Однажды во время примерки платья от Жака Азагури, когда она стояла в гостиной как манекен, пока ассистентка кутюрье Соланж крепила по подолу красного платья тонкий шифоновый шарф, принцесса позвала меня: «Разве не прелесть, Пол? Жак просто гений».

Когда принцесса ждала восхищения, трудно было ее разочаровать. Но я давно предупредил ее: «Если хотите, чтобы вам сказали правду — спросите меня. Если не хотите — не спрашивайте».

И в тот вечер, когда она собиралась в галерею «Серпантин», я вынужден был ее расстроить.

— Сегодня, именно сегодня вы должны выглядеть просто неотразимо. Поэтому мне кажется, это платье не подойдет. Простите, — честно сказал я.

— Но мне больше нечего надеть! — запротестовала Диана. Я помчался в гардеробную, принцесса последовала за мной. Мы долго перебирали платья, наконец я выбрал черное, блестящее:

— Может, вот это? Принцесса поморщилась:

— Нет, слишком старое.

Я продолжил поиски и наконец обнаружил черное короткое платье от Кристины Стамболиан. Принцессе оно нравилось, но она боялась, что может не влезть в него, потому что из-за активных занятий спортом у нее стали шире плечи.

— Есть только один способ проверить. Она удалилась переодеться.

Когда она вернулась в этом черном креповом платье с лямкой на одном плече, то выглядела божественно.

— То, что надо, — сказал я.

— Тебе не кажется, что это как-то слишком? — спросила она, указывая на глубокий вырез.

— По-моему, просто замечательно.

Мы прошли в спальню. Она достала из сейфа чудесное ожерелье — жемчужное с крупным овальным сапфиром в центре, опоясанным двумя рядами бриллиантов, — это был подарок королевы-матери на помолвку Чарльза и Дианы.

Уже пора было выходить, а она все мерила шагами лестничную площадку.

— Ну чего я так нервничаю? — спросила она, злясь на саму себя.

Я знал, что ее сейчас нужно поддержать.

— Вы выглядите просто шикарно. Вы всех поразите своим видом, — сказал я.

— Гм, — удивительно, как это она сама не замечала очевидного.

Принцесса часто говорила мне, что самое главное — это то, как ты приходишь и как уходишь: «Это самое главное, Пол». И сейчас я ей об этом напомнил, добавив:

— Не забудьте выйти гордо, расправив спину, с высоко поднятой головой, пожимайте руки уверенно, скажите себе: «Я — принцесса Уэльская». И не забывайте об этом на протяжении всего приема.

Она резко вздохнула.

— Тогда — вперед, Пол.

Мы спустились по лестнице и вышли из дворца. Когда я захлопнул за ней дверцу машины, она мне широко улыбнулась. Машина тронулась, и я помахал ей рукой.

Позже, этим же вечером, я посмотрел новости. Там показали, как она приехала в галерею. Она решительно вышла из машины, уверенно подошла к лорду Паламбо, пожала ему руку и заулыбалась так, словно чужие мнения ее совершенно не интересуют. Фотографии с того вечера стали широко известны. На следующее утро они появились во всех газетах. «Вот это да!» — кричала «Дейли Миррор». А как же Чарльз? «Не годится в короли», — писала та же газета.

Когда принцесса вернулась во дворец, она уже знала, что в фильме принц Чарльз признался в изменах жене. Поэтому принцесса пришла грустная. Ее не радовало даже впечатление, которое она произвела в галерее. Она отказалась от еды. Не захотела даже выпить чаю. Прошла прямо к себе в спальню, и я выключил свет, оставив гореть только лампочку над дверью.

«БОСС»

Нельзя сказать, что жизнь в Кенсингтонском дворце была легкая. Жизнь вообще нелегкая штука, а для прислуги, работавшей на особу, которая жила в апартаментах № 8 и № 9, она была совсем не сахар. Точно так же, как в других сферах — в семье, в браке, в дружбе, — в работе счастье порой поворачивается к тебе спиной. Жизнь с нашим Боссом была похожа на американские горки. Слабые и не очень смелые такое не выдерживали. Бывали взлеты, но бывали и падения, многих ужасала скорость и слишком резкие повороты, им часто казалось, что все выходит из-под контроля. Но у принцессы никогда ничего не выходило из-под контроля. И она сама принимала решения — временами поразительно жесткие — о том, кто останется с ней, а кто — за бортом. Дольше всего оставались с принцессой те, у которых хватало твердости духа; нельзя было ни рассуждать, ни задавать вопросы, нужно было принимать ее такой как она есть, со всеми достоинствами и недостатками, и всегда помнить, что Диана — чудесный, любящий, добрый человек.

