– Сайя, – с трудом разомкнув сведенные судорогой губы, произнесла Ольга.

"Прости!" – она мысленно опустилась на колени и склонила перед деревом голову.

– Чаора, сегойя шукна! – сказала она полным боли и муки голосом.

"Прими мою вину, достопочтимое!"

– Шукна! – повторили за Ольгой три мужских голоса.

"Вина моя безмерна, брат", – признала она в своем сердце.

И тотчас увидела смутную тень, вставшую перед ее мысленным взором. Это был дух дерева, и темные его – "древние" – глаза заглянули Ольге прямо в сердце и увидели там свою судьбу.

– Шья кши, – сказала Ольга, с трудом отнимая обожженные ладони от коры, но даже не подумала воспользоваться "исцелением".

"Я на войне", – она, не глядя, приняла из рук Оскара топорик и несколькими точными и сильными ударами, чувствуя при каждом из них, как содрогается дерево и отдается его боль в ее сожженных ладонях, срубила одну за другой три толстые ветви. И в тот именно момент, когда выполнив свою часть работы, Ольга отступила назад, предоставляя своим людям возможность вырубить из ветвей опорные колья, она услышала Персиваля. Он был уже близко, километрах в ста пятидесяти-двухстах от нее на восток, и то, что она не услышала его раньше, могло означать только одно, он спал.

Это была хорошая земля. Сухая, древняя, но не мертвая. Ольга опустилась на колени, положила на остывший к ночи песок свои обожженные ладони и почувствовала силу этой земли, и ее терпение. Тогда, Ольга склонилась в поклоне и прошептала слова прощения на языке, которого давным-давно не слышали в этих местах. Так давно, что люди успели забыть то время и тех, кто способен был без страха произносить такие слова. Но, как оказалось, земля не чета роду людскому – она помнит все. Эта земля узнала слова Великого Прошения, и приняла их, и тогда Ольга увидела глубоко упрятанное в ее толщу завернутое в саван тело Августа.

Теперь можно было начинать. Девяносто девять поминальных свечей были зажжены, образовав вокруг безымянной могилы сложный узор, названия которого не знала даже сама Ольга. И одиннадцать опорных стержней из еще живого, полного магии Земли и Жизни дерева были вбиты в точки силы. И три бойца – Антон, Оскар и Пауль – заняли свои неслучайные, а единственно возможные для трех свидетелей места. Оставалось создать круг, но Ольга медлила. Ощущение близости Персиваля нарастало. Теперь он был ближе, чем десять минут назад, когда Ольга почувствовала его впервые, и сейчас она вдруг подумала о "переходе". Персиваль был на такое способен, а она могла бы послужить ему маяком, но решится ли он на это, сможет ли исполнить?

Порыв горячего ветра ударил ей в висок, и Ольга повернулась навстречу стремительно приближающейся с востока буре, но ураганная волна, которую ожидали ее чувства и тело, не ударила. Вместо этого, метрах в трех перед Ольгой напоенный лунным сиянием сумрак лопнул, как туго натянутая парусина, рассеченная ударом меча. На краткое мгновение в воздухе появилась мерцающая зеленая линия, отмечающая вертикальный разрез в плоти мироздания, и сразу за тем, края "прохода" раздвинулись, образуя веретенообразный портал, и из него – или через него – головой вперед ринулись к Ольге стремительные неразборчивые тени.

Она отреагировала мгновенно, вскочив на ноги, и резким движением уйдя с траектории движения. И еще до того, как первый из людей ринулся через "проход", Ольга воздела руки навстречу идущим и подхватила поток силы, который с той стороны держал Персиваль. Держать "мост" всегда легче, чем пробивать "тоннель". Секунда – "Один, второй… " – две (Ольга почувствовала, как напрягаются, стремясь схлопнуть разрыв в пространстве и времени мировые линии) – "Еще двое" (от напряжения у нее сжало виски) – три – Персиваль прыгнул последним прямо в ее раскрытые объятия, и все кончилось. Ольгу качнуло – то ли от мощи "отката", то ли от того, что ее тело приняло на себя инерцию движения Персиваля – но она устояла, лишь крепче прижавшись к источающему запах боя мужчине.

