— Что бы ни случилось в будущем, ничто не изменит того факта, что ты мать Уильяма и Гарри. Меня огорчает лишь то, что дети пострадают из-за развода, — сказала королева.

В течение этой беседы, пока мистер Джанврин прилежно вел протокол, принцесса в принципе согласилась на развод, но пожелала, чтобы в протоколе было упомянуто и о причиненных ей страданиях. Она промолвила:

— Мама, мне было очень тяжело получить ваше письмо и письмо Чарльза почти одновременно накануне Рождества. Тогда Чарльз впервые всерьез заговорил о разводе, да и в последующих письмах не оказалось ничего нового.

Королева согласилась.

— Последние письма ничего не изменили, но я стою на том, что писала перед Рождеством. Теперешнее положение не обещает ничего хорошего ни стране, ни семье, ни детям.

Королева дипломатично настаивала, чтобы бракоразводный процесс начался как можно скорее. Назад пути уже не было.

Но она прекрасно понимала, как беспокоило принцессу будущее. Королева проявляла не меньше участия и доброты, чем герцог Эдинбургский в письмах 1992 года. К весне 1996 года принцесса осознала, что со свекровью она может вести куда более продуктивные разговоры, чем с мужем.

Далее разговор зашел о будущем и о титуле принцессы — это был щекотливый момент, который в это время широко обсуждался в прессе. Принцесса сказала, что не хочет отказываться от титула «Ее Высочество», поскольку он много для нее значит. После чего Букингемский дворец объявил, что «решение отказаться от титула принято принцессой лично».

Принцесса действительно сама первая подняла вопрос о своем положении в будущем. Она объявила королеве:

— Шестнадцать лет я старалась ради вас, мама, и не хочу, чтобы теперь у меня отобрали полжизни. Я хочу сохранить позиции в свете. Хочу иметь возможность постоять за себя. — После чего пояснила:

— Меня очень беспокоит будущее, и помочь мне можете только вы, мама.

Королева согласилась, но сделала оговорку:

— Я привыкла принимать решения, советуясь с Чарльзом. И о титуле тоже нужно с ним поговорить. — И добавила: — Между нами, я думаю, что титул «Диана, принцесса Уэльская» подойдет куда больше.

Так что вопрос о статусе принцессы не мог разрешиться, пока королева и принцесса не обсудят его с принцем Чарльзом. Несомненно одно: королева первая намекнула о том, что за Дианой должен остаться ее титул.

Много чего еще обсудили в тот день: принцессе не позволили иметь рабочий кабинет в Букингемском дворце, и она пожелала обговорить причины этого. Далее принцесса выразила беспокойство за безопасность Уильяма. Она переживала за старшего сына и принца Чарльза, которые летали одним самолетом, так что, если бы что-то случилось в воздухе, пострадали бы оба.

На что королева ответила:

— Ты напрасно беспокоишься, это угрожает лишь тем, кто летает обычными самолетами для всех. Королевские самолеты безопасны. Правда, не стоит волноваться.

К концу встречи королева решилась заверить принцессу, что всегда была на ее стороне.

— Мне самой очень тяжело, но ситуацию необходимо разрешить для общего блага, — объяснила она.

Обязанная по долгу службы защищать интересы государства, королева снова оказалась в незавидном положении между двух огней: сыном и невесткой. Принцесса понимала, что королеве необходимо сохранять твердость, но и не могла не заметить, как тактично она действовала.

— Я хочу лишь дружеского участия, мама, — сказала принцесса. — Я не хочу вам досаждать.

Я не мог представить себе жизни без принцессы.

«Моя опора» — так нарекла меня принцесса в разговоре с друзьями, одни верили этому, другие смеялись. Мне она ничего подобного не говорила. Вот как она называла меня в Кенсингтонском дворце:

— Ты мое третье око, Пол. Ты стоишь у штурвала моего корабля.

А в разговорах с подругой Сьюзи Кэссем я был «магом Мерлином». Еще она часто говорила:

— Ты моя головная боль! — когда я предлагал неподходящее решение, некрасиво расставлял цветы в гостиной или просто попадался на пути.

