"Дебора… Судья и пророчица… И ведь она меня спрашивала об обращении".

– Вот как, – повторил Виктор. – Очень интересно.

Деборы, во всяком случае, такой Деборы, как описал ее Георг, Виктор совершенно не помнил. Но и забыть такую женщину не мог тоже. Значит, не знал. И это было очень странно, поскольку она, совершенно очевидно, являлась старожилом Города, иначе откуда бы ей знать про Иакова и Гурга? Следовательно, это был кто-то, сменивший личину. Настораживало, однако, то, что она взяла так резко "в карьер". В Чистилище так дела никогда не делались, если конечно, за время его отсутствия тут не произошло каких-то совершенно драматических перемен в модус проседенти.[50] Но в это Виктор совершенно не верил. Тогда, что?

"Она?"

– Еще что-то? – спросил он вслух, предчувствуя, что главное еще впереди.

– Да, – кивнул Георг. – Она сказала, что всегда будет помнить ту музыку. Не знаю, что она имела в виду, но мне кажется, это похоже на код.

"Дебора… и музыка… Она научилась менять облик? Почему бы и нет. При ее-то силе… Значит, все-таки она?" – он вспомнил набирающую силу и меняющую цветность звезду и согласился, что теперь от Лисы можно было ожидать всего. Его только тревожила поспешность, с которой она пошла на контакт с Георгом. Что это могло означать?

– Спасибо, – сказал он вслух. – Это интересная информация. Ты надежно залег?

– Не тревожьтесь, князь, – улыбнулся Георг. – Нас там трое. Мы будем держать точку круглосуточно.

– А Гектор?

– Командир и еще четверо в пути.

– Далеко вас забросило? – вот этот вопрос был крайне актуален. Гектор был первым, о ком ему стало достоверно известно.

Георг перегнулся через стол и, неразжимная губ, сказал то, что хотел знать Виктор:

– Двенадцать часов лета.

"Двенадцать часов… Увы".

– Они уже вылетели? – спросили он вслух.

– Вряд ли, – с сожалением в голосе сказал Георг и покачал головой.

"Время".

Судя по всему, Гектор не успевал или успевал впритык. А от других вестей пока не было.

– Добрый день! – Виктор оглянулся через плечо и посмотрел на нового посетителя. За прошедшие годы Наблюдатель почти не изменился. Впрочем, личины меняются редко и совсем не так, как меняются носящие их люди.

– Добро пожаловать! – Гостеприимно улыбнулся новому посетителю Георг. – Не желаете ли кофе? Ликер, коньяк… виски? – добавил он, рассмотрев ковбойский наряд Наблюдателя.

– С удовольствием, – Наблюдатель, не скрывая интереса, оглядел помещение и, встретившись взглядом с Виктором, вежливо кивнул. – Добрый день.

– Я Виктор, – представился Виктор и вдруг сообразил, что некоторое время как перестал быть Августом, нежданно-негаданно вернув себе настоящее имя.

"Перед смертью, что ли?" – Но так или иначе, по всему выходило, что нигде теперь не было места ни, Иакову, ни Некто Никто, ни, тем более, князю Августу.

– Я Виктор, – сказал он и чуть приподнял бровь. – А вы, сударь?

– Наблюдатель, – усмехнулся ковбой, снимая свою вполне типическую "стетсоновскую" шляпу. – Так меня здесь называют. А вы, значит, из новых…

– Да, – кивнул Виктор. – Я здесь недавно. А вы, стало быть, старожил?

– Да, – Наблюдатель, не спрашивая разрешения, сел на место вставшего, чтобы обслужить его, Георга. – Лет двадцать появляюсь.

– И как там, у вас в прериях? – спросил возившийся за стойкой Георг.

– Да все спокойно, – пожал плечами Наблюдатель. – Вашими молитвами, сэр. Бизоны отдельно, индейцы отдельно. Ну а мы сами по себе.

"Забавно, – подумал Виктор, дружелюбно рассматривая этого, на самом деле, хорошо известного ему человека. – Забавно! Кажется, это называется системой Станиславского".

Просыпаться не хотелось, но следовало. Два часа, отпущенные себе Лисой на сон и отдых, прошли, как ни бывало, и хотя она совершенно точно знала, что этого вполне достаточно, психология с физиологией отнюдь не близнецы сестры. У каждой свои резоны и свои предпочтения. Поэтому, обнаружив себя в уютной комнате сельской гостиницы с зашторенными окнами и толстыми, не пропускающими посторонних звуков стенами, на огромной удобной кровати, под теплой и в меру, то есть совершенно как надо, тяжелой "крестьянской" периной, просыпаться по-настоящему Лисе категорически не хотелось. По внутреннему ощущению тепла и покоя, вот так бы и лежала, нежась в легкой, как детский сон, и такой же беззаботной дреме. И никуда, естественно, не торопилась, потому что суета враг довольства, а иллюзия покоя и безопасности так соблазнительна; особенно для человека, находящегося в бегах, да еще пережившего не далее, как прошедшей ночью свою собственную смерть. Однако два часа истекли.