– Спасибо, Дженевра, – выдохнул Персиваль, крепко сжимая ее плечи, и Ольга почувствовала, что не только ее, но и его пробило коротким, но мощным, как удар молнии, током желания.

– Прости, – он разорвал объятие и сделал шаг назад. – Создавай круг, сестра. Август в соборе Иакова, а я буду сторожить твою спину.

Ольга коротко кивнула и приказала:

– Восемь свидетелей!

Вновь прибывшие бойцы, успевшие, верно, рассмотреть созданный ею из поминальных свеч узор, быстро двинулись к своим местам в круге. А Персиваль – высокий, поджарый, как хищник пустыни, смуглый мужчина в пятнистом комбинезоне саудовского спецназа, коротко поклонился и отступил в сторону, готовясь встретить огнем и смертью любого, кто вздумает помешать начавшей уже твориться ее волей Великой волшбе.

Дженевра возникла на площади всего, быть может, шагах в десяти от него. Не далеко, не близко, но очень вовремя.

Виктор сидел на ступенях собора, пил чай и курил трубку. Время истекало. Он чувствовал, как истончаются, едва ли не до полного исчезновения, его и так не многочисленные уже связи с Миром. Лишь не многие уцелевшие, невесомые и не прочные, как нити паутины, все еще удерживали его здесь и сейчас, но долго это продолжаться не могло. Впрочем, как ни странно, его это почти не заботило. Последние свои мгновения он посвятил другому. Виктор вспоминал Лису, и это было лучшее, что он мог себе представить. Лучшее дело, каким хотелось бы заняться в последние мгновения уходящей жизни.

Он вспоминал Лису такой, какой была она двадцать пять лет назад и какой никогда уже больше не будет, даже если случится чудо, и Персиваль успеет, а Дженевра сделает все, что надо, так, как требуется. Той Лисы уже не будет никогда. Ее забрали время и обстоятельства, и, разумеется, магия, будь она не ладна. Однако любоваться образом тоненькой девушки в светлом плаще, которую он когда-то оставил навсегда на привокзальной площади Свердловска, никто Виктору помешать не мог. Это было его достояние, и оно останется с ним до конца. А еще он рассматривал мысленный образ той новой Лисы, который самым неожиданным образом обрел теперь в его воображении силу и плоть реально существующего человека. Превращение это случилось в те самые мгновения – длинные, как вечная жизнь, и краткие, как мгновенная гибель – когда Виктор исполнял свою последнюю мелодию, стоя посередине храма, построенного много лет назад и посвященного одной лишь великой музыке. И вот, что интересно. Зыбкий, почти неуловимый образ никогда не виденной им женщины, соткавшийся из чужих слов и угасающих следов отражения, оставленного ею в старом зеркале Гурга, двойной этот образ, сочетавший в себе "личину" и суть" Деборы, пройдя сквозь творящую магию порожденной Виктором музыки, обрел воплощение. И обладал он такими необычными и волнующими чертами, что никак не мог быть лишь плодом воображения. Никак и никогда.

"Кажется, – подумал Виктор. – Я наколдовал что-то такое, чего и сам от себя не ожидал".

Возможно, все так и случилось. Но, возможно, и не так, потому что Лиса была ведьмой, сагой невероятной силы, которая самим своим присутствием в этом мире ломает его законы, создавая совершенно новую реальность, даже если сама об этом и не подозревает.

"Знала ли она, что делает, когда пришла к Герману?" – понимание пришло к Виктору внезапно, но, как ни странно, это новое знание его совсем не удивило.

Судя по всему, Лиса смогла изменить даже Кайданова, причем так, что сам он этого не заметил, а ведь Фарадей силен, как мало кто еще в этом поколении. Интересно было бы, однако, узнать, понимала ли она сама, что творит?

Виктор поставил опустевшую чашку на камень ступеней и поднял взгляд. На пустой площади перед ним возникло смутное видение, стремительно набравшее вещественную силу в тот момент, когда его взгляд различил в призраке женщины знакомые черты. Мгновение, и полностью воплотившаяся Дженевра шагнула навстречу вставшему со ступеней Виктору.