Но я всегда чувствовал, когда принцессе нужно с кем-нибудь поговорить. Или — что ей хочется: кофе или морковного сока. Искусство хорошего слуги подразумевает способность предсказывать каждое движение, каждое желание хозяина или хозяйки до того, как они сами его осознают. Даже экономка миссис Уилсон в фильме «Госфорд Парк» говорит.

— Быть хорошим слугой — значит отказаться от собственной жизни. — Наверняка Мария согласилась бы с этим.

Я чувствовал, когда принцессе было плохо, когда у нее не хватало душевных сил, чтобы справляться с сыпавшимися на нее неприятностями. И тогда я просто старался быть рядом, на случай если ей понадобится моя помощь: заходил в гостиную, когда она сидела там на диване, поджидал под аркой, ведущей в будуар, стоял у буфета в столовой пока она ела, опирался о перила на втором этаже, когда она спешила из спальни в гостиную. В такие минуты она называла меня «эмоциональной отдушиной».

— Возвращаюсь домой, рассказываю тебе все, и словно гора с плеч, — призналась как-то принцесса.

Посещая бездомных, нищих, больных и умирающих, принцесса будто впитывала в себя их горе, боль, заботы и страдания и возвращалась в Кенсингтонский дворец с чувством глубокого удовлетворения оттого, что отдала свою любовь и внимание людям, которые в этом нуждались. А если прибавить к этому ее собственные волнения, страхи и проблемы, то естественным результатом станет эмоциональная перегрузка. Приезжая в Кенсингтонский дворец, принцесса обычно взбегала по лестнице и кричала:

— Удели мне пять минут, мне нужно поговорить с тобой!

Включаю чайник, готовлю две чашки кофе, и мы проводим за разговором целый час. Иногда принцесса просто рассказывала мне грустные случаи: например, как больной ребенок широко открыл глаза, чтобы взглянуть на нее. Глаза принцессы наполнялись слезами, когда она рассказывала о раненых, которых видела в больницах или медицинских центрах. За разговором со мной она эмоционально отдыхала. Потом принцесса могла взять трубку и позвонить подруге, целительнице Симоне Симмонс или медиуму Рите Роджертс.

Когда Уильям подрос, принцесса решила серьезно поговорить с ним, как мать с сыном. Она считала, что он умен не по годам, и к тому же она всегда учила обоих мальчиков быть чуткими, заботливыми и прислушиваться к голосу сердца. Принцесса поверяла Уильяму свои жизненные горести. Уильям уже привык утешать мать, к тому же мыслил совсем по-взрослому. В самом нежном возрасте он научился сочувствовать матери, поэтому принцессе ничего не хотелось от него скрывать. Ей хотелось, чтобы он узнал от нее, как все было на самом деле, а не в искаженном виде от прессы или других членов семьи.

Помню, однажды в пятницу Уильям, как обычно, ненадолго приехал из школы вместе со своим другом Сэмом. Когда полицейский Грэм Крекер привез их во дворец, Уильям, ворвавшись через парадную дверь, бросился вверх по лестнице с криком «Мама!».

К тому времени Уильям был почти одного роста с принцессой и носил пластинки для исправления прикуса. Его мать, услышав шорох колес по гравию, бросилась во двор и крепко обняла сына. И неважно, что мальчики скоро перегонят ее по росту — принцесса по-прежнему будет окружать их любовью и заботой. Правда, выходные Уильям провел в основном с другом перед телевизором в детской гостиной, а не с матерью. Тишину Кенсингтонского дворца нарушали лишь звуки компьютерной игры и победные возгласы ребят. Принцесса очень любила, когда сыновья приезжали домой, ведь они наполняли дворец жизнью.

Другу Уильяма Сэму все в Кенсингтонском дворце было внове. Уильям и Гарри привыкли ко мне, я был для них предметом мебели. Только школьным друзьям принцев, таким, как Сэм, казалось странным, что дворецкий постоянно присутствует в покоях принцессы. С пятницы и до самого их отъезда в воскресенье Сэм встречал меня там и сям. Уильям с Сэмом влетели в гостиную без предупреждения.

— Ой, прости, мама, — воскликнул он. Я сидел рядом с принцессой, которая расположилась вполоборота ко мне на самом краешке дивана. Мы были погружены в беседу.