"Труба зовет", – тоскливо подумала Лиса, ощущая, как исчезает розовая дымка заемного счастья, и, превозмогая собственное нежелание принимать мир таким, какой он есть, все-таки вылезла из-под перины и поплелась в душ.

Сюда, в эту крохотную деревушку в Баден-Вюртенберге, она добралась в начале двенадцатого на третьей по счету, после памятного BMW, машине. Эту последнюю – темно-вишневую Ауди – Лиса нашла в Кемтене. Машина стояла около явно пустого, то есть оставленного людьми не сегодня, и даже не вчера дома. И, "поговорив" минут пятнадцать с чистенькой подтянутой старушкой из соседнего коттеджа, Лиса узнала, что хозяин дома, Людвиг Кантцель, уже с неделю находится в отъезде и возвращаться ранее середины ноября, не собирается. Отблагодарив словоохотливую – впрочем, не по своей воле – женщину блаженным беспамятством, в котором, тем не менее, поселилась теперь стойкая уверенность в том, что гер Кантцель отправился в путешествие на своей машине, Лиса посетила оставленный без присмотра дом, где без труда – и даже без использования магии – нашла документы на Ауди и ключи, и, воспользовавшись, случаем, выписала себе великолепную доверенность, благо образчики почерка хозяина имелись в изобилии. Она даже перенесла на доверенность печать и подпись местного нотариуса, изъяв их с какого-то другого документа, из тех, что нашлись в письменном столе аккуратиста Людвига. Тут уж без магии, естественно, не обошлось, как и при доведении до ума украденных еще в Мюнхене водительской лицензии и общеевропейского паспорта. Однако, колдуя над документами, Лиса была совершенно спокойна. Она знала теперь, что никто ей не помешает и эманацию не засечет.

Минувшая ночь не прошла бесследно и на память оставила не только до сих пор ноющие шрамы, но и бесценные дары. Оказалось, что, волхвуя, не обязательно зажигать "маяк". И без него можно обойтись. Нельзя сказать, что открытие это досталось Лисе дешево, но факт остается фактом, из неожиданно и при самых омерзительных обстоятельствах обнаруженного "внутреннего пространства", как оказалось, можно было превосходно колдовать, оставаясь при этом невидимой и неслышимой до тех пор, пока колдовство не обретало плоть. Но воплощенная магия, как известно, ничем от реальности не отличается, и засечь ее, а не ее создателя, могут лишь очень немногие волшебники. Таким образом, действуя из своего кокона, Лиса могла теперь не опасаться, что ее кто-нибудь заметит.

Обнаружила она это, впрочем, отнюдь не сразу, но не потому, что сама этого увидеть не могла – как вскоре выяснилось могла, и, в конце концов увидела – а потому, что до определенного момента Лиса была занята совсем другими вещами. Не до того ей было, чтобы анализировать еще и собственные довольно странные ощущения. Однако около шести утра, меняя под неутихающим проливным дождем одну машину на другую, Лиса озаботилась тем, как бы незаметно, "не зажигая бенгальских огней", вскрыть и завести голубую Хонду, стоящую в ряду других покинутых на ночь машин на платной стоянке у северо-западного выезда из Мюнхена. К этому времени она была уже порядком вымотана, и, возможно, поэтому забыла, что "хотение" мага иногда само собой обращается в действие. Так случилось и на этот раз. Она, по-видимому, так страстно желала остаться невидимкой, что моментально оказалась внутри уже знакомого ей пространства "нигде и никогда", где по-прежнему было холодно и темно, но зато безопасно. Выходило, что подсознательно она все уже знала, но, находясь почти всю ночь в бою, актуализировать новое знание просто не успевала. Не до того было. Зато теперь, вновь оказавшись внутри своего собственного Я, Лиса случившееся с ней чудо наконец осознала и сразу же увидела все связанные с ним преимущества. Находясь внутри своего "внутреннего пространства", она была совершенно свободна. Свободна от реального состояния слабого человеческого тела, невидима для окружающих, будь они даже самыми лучшими нюхочами на свете, и к тому же невероятно хорошо вооружена, потому что, пребывая в коконе, могла воплощать в жизнь самые причудливые движения души. У этих волшебных инструментов еще не было имен, потому что ни Бах, ни его "бухгалтеры", о таких ужасных чудесах никогда даже не слышали. А не знали они об этом по той простой причине, что никто такими приемами, вероятно, еще не пользовался. Ну, разве, только Первые, но о том, что знали и умели эти великие маги можно было только гадать. Ничего определенного об их подлинной мощи никто сказать не мог. А самих их уже не спросишь.