Верность и поддержка воспринимались как данность как само собой разумеющееся. Тем, кто постепенно оставался в стороне, приходилось несладко, и они сами покидали дворец, иногда даже до того, как их выпроваживали; потом эти люди всю жизнь убеждали себя, что ушли по своей воле. Другие, преданные Диане, начинали цепляться за соломинку; таких было особенно жалко, когда они все-таки уходили. Принцесса отвернулась от многих друзей среди прислуги из-за простого недопонимания и того, что ее неправильно информировали. Чем ближе ты становился к принцессе, тем больше рисковал: ведь могло оказаться так, что твоя дружба с этим чудесным человеком, которого ты так любил, вдруг закончилась, и тебе придется уйти — по своей или не по своей воле.

Я знаю, что это такое, потому что именно так случилось с Марией в конце 1994 — начале 1995-го. Мария сказала, что поработает у Дианы камеристкой год, но постепенно она стала проводить во дворце все больше и больше времени, выполнять все больше и больше поручений, и под конец этого срока Мария поняла, что не сможет проработать камеристкой еще год, потому что скучала по Александру и Нику, которых почти не видела. Мальчишки привыкли, что папы подолгу не бывает дома, но мама всегда проводила с ними все время. «Скоро привыкнешь. Не сдавайся», — то и дело повторял я, пытаясь не допустить того, что рано или поздно должно было произойти. Я знал, что если она перестанет работать камеристкой, то принцесса посчитает, что ее предали. Диана не раз сталкивалась с этим, иногда даже казалось, что ее преследует какой-то невидимый враг. От нее отвернулась семья, которая очень хотела, чтобы вместо Дианы у них родился мальчик, от нее отвернулся принц Чарльз, от нее отвернулся родной брат, граф Спенсер, когда она искала какой-нибудь домик, где могла бы спокойно проводить выходные. Однако печальнее всего то, что принцесса в любой момент могла сама отвернуться от тех, кто был предан ей. В случае с Марией я, не в первый раз за время моей службы в королевской семье, попал под перекрестный огонь — я разрывался между двумя женщинами, которые были мне дороги.

Когда моя жена пошла на встречу с принцессой в Кенсингтонский дворец, собираясь сообщить Диане о том, что она уходит, так как хочет побольше времени проводить со своей семьей, я как последний трус убежал и спрятался подальше — я был так испуган, что не мог выполнять в этом деле роль миротворца. Зажав руками уши, я ждал, надеясь, что неизбежный скандал скоро стихнет сам по себе. Этим же вечером, в декабре 1994 года, подавленная Мария рассказала мне о своем разговоре с принцессой.

«Что? И это после всего, что я для тебя сделала? — в гневе воскликнула принцесса. — Я из кожи вон лезла, чтобы устроить вас, была такой сговорчивой, и вот чем ты платишь за мою доброту!»

Мария попыталась объяснить ей: они договаривались, что Мария проработает камеристкой только год, что ей нравится работа, но она бы хотела больше видеться с детьми. «Но принцесса унизила меня, как могла. Она довела меня до слез», — сказала Мария в тот вечер.

На следующий день утром над столом, где завтракала принцесса, повисли грозовые тучи.

— Доброе утро, Ваше Королевское Высочество, — сказал я, держа в руках кофейник.

На этот раз Диана проигнорировала мое обращение, которое ее обычно раздражало, и спросила:

— Пол, ты можешь уговорить свою жену?

В первый раз в жизни я захотел, чтобы какой-нибудь крупный заголовок отвлек внимание принцессы, но увы. Я смиренно объяснил, что Мария уже приняла решение, потом попытался объяснить, что моя жена просто хочет проводить больше времени со своими детьми, и заверил принцессу, что подобное решение далось ей нелегко, но она все же остановилась на нем, зная, что теперь я постараюсь справляться во дворце за нас обоих. Но принцесса Диана не простила Марию. Марии оставалось еще четыре недели проработать у Дианы, и за это время та не обмолвилась с моей женой ни словом. Среди слуг во дворце такая тактика была известна как «обет молчания».