе хочется стать режиссером?

Она именно так и сказала. Не кроется ли под этим лишь жажда власти? Любишь повелевать людьми, мне все понятно. Не был бы ты режиссером, так ударился бы в политику или пошел бы в армию. А теперь марш в кроватку, мой сладкий трезвенник!

Он прикончил бутылку в ту минуту, когда по транзистору, настроенному на станцию «Звезда», прозвучали сигналы времени: два часа ночи. Сбегаю ненадолго в город, подумал он. Куда она вчера ходила… «Кристалл»? «Ялта»? «Словацкий погребок»? «Лотос»? Я мог бы заскочить и к Яне, у нее сегодня был вернисаж, пожалуй, там весело. Хотя кто знает. Наверняка и до нее уже дошло… Надо бы принести малышке какой-нибудь подарок. Из Праги. От тети Гелены.

И в ту минуту, когда из эфира донесся прогноз погоды — в последующие сутки сохранится жаркая погода, утром безоблачно, днем небольшой туман, затем дальнейшее увеличение облачности, местами дожди, к вечеру пройдут кратковременные грозы, — он упал ничком на Геленин диван, в мягкую мохнатую овечью шкуру, хранившую еще запах ее тела. Теля, телушка, туда-растуда твою птичку, птица моя — где ты?

Славик медленно, нерешительно, словно помимо своей воли, спускался вниз по лестнице к квартире Амалии Кедровой. Не по душе ему это было, нет, совсем не по душе. Уже одно то, что она позвонила ему по телефону, как-то настораживало. Почему она не явилась собственнолично, ей что, трудно было подняться этажом выше? И этот ее телефонный звонок; поначалу он вообще ничего не понимал: о каком счете она говорит? Зайдите уплатить по счету, пан режиссер, звучало это как приказ. Ну да, деньги за уборку, вот о чем речь. Но почему она не пришла за ними сама? И голос у нее звучал иначе, чем обычно. Слишком уж самоуверенно. Нет, мне не надо было ее слушать, думал он неприязненно, рассматривая табличку с фамилией на двери ее квартиры: Амалия Кедрова.

Славик с удивлением обнаружил, что дверь полуоткрыта: из квартиры доносился ее голос, она с кем-то разговаривала. Выходит, у нее гость, подумал он раздраженно и хотел было уж вернуться; все-таки неловко и зазорно расплачиваться с ней в присутствии постороннего человека и, кроме того… да, но эта полуоткрытая дверь: она ждет меня, уверена, что приду тотчас после ее звонка, что же это должно означать? Будто понимает, что я обязательно приду. Это казалось ему оскорбительным: что она себе позволяет? Пойду домой, подумал он с возмущением, но в ту минуту, когда уже собрался уйти, уловил старухины слова, которые настолько удивили его, что он приложил ухо к двери и, затаив дыхание, стал вслушиваться: …ну, вот ты и пришел, да? Теперь я хороша для тебя, есть хочешь, да? Я тебе только для того и нужна, чтоб ты мог нажраться и выспаться, пошел прочь, видеть тебя не хочу, ишь, какой замурзанный, где ты опять извалялся…

Ну и дела! У старухи — полюбовник, просто непостижимо…

…а я-то думала, что хоть ты будешь рядом, когда уже никого со мной не осталось, а ты такой же, как и другие, тьфу на тебя, тебе бы только блудить, ну, у которой ты опять был, видик же у тебя, точно вывалялся в канаве… и худущий какой, одни ребра торчат, не лезь ко мне сюда, не лезь ко мне в постель…

Фантастика, она нормально содержит мужичка, потому и ходит убираться…

…нет, нет, нельзя, нельзя, не смей марать мое покрывало, ступай туда, откуда пришел, обойдусь без тебя, не думай, что ты единственный…

Туда-растуда твою птичку, форменный промискуитет, а мужичок молчит, точно воды в рот набрал…

…пошел вон, вон пошел, и больше никогда не приходи, я же не одна, заруби себе на носу. Ты будто не знаешь, что у меня дочка. Ну, конечно, не знаешь, у тебя только одно на уме…

Голос, да, с голосом что-то не в порядке… вроде бы ее голос, да, голос ее, а вот слова… не ее… и произношение… старуха обычно говорит совсем по-другому… с этим противным акцентом… а теперь говорит на благозвучном литературном словацком…

Он услышал звук приближающихся шагов, частое, веселое постукивание, кто-то спускался по лестнице. От растерянности и беспомощности он весь взмок. И от страха, да, то, что старуха вдруг заговорила своим голосом, но какими-то чужими словами, вызвало в нем смутное, тревожное чувство. Почему она до сих пор притворялась? Он хотел уйти, но в эту минуту на лестнице появилась молодая пани Клингерова. Добрый вечер, пан режиссер, в гости идете, в гости? — спросила она его по-дружески и мило улыбнулась. Угу, проворчал он. Было бы глупо уйти, еще подумает, что я тайком, как мальчишка, подслушиваю у чужой